Яд и Меч

Юлиан старался как можно меньше распространяться о том, как он убил Левиафана, о Кельпи и спасении мальчика, но слухи уже настойчивыми змеями поползли по городу, распространяясь все дальше: в Лорнейские врата, Олентопию, Аше’Алъе и Иво’Элъе. И обрастали невероятными подробностями. Кто-то опускал такие, по мнению некоторых, мелочи, как смерть реликтов от яда, и красочно описывал бой графа Лилле Адана с тварями едва ли не на мечах. Быи и те, кто разглядели водных кобыл, и теперь с причмокиванием рассказывали про чудовищный вид демонов, на которых к берегу подъехал граф.

Юлиан все это слушал с явным неудовольствием и хмуро глядел на перешептывающуюся у ограждения толпу зевак. Похоже, грядут неспокойные годы, когда с появлением Юлиана в городе его будет окружать любопытная и раболепствующая публика.

— Учитель, — обратился граф к старику, увлеченному изучением распухшего вывалившегося языка Левиафана. — Матушка что-нибудь говорила?

Юлиан ждал приезда матери больше всего, но графиня не изъявила желания явиться. Порой молодой Старейшина бродил взглядом по особняку на другой стороне бухты, надеясь, что увидит там Мариэльд де Лилле Адан. Но далекий берег пустовал.

— Нет, Юлиан. Мы все видели и слышали, такое сложно, если честно, было не услышать, — Вицеллий, кряхтя, срезал часть толстого языка с бирюзовыми присосками. — Но госпожа не изменила традициям и провела вечер в потайном саде, ночь в спальне, а утром прогуливалась по берегу моря.

— Понятно.

— Я не думаю, что она довольна твоим поступком. Рисковать драгоценным даром ради кого? Ради черни? Я понимаю, что ты сам с простых, Юлиан… Однако. О-о-о… ты посмотри, какого цвета нёбо у твари. Интересно. Это действие яда или врожденное?

Вицеллий, будучи вампиром ученым, уже забыл о разговоре и деловито полез в распахнутую пасть твари, действуя крайне осторожно. Он просунул голову между челюстей, и его слова отдались гулким эхом.

— Юлиан, так у детеныша небо и было бирюзовым до отравления?

— Не успел заметить, — покачал головой граф, стоя рядом со скрещенными на груди руками.

— Интересно, интересно. Щупальца Афенских медуз вызвали столь острую реакцию, что детеныш из-за спазма не смог даже проглотить их до конца. Удивительно, какой мощный яд. Но и доза, конечно, была велика…

Оставив невероятно возбужденного веномансера, который с головой погрузился в изучение влияния яда афенских медуз на реликтов, Юлиан увидел стоящего у охраны Авариэля Артисимо. Тот, в окружении сопровождавшей его свиты из трех телохранителей, разговаривал с другим членом Плениума, господином Маргленом Юнге, седовласым старцем в серо-серебристом табарде.

— Невероятно! Именем Оргона, как возможно было погубить такое могущественное существо? — Марглен почесывал гладкий подбородок старыми и сухими пальцами. На безымянном сверкало серебряное кольцо с изображением орла — символа Оргона, божества власти.

— Управитель Порта шепнул мне, почтенный Марглен, — отозвался Авариэль. — что наш господин граф отравил Левиафанов медузьим ядом, заставив бестий съесть их под видом рыбы.

— Невероятно! — повторил старик, затем, увидев Юлиана, отвесил поклон. — Да осветит солнце Ваш путь, господин Лилле Адан. Ваш благородный поступок освободил весь берег от гнета чудовищ и будет однозначно воспет в легендах, увековеченных, подобно историям короля Аэротхорна и рыцаря Лефадия.

Юлиан подошел ближе к двум членам Плениума и кивнул, здороваясь. Его разорванная рубашка пряталась под неказистым коричневым плащом, а короткие волосы, доселе аккуратно зачесанные назад, теперь растрепались. Тем не менее, плении в порочно роскошных одеждах, увешанные и обшитые серебром, глядели на молодого господина с благоговейным страхом.

— Приветствую вас, почтенные. Главное, что морские пути стали свободны для судов. Через несколько дней нужно собрать Плениум и выдать кораблям разрешение покинуть порт.

— Через несколько дней? — вскинул седые брови болезненно худой Марглен. — Отчего же не сразу?

— Самка Левиафана зачала от такого же, как и она. Где-то должен быть и самец.

— Доселе в водах не было замечено второго Левиафана, — побледнел Авариэль Артисимо.

— До этого дня не было и детеныша, — тяжело вздохнул Юлиан. — Но я надеюсь, что самка сама навещала самца в других водах, далеких от фарватеров, а не наоборот.

— Тогда действительно стоит немного выждать, прежде чем открывать морские пути, — склонил в задумчивости голову Марглен. — Если господин прислушается, то я бы рекомендовал проследить за ситуацией на воде не с пару дней, а с несколько недель.

— Это уже на волю Плениума, — Юлиан согласился. — В любом случае, прибывающие корабли еще не знают ни про появление Ноэльского Левиафана, ни про его смерть. Так что запрет коснется лишь отбывающих судов.

— Да. Однако, даже с условием запрета выхода с пристани в течение нескольких недель, когда суда покинут его, они достигнут с радостной новостью Наххеля и Анеф-Арая быстрее, чем гонцы на лошадях сообщат о пробуждении уже мертвого Левиафана.

К беседующим господам, стоящим за ограждением, около которого толкалась праздная толпа, подошел Кавиан. Управитель явился в сопровождении плении Фамьелы Бруло Октавиулы, пожилой и полной женщины — вестницы Авинны. Все больные и немощные — забота о них ложилась на укрытые богатой васильковой шалью плечи Фамьелы Бруло. В серебристых волосах плении, собранных в толстую косу, сверкали сложные украшения. Украшения были выполнены в виде можжевеловой веточки — символа Авинны, дюжа здоровья и милостыни. В противовес мягким и пышным, как облако, одеждам Фамьелы ее лицо казалось неприятно обрюзгшим.

Рядом с Фамьелой тащился одетый в ноэльские шаровары и рубаху Халлик. Он был бодр после целебного сна в приюте у храма Мудрых, но отрешенный взгляд ребенка показывал его потерянность в этом великом мире. Халлик знал, что скоро его судьба решится, и рыбак, оказавшийся графом, определит, где теперь будет дом сына купца, что теперь был не сыном купца, а сирой дворняжкой.

— Да осветит солнце Ваш путь! — склонила в почтении свою толстую шею Фамьела и с раболепием поклонилась Юлиану так глубоко, как могла в своем возрасте. — Луциос благодарен Вам за заботу, наш милостивый господин и защитник.

— Здравствуйте, господин Лилле Адан, — также поклонился Кавиан.

Кавиан, будучи человеком простым, не умел говорить с красноречием, присущим каждому плению в Ноэле, а потому поздоровался просто и без лишних слов. Фамьела же, брезгливо морщась от неказистого вида Управителя, стояла от того на некотором расстоянии. Самого же Халлика, как посланного господином ребенка, она ласково поглаживала по головке грузными изнеженными пальцами, усеянными кольцами. Поглаживала нарочито демонстративно.

— Приветствую и вас. Халлик, как ты себя чувствуешь? — спросил Юлиан.

— Хорошо, дядь… ой, господин.

От ребенка пахло благовониями и успокаивающими мазями, которые хоть и убрали слезы с глаз, но не смогли залечить душевные раны. Те еще долго будут кровоточить.

— Я позаботилась о мальчике, как вы и велели, господин Лилле Адан! — сказала неестественно высоким, певучим для столь грузного тела голосом Фамьела. — Он был овеян можжевеловыми маслами, одет в лучшие одежды приюта, накормлен томленым мясом кролика, свежими овощами, и выспался в высокой комнате при храме.

— Спасибо Вам, почтенная Фамьела…

— Господин, — спросил скромно Халлик. — А куда меня теперь? В приют?

— Не смей перебивать Его Сиятельство! — рявкнула Фамьела. Потом, впрочем, ее жесткий взгляд насилу смягчился.

Юлиан посмотрел на двух мужей и одну даму, а также на растерянного Кавиана — человека простого, хоть и не бедного, привыкшего общаться с портовыми купцами, ревизорами, капитанами да грузчиками, но никак не с властолюбивыми господами из Плениума.

— Я бы не хотел отдавать тебя в приют, Халлик. Думаю, что тебе нужна приемная семья.


— Если Вы, господин Лилле Адан, позволите, я бы взял ребенка к себе, — карие глаза Авариэля Артисимо любовно глядели на весьма симпатичного Халлика. — Он станет айором — всегда будет сыт и одет. Что ты думаешь об этом, Халлик?

С этими словами плений погладил мальчика по голове, приласкал его упругие кудри, и Халлик воздел глаза и с трепетом посмотрел на милостивого господина. Авариэль Артисимо был красив. Он носил на лице выражение благодетельности, а сердечный взгляд его карих глаз никогда не становился суров. Халлик ощутил тепло и заботу, исходящие от пления, и радостно сделал к тому шаг, встав под усеянную кольцами руку. Но тут из уст графа прозвучали страшные для Халлика слова.

— Боюсь, что Ваш высокий статус, почтенный Артисимо, не позволит неграмотному мальчику с Севера стать личным слугой.

Халлик вздрогнул. Со страхом он перевел взгляд с господина Артисимо на графа. Мысленно мальчик уже приготовился служить столь представительному плению, с лицом мягким и добрым, и слова Юлиана его напугали.

— Дядь… Ой, господин. Я умею читать и писать! — с тревогой заявил Халлик. — Мой отец с четырех лет нанял учителя. Он обучал меня Аельскому языку!

В подтверждение своих слов сын купца, который чувствовал настоятельную потребность оказаться у милостивого Авариэля, прочистил горло и весьма криво, с акцентом, но пропел стих на аельском языке.

Ровах хладный в сон всех клонит.

А Холонна камнем вторит.

Сноул сильно дует в дверь.

Достань флейту от утерь!

Дуй и пой, придет Авинна!

Осте вспучит вод пучины.

Звонко тряхнет златом Валгос.

Е’тан! После яда лжи не сталось.

С Серой жмем поля в изморе.

Чтоб обняться с Густой вскоре.

Клек! Кричит орел в полете,

Дюжа ты не трожь в дремоте.

В пуще правит Миросет,

Вот уж меркнет мира свет.

Помолися Леаноре!

Быть без сына — это горе.





По губам Авариэля пробежала улыбка. Он еще раз погладил Халлика по голове, потом спустился пальцами к шее и указательным и большим нежно потрепал мальчика за холкой.

— Ох, до чего же талантливое дитя. Просто чудо! — Фамьела слащаво улыбалась изо всех сил. — Воистину, Ваше Сиятельство, нигде мальчику не будет так хорошо, как у нашего прекрасного молодого пления Авариэля Артисимо, чьи достоинства и заслуги неоспоримы!

Халлик покраснел от смущения. Теперь его точно возьмут к господину Артисимо! Но тут граф подошел к мальчику, взял за руку и отвел чуть дальше. Ничего не понимая, Халлик попытался вытащить пальцы, потянул, но Юлиан не позволил, лишь сжал крепче.

— Наш милостивый господин! — певуче сказала Фамьела, хитро прищурившись. — Приют у храма тоже будет рад одарить это чудное дитя заботой и лаской. Он окажется среди матерей и братьев с сестрами.

— Господин Лилле Адан, — скромно вмешался Кавиан.

— Да, Кавиан? — спросил граф.

— Я бы мог взять мальчика к себе. У меня, как вы знаете, нет ни сыновей, ни дочерей по воле дюжей. Халлик может стать моим помощником. Я не обижу мальчика!

Пусть это все и было сказано Управителем смиренно, его басовитый рев прокатился по всей пристани, отдавая эхом, как показалось Халлику, даже в горах Аше. Ребенок мелко задрожал, затрясся, посмотрел с мольбой на ласкового Авариэля, пытаясь вырвать руку из цепких пальцев графа, однако Юлиан уже повел сына купца к толстому Кавиану.

Сказанное Кавианом вмиг решило все проблемы, потому что Юлиан уже давно знал этого пусть и грузного, пусть и неуклюжего, но все же простодушного и неплохого человека. У Управителя порта была поистине нелегкая судьба.

Во-первых, он в юном возрасте переболел чем-то, отчего потерял возможность сажать плодородное семя в женских телах. А во-вторых, что, впрочем, проистекало в некоторой мере из первого пункта, в семейной жизни этот мужчина был крайне несчастлив.

Первая жена Кавиана, смиренная и ласковая женщина, которая искренне любила мужа и кротко приняла невозможность зачать от него, умерла от талталийской болезни, привезенной моряками из Анеф-Арая. Вторая же, возрастом младше Кавиана лет на пятнадцать, погибла от удара, перед этим потеряв всякий разум. Юная особа, беспечно запрыгивая в прогулочную весельную лодку, умудрилась упасть между пирсом и лодкой и сильно приложиться головой. Ее быстро вытащили, но пятнадцатилетняя девушка ушла умом в какой-то другой мир и потеряла всякую связь с этим. Спустя пару месяцев бессонных ночей Кавиана у ее ложа, уже пустые глаза жены все-таки закрылись, и тридцатилетний мужчина, тогда еще молодой и стройный, похоронил вторую жену, которую тоже безумно любил.

Третьей супругой стала весьма корыстная дама, которая прониклась любовью не к располневшему Кавиану, а к его сеттам и должности. А буквально пять лет назад особа, которая уже долго, по всей видимости, наставляла рога бесплодному мужу, забеременев, сбежала с любовником и со всем тем, что смогла выгрести из дома Управителя порта. Несчастный Кавиан остался один — ограбленный и униженный. Тогда же были выброшены из его дома все символы Элеаноры, которые тот носил с надеждой, что дюж пошлет ему плодовитость. Лишь бронзовая семейная монетка в ящике кабинетного стола напоминала о старых мольбах. У Кавиана не поднималась рука выбросить и ее, потому что этот символ был подарен его любимой женщиной, погибшей от южной болезни.

Элеанора, в которой и по имени, и по тому, как ее представляли себе ноэльцы, живо угадывалась северная богиня плодородия и осени Элеонора, сопутствовала урожаю и многодетности. Долгое время Кавиан вместе с первой женой совершал подношения в Храме Природных Дюжей, уповая на благословение и дитя. Но Элеанора не ответила на тщетные мольбы, и теперь, будучи человеком почти пожилым, годов сорока, Кавиан остался в тоскливом одиночестве, без детей и жены. Управитель часто думал усыновить какого-нибудь мальчика из приюта подле храма, но все откладывал. А тут же, как показалось мужчине, сам случай подарил ему возможность пусть и не испытать отцовство в полной мере, но хотя бы осчастливить сироту.