Как научиться учиться

Пауза. Ученики пошептались между собой, а один из них пробормотал: «Что за новая книга?»

Блаушилд повернулась всем телом, выражая предостережение, а потом вызвала одного из мальчиков:

— Д'анте, слушаю тебя.

— Она, ну, о ядовитых лягушках и прочих животных, — ответил мальчик.

— Спасибо. Кто-нибудь может сказать что-то еще? Ла Маркус?

— Это книга об опасных животных, — произнес другой мальчик.

Блаушилд никак нельзя назвать жесткой. Я бы не сказал даже, что она строгая. Ученики часто обнимают ее. Ее легко рассмешить. В ее классе почти никогда не бывает тихо — Блаушилд часто задает ученикам групповые задания, разбивая их на пары и позволяя довольно громко обсуждать поставленные вопросы. В конце урока — а иногда и в середине — ученики устраивают «отдых для мозгов» и танцуют вместе со своей учительницей.

Мне показалось, что Блаушилд старалась найти некую золотую середину, и надо сказать, такой подход в обучении очень полезен. Мы должны ставить себе серьезные цели, должны быть готовы к трудностям и неудачам. Но в то же самое время нам нужно эмоциональное пространство для поддержки социальной стороны нашей натуры. Мы не можем учиться, если не чувствуем, что способны на это.

Осознанность также очень важна. Для эффективного обучения необходимо четко представлять себе, чему мы хотим научиться и насколько хорошо у нас это получается. Готовы ли мы к учению? Знаем ли мы, что нам известно? Чему конкретно будем учиться дальше? Такая метакогнитивная сфокусированность просто необходима, когда мы начинаем осваивать новую область знаний, о которой нам пока мало что известно. В этом случае структурированные формы образовательного процесса могут быть очень полезны.

Учение — поступательное движение вперед. Мы прогрессируем эмоционально и, обретая больше понимания, чувствуем большую уверенность. В то же время мы прогрессируем когнитивно и с ростом понимания нам требуется больше свободы действий в учении. Двигаясь по пути профессионализма, мы должны использовать приобретенные знания и навыки для решения новых, непривычных, нетипичных задач. Далее мы поговорим об этом.

Вас интересует дальнейшая судьба Виндзор-Хиллз? Ну что ж, школа продолжает демонстрировать явные успехи. Директор увеличил количество экскурсий, организовал футбольную команду и время от времени отправляется с учениками в поход на целую неделю. При этом нельзя сказать, что внешний мир больше не влияет на жизнь школы. В столовой случаются драки. Несколько учителей уволились, не сумев приспособиться к переменам. Не во всех классах исправны кондиционеры, и в июне там жарко, как в тропическом лесу.

После одного из посещений Виндзор-Хиллз я вышел из здания школы и, не торопясь, направился к машине, припаркованной недалеко от главного входа. Подойдя к машине, я обернулся. С игровой площадки доносились детские голоса, и залитое солнечными лучами здание школы выглядело массивным и величественным — настоящая академическая крепость, возвышающаяся на холме. Похоже, перед ее учениками лежит прекрасный путь в будущее.





Глава 3. Развитие





Думаю, первым сигналом стал трехочковый бросок. Игра продолжалась уже около часа, и моя футболка промокла от пота. Кровь стучала в ушах. Концентрированный адреналин, гормональный энергетик, бежал по моим венам. Я поймал передачу на фланге, и мой защитник предоставил мне возможность бросить с трехочковой линии.

Никто не ждал, что я ее реализую. Я всегда был одним из худших игроков во дворе, годящимся разве что на броски из-под кольца. Собственная команда часто игнорировала меня, не включая в атаки. Игроки противника постоянно пытались отобрать мяч именно у меня, потому что я был легкой мишенью. Даже среди медлительных и слабых баскетболистов не первой молодости я выглядел самым медлительным, слабым и не первой молодости.

И вот я оказался один, полностью открытый, поэтому я согнул локти и изо всех сил швырнул мяч в сторону корзины. Он полетел к оранжевому обручу, на какую-то долю вечности завис в воздухе и вдруг провалился в сетку.

— Три очка!!! — заорал кто-то.

«Я что, правда это сделал? — подумал я. А потом пришла еще одна мысль: — Неужели мои уроки баскетбола дали результат?»

История моей баскетбольной карьеры коротка. Я много играл в детстве, а в средних классах увешал стены своей комнаты плакатами с Мэджиком Джонсоном. Но потом я забросил спорт — внимание переключилось на другие интересы. Меня затянули школьные задания. Долгие годы я выходил на площадку не чаще раза в год, в основном чтобы покидать мячик с братом.

Однако несколько лет назад я начал играть с такими же любителями, как и я, по вечерам в среду и снова влюбился в баскетбол: в изматывающие тренировки, гордость от хорошего броска и походы в бар после игры. Беда в том, что в команде я вечно оказывался лишним. Бывали вечера, когда за два часа мне ни разу не удавалось забросить мяч в корзину. Кажется, единственное, за что меня терпели, — упорство, с которым я старался напакостить противнику.

А потом мне попалось в интернете объявление баскетбольного тренера Дуэйна Самуэльса. В молодости он играл в известных университетских командах и участвовал в летних матчах со звездами НБА. Позже его позвали играть в Washington Generals, команду, которая была многолетним противником Harlem Globetrotters.

Самуэльс уже не занимается баскетболом профессионально, но спортивной формы не потерял, оставшись столь же мощным и мускулистым, как и раньше. На первой тренировке он заставил меня бегать спринт, прыгать через скакалку и лазить по лесенкам. Потом бросил мне мяч и предложил вспомнить базовые движения — дриблинг среди маленьких оранжевых конусов, броски из-под корзины, прыжки на полметра вверх.

Еще подростком Самуэльс переехал в США с Ямайки. Повторяя приемы, освоенные еще в начальных классах, я постоянно слышал его размеренные комментарии, произносимые с характерным карибским акцентом, — Самуэльс подбадривал меня и давал советы: «Не растопыривай локти. Целься в верхнюю часть щита».

Мне было стыдно рассказывать о тренировках с Самуэльсом друзьям и родным, и уж тем более своим товарищам по любительским играм. Неповоротливый дядька за 40 не должен брать уроки баскетбола. Тенниса? Может быть. Гольфа? Прекрасно. Но баскетбол — игра для молодых и быстрых, и большинство учеников Самуэльса были ровесниками моих детей.

Прошло несколько недель, и мои прыжки начали все чаще давать результат. Я забрасывал трехочковые. Окружающие начали это замечать, и один приятель спросил у меня совета насчет его спортивной формы. «Ты круто бросал!» — написал мне другой. Действительно, моя игра улучшилась настолько, что товарищи по команде стали в шутку спрашивать меня, не принимаю ли я стероиды.

Как могли несколько уроков столь серьезно все изменить? Может быть, Самуэльс оказался супергениальным тренером? А может, тренировки заставили меня вспомнить что-то, что я успел позабыть за все эти годы?

В поисках ответов обратимся к ценности развития наших навыков и знаний — следующей стадии процесса учения. После того как мы осознали, чему хотим учиться — и как собираемся это делать, пора начинать нарабатывать и совершенствовать мастерство в выбранной сфере. Точнее говоря, мы должны подключить обратную связь, чтобы упорядочить процесс оттачивания своих навыков.

К слову, в большинстве случаев то, что принято называть практикой, на самом деле практикой не является — то есть не подразумевает активного включения в процесс совершенствования с использованием различных методов обучения. Этой теме посвящено много исследований, и выясняется, что лишь малая часть времени, затраченного на такого рода «практику», представляет собой реальное обучение{1}.

Задумайтесь, к примеру, вот о чем: некоторые первокурсники колледжей неверно понимают основы физики, несмотря на то что за время обучения успели решить около 1500 физических задач! Еще в старших классах они лихо щелкали задачки на законы Ньютона, а став студентами, не могут объяснить, в чем эти законы состоят.

Большую роль здесь играет эффект знания. Нам трудно понять, как следует развивать свои навыки в любом деле — баскетболе или латыни, если мы об этих навыках ничего не знаем. В этом смысле любому новичку не хватает метакогнитивных знаний о том, какое именно понимание ему нужно развивать. На то он и новичок.

Я, к примеру, не могу стать лучше в чем-нибудь типа городского планирования, потому что слишком мало знаю об этом предмете. Или вот еще: орнитологи могут отличить друг от друга 300 видов голубей. Я в этом деле профан, и на мой взгляд все они выглядят просто как голуби. Неудивительно, что из-за этого мне трудно будет научиться лучше различать лесную и кольчатую горлиц.






Контрольный вопрос № 8


Верно или нет: сладкие напитки ухудшают способности к обучению?





Мы в ответе за совершенствование своих навыков, однако зачастую даже не пытаемся искать пути для этого. Хороший пример — навыки письма. Окончив школу, мы, как правило, редко сознательно практикуемся в письме, и со временем наше g начинает походить на s, а предложения, написанные от руки, напоминают отметины от когтей тигра. И это несмотря на то, что в таких областях, как медицина, плохой почерк ежегодно становится причиной приблизительно 7000 смертей!

Для развития любого навыка большое значение имеет и оценка. Нам нужна целенаправленная обратная связь. Эксперт по обучению Андерс Эрикссон считает многие практические занятия бесполезными из-за недостатка хорошего мониторинга и конкретной критики. По его словам, большинство людей, пытаясь развивать какие-либо навыки, «не представляют себе точно, в чем именно им нужно совершенствоваться, поэтому просто напрасно теряют время».

В этом я сам — грешник номер один. Прежде чем начать заниматься с Самуэльсом, я ходил упражняться на местный стадион, где бросал мячик и прыгал около получаса. Однако это не были по-настоящему целенаправленные усилия. Никто не говорил мне, правильно ли работают мои ноги, я не отрабатывал конкретные движения. Долгое время я даже не подсчитывал процент удачных бросков.

Занятия с Самуэльсом оказались совершенно иными. Мы прорабатывали конкретные детали игры, такие как короткие броски в прыжке или резкие остановки в дриблинге. Между тренировками я выполнял домашние задания — например, отрабатывал броски, лежа на спине. А однажды мы с тренером говорили о том, что мой средний палец должен как бы скатываться с мяча, а указательный — отрываться от него движением вниз, как будто я окунаю его в стакан с водой.

Самуэльс постоянно целенаправленно критиковал мои действия. Во время тренировок я не столько практиковал броски из-под кольца, сколько выбивал мяч от щита, и не столько отрабатывал удары, сколько следил за тем, чтобы мои ноги стояли правильно. Иногда Самуэльс удерживал меня за кроссовки или двигал мои бедра, чтобы показать правильное положение. «Детали — это главное, — часто повторял он. — Детали — это главное».

На следующий день после своего первого трехочкового броска я написал Самуэльсу, рассказав, как закинул мяч в корзину с шести метров. Он разделил мое удивление — и мой энтузиазм. Не прошло и часа, как я получил ответ: «Теперь для тебя нет ничего невозможного».



Развитие мастерства в той или иной области в большинстве случаев начинается с обратной связи. Когда мы осознаем, чему хотим научиться, и начинаем процесс учения, нам нужна информация о том, что у нас получается, а что — нет.

Мой любимый пример — Марк Бернштейн, нейрохирург из Торонто. Однажды он стал записывать абсолютно все ошибки, случавшиеся в его операционной, и делал так десять лет. Если трубка падала на пол, он отмечал это. Если шов не сходился, он записывал это. Даже моменты недопонимания между ним и медсестрой попадали в эту базу данных, дополненные всеми подробностями, такими как дата операции и возраст пациента.

Позже, когда Бернштейн с коллегами тщательно изучили эти данные, оказалось, что он не зря потратил время. Благодаря тому, что все ошибки теперь фиксировались — то есть была создана система обратной связи, Бернштейн и его команда начали допускать их гораздо меньше, и это стало заметно уже в первый год. При этом эффект не уменьшился со временем; количество ошибок, совершаемых самим Бернштейном, за десять с лишним лет сократилось в среднем от трех до полутора за месяц.

Бернштейн обеспечил себе и своей команде одну из базовых форм обратной связи — мониторинг. Как отмечали Эрикссон и другие исследователи, писавшие о Бернштейне, в основе такой практики лежит осознанность. Чтобы отслеживать результаты своей деятельности, мы должны замечать, что происходит. Бернштейн стал отмечать любые ошибки, недочеты и неверные действия своей команды, во многих случаях совершенно очевидные — вроде неработающего прибора или упавшего на пол скальпеля.

Но по большей части список Бернштейна состоял из малозаметных мелочей, таких как неправильно размещенный тампон, задержка анестезии, неверно услышанное слово или указание. И вот здесь мониторинг имел наибольшее значение. Чтобы находить ошибки, мы должны следить за ними, наблюдать за нашими просчетами — именно для этого после каждой операции Бернштейн заносил все ошибки в свою базу данных, отмечая их серьезность, тип и возможность предотвращения{2}.

Для мониторинга своих успехов и неудач многие используют журналы наблюдений или дневники. Я сам на протяжении длительного времени вел дневник, где размышлял о своем писательском мастерстве. Как и многие другие, я часто делаю грамматические ошибки — так вот, я выписывал их примеры в дневник наряду с короткими заметками о том, как избежать ошибок — или повысить качество своей работы — в будущем.

Для мониторинга можно использовать и видео. Так, у бывшего тренера Национальной футбольной лиги США Джона Грудена имеется обширная библиотека записей футбольных матчей. Груден работает на кабельном спортивном телеканале и до сих пор хранит базу видеоматериалов, в том числе записи тренировок разных команд более чем за 20 лет. «Я разбираю каждую запись, как будто я — контролер качества», — сказал Груден одному журналисту{3}.

Преимущество такого мониторинга отчасти в том, что он заставляет нас более сознательно подходить к тому, что мы делаем. Когда мы следим за своими действиями, то более сосредоточены на развитии. К сожалению, люди часто склонны не обращать на свои действия должного внимания.

Возьмем, к примеру, вождение автомобиля. Мало кто из нас прилагает сознательные усилия к тому, чтобы улучшить свои навыки. В самом деле, многие до сих пор паркуются так же плохо, как в свои 17 лет, когда только получили права, или слишком сильно давят на тормоз на поворотах. И я не раз видел, как люди проезжают много километров, так и не выключив поворотник.

Другой пример — публичные выступления. Многим из нас часто приходится выступать перед большой аудиторией — к примеру, перед коллегами на работе, — или делать презентации для начальства или клиентов. И при этом мы раз за разом, как сломанные заводные игрушки, совершаем одни и те же ошибки: слишком быстро говорим, не смотрим людям в глаза или нервно крутим кольцо на пальце.

Очень легко забыть о том, что все мы отчасти автоматы. Не важно, играете ли вы в футбол или делаете операции на мозге, часть задачи всегда превращается в бессознательную привычку. Это помогает объяснить важность мониторинга. Сознательно следя за собой, мы отключаем автопилот и спрашиваем себя: «Все ли я делаю правильно? Не допустил ли я ошибку? Как сделать это лучше?»{4}

Отслеживая свои действия, мы также лучше распознаем свои поведенческие схемы. Бернштейн, к примеру, обнаружил, что подавляющее большинство хирургических ошибок его команды вполне поддаются профилактике — скажем, загрязнение скальпеля довольно легко предотвратить. Также внезапно выяснилось, что чем больше пациентов оказывается у команды за день, тем меньше совершается ошибок, а вовсе не наоборот. А приход в команду новых сотрудников не приводит к заметному снижению количества промахов.

Конечно, такого рода мониторинг имеет свои недостатки. Мы зачастую стесняемся отмечать свои ошибки. По крайней мере, мне до сих пор стыдно признаваться в том, что я путаюсь в некоторых речевых оборотах, несмотря на то что я — профессиональный писатель. А у команды Бернштейна все гораздо серьезнее. Однажды они во время операции уронили на пол кусок черепа пациента «размером с игральную карту». «Ужасающе» — так охарактеризовал Бернштейн этот случай.

Да, такого рода сосредоточенная осознанность заметно улучшает результаты. Повышенное внимание к собственным действиям полезно практически всегда, чем бы вы ни занимались. Так, на протяжении многих лет ведутся жаркие дискуссии о том, какой подход к снижению веса лучше. Постоянно появляются новые диеты — от диеты Аткинса, которая полностью исключает углеводы, до палеодиеты, которая требует, чтобы ваша еда выглядела как 3000 лет назад. Это не говоря уже о пищевых добавках и коктейлях с громкими названиями, которыми уставлены бесконечные полки в магазинах.

Не так давно Джулия Беллаз, автор сайта Vox, обзвонила два десятка самых авторитетных диетологов страны, чтобы спросить у них, какие подходы к снижению веса действительно работают. Ее собеседниками были исключительно ведущие ученые и мыслители, те, кто опирается только на твердую статистику, подкрепленную исследованиями. «Что общего у тех ваших пациентов, которые сбросили вес и сумели не набрать его снова? — спрашивала Джулия. — Что люди обычно делают неправильно?»

Какой же оказалась одна из основных рекомендаций? Как ни странно, никто не говорил о каких-то конкретных методах вроде использования определенного приложения для смартфона или диеты. Ни слова не было сказано о трехчасовых тренировках в спортзале. Вместо этого Беллаз узнала, что люди, которым удается сбросить вес и поддерживать его, «успешно следят за собой — за тем, что именно они едят и сколько весят».

Иными словами, люди, которым удалось похудеть и не поправиться снова, ведут постоянный мониторинг. Они как минимум раз в неделю встают на весы — и считают каждую калорию. Исследователь Йони Фридхофф из Университета Оттавы рекомендует вести дневник питания, в который нужно записывать абсолютно все, что вы съедаете за день. В этом «нет ничего сексуального или забавного, просто, прежде чем садиться на диету, нужно знать, от чего отталкиваться, чтобы понять, что следует изменить», — сказал Фридхофф.

Учение в этом смысле ничем не отличается от похудения, и совет Фридхоффа применим к обретению мастерства в той же степени, что и к диетам. Для выработки любого навыка необходимо знать, что вам уже известно — и что нужно изменить.

Есть и другая форма обратной связи, более мощная, чем мониторинг{5}. Как правило, она требует определенной внешней оценки, критики со стороны. Мои баскетбольные навыки улучшились в первую очередь именно благодаря ей.

Это стало очевидно буквально на первых же тренировках с Дуэйном Самуэльсом. Он, словно настоящий волшебник, смог увидеть то, чего не видел я. На самом деле я и представить себе не мог, насколько у меня хромает техника.

Возьмем, к примеру, положение тела во время броска — вы должны развернуться к корзине, нацелиться прямо на нее. Это каноническая идея в баскетболе, первая заповедь в библии нападающего, и я сталкивался с ней множество раз до того, как стал брать уроки.

Но, сам того не сознавая, я делал все совершенно неправильно — пытался забросить мяч в корзину, держась от нее наискосок и вертясь, как малолетняя балерина. Самуэльс указал мне на это на первой же тренировке, и очень скоро мои броски изменились. Потребовалось еще несколько недель на то, чтобы правильная техника вошла в привычку, зато теперь мои шансы попасть мячом в корзину существенно возросли.

Разумеется, ценность такого рода обратной связи простирается далеко за пределы баскетбола. Во многом она объясняется именно тем, что нам самим сложно заметить и раскрыть свои ошибки. Даже при внимательном мониторинге мы не видим всего. Такова природа учения, природа знания. Это еще одно напоминание о ценности наставников: нам нужен взгляд со стороны, чтобы получить целенаправленную критику, объективные суждения о том, что и как мы делаем.

Еще одним примером может служить написание этой самой книги. До того как передать черновик редактору, я перечитываю текст множество раз, размышляя над каждым предложением с упорством и въедливостью средневекового монаха. Опечатки? Кажется, их здесь нет. Логические ошибки? Кажется, я исправил их все.

Но мой редактор Мариса Вигиланте все равно находила шероховатости — очевидные промахи, слабые аргументы, неровный слог и структуру. Еще до того, как я отдал ей черновик, она объяснила, что такое происходит со всеми авторами без исключения, знаменитыми и неизвестными, новичками и опытными писателями. «Собственную работу редактировать невозможно именно по этой причине, каким бы умным и опытным вы ни были, — сказала она. — Я — ваш второй читатель».

Теперь мы понимаем, почему критика со стороны порой кажется несколько унизительной. Всем нам нелегко выслушивать, что мы сделали что-то не так, особенно если мы сами знаем, что могли сделать лучше. Лично я нередко болезненно воспринимал правки Вигиланте, именно потому, что они попадали в точку.