Яд и Меч

— Почтенный Авариэль, я думаю, вы не откажите Управителю в его просьбе, — с как можно более галантной улыбкой произнес Юлиан.

— Вам решать, господин. Я бы дал мальчику все.

— Я верю и нисколько не сомневаюсь в Вашей благодетельности, однако, возможно, стоит дать шанс тому, кто его лишен.

С маской ужаса, перекосившей детское личико, Халлик, сын Намора Белозуба, взирал на высокого грузного Кавиана. Тот был похож на медведя, кабана и левиафана вместе взятых, а нелепость его одеяния была очевидной даже для незнакомого с южными обычаями мальчика. На фоне аристократичного, мягкого и интеллигентного Авариэля Артисимо, чье имя звучало подобно песне, Кавиан казался неотесанным, звероподобным и отвратительно толстым мужчиной. Однако Халлик не мог воспротивиться воле своего спасителя и, уронив голову на грудь от невольных всхлипываний, встал рядом с Кавианом. Огромная ручища Управителя с удивительной нежностью взяла ручку мальчика в свою, отчего тот затрясся всем телом.

— Я распоряжусь о ежемесячных пособиях, Кавиан, — Юлиан, незаметно для стоящих вокруг плениев, облегченно выдохнул.

— Не стоит, господин, — проревел басовито Кавиан, и его широкое лицо улыбнулось.

— Я настаиваю.

— Не могу Вам сказать нет. Спасибо, — Кавиан склонил голову. — Я здесь еще нужен, господин?

— На сегодня ты свободен.

— Спасибо, господин. Пойдем, Халлик! — портовый Управитель излишне громко обратился к ребенку, и тот подскочил в страхе.

Кавиан шумно выдохнул и, осторожно придерживая ребенка за ручку, повел Халлика к выходу из порта. Пара пересекла ограждения и скрылась на извилистых улочках Луциоса. Пока Кавиан мягко смотрел на Халлика из-под широких и сросшихся бровей, тот постоянно оборачивался к Авариэлю. На графа же глазенки поглядывали с затаенной обидой. Мальчик хоть и был благодарен за спасение, но не понимал, почему граф не разрешил ему пойти с господином Артисимо.

Сам Авариэль Артисимо, впрочем, уже и вовсе забыл про северного мальчика, весьма симпатичного, но не сказать, что красивого. Теперь плений мягко общался с Фамьелой Бруло Октавиулой, посмеиваясь от ее шуток и поддакивая острым и резким высказываниям.

Граф же попрощался со всеми, решил, что в Луциосе больше делать нечего и, оповестив Авариэля о том, что хочет забрать коня, побрел через оживленный город. Мимо базальтовых домов, в дверных арках которых покачивались от ноэльского бриза голубые ленточки вперемешку с кошельками, мимо кричащего и громкого рынка, который оглушал своей живостью.

Юлиан уже к вечеру, когда сумрак окутал Ноэль блеклыми звездами, вошел в особняк. В конюшнях денник кобылы Вицеллия пустовал — веномансер, как истинный ученый, все еще возился на причале и изучал реликта. Интерес к действию яда на Левиафана возник и у Юлиана, но граф так устал, что душа его хотела отдохнуть от мирских дел.

Юлиан не стал заходить в дом. Он медленным шагом побрел к потайному саду, туда, где по вечерам любила отдыхать Мариэльд де Лилле Адан. И граф не ошибся — хозяйка Ноэля полусидела в окружении благоухающих цветов, под раскидистой кроной сосен. Под белоснежные косы слуги подоткнули подушки, а женщина в полудреме смотрела куда-то вдаль, прикрыв большие голубые глаза, оплетенные паутиной тонких морщин.

Когда из-за кустов, за которыми пряталась тропинка, показался Юлиан, ясные глаза женщины приоткрылись, и она взглянула на сына с ласковой улыбкой, безо всякого укора. Граф склонился и обнял хрупкое тело.

— Матушка, доброго Вам вечера.

— Ты очень уперт, Юлиан, — теперь уже в чистом голосе проскользнул легкий упрек. — Я запрещала тебе совершать то, что ты сделал.

— Простите, матушка, но я не мог поступить иначе, — Юлиан пожал плечами и облокотился на поданную матерью одну из подушек с вышитыми символами олеандра.

— Тогда к чему твои извинения?

— Я не мог не извиниться, хотя Вы, матушка, понимали, что я нарушу Ваш запрет.

— Да, я это знала! — женщина хитро посмотрела на любимого сына.

— Тогда зачем запрещали? — тихо рассмеялся Юлиан, поглаживая мать по худенькому плечу.

— Возможно, чтобы кое в чем убедиться. А может быть дело и в моей вредности.

Когда рядом с графиней не было слуг, она всегда вела себя проще, поэтому и сейчас Мариэльд тоже негромко рассмеялась.

— Ох, матушка, матушка. В чем же вы хотели убедиться? Вы всегда что-то недоговариваете и в каждом Вашем слове спрятана загадка.

— Это уже неважно. Но, раз у тебя все получилось, а своенравная кобыла спасла тебе жизнь, то, значит, все хорошо и идет, как должно, — затем хозяйка Ноэля еще раз, как молитву, произнесла, уже едва различимым шепотом. — Все идет, как должно…

Юлиан насмешливо нахмурился, но не стал уточнять. Он-то знал, что на его вопрос последует новая загадка, за которой потянется вторая, третья, и так до бесконечности. Выпытывать, что подразумевала матушка, было сродни борьбе с морем посредством кулака. Рука тонула в воде и с каждым ударом погружалась лишь глубже и глубже. Расслабленная и улыбающаяся Мариэльд погладила сына по ладони, а тот ответил таким же нежным жестом.

— Все от скуки, Юлиан. Она заставляет тебя совершать безрассудные поступки и рисковать жизнью.

— Никто кроме меня не смог бы сделать то, что было задумано. Это была необходимость, Матушка.

— Нет, это была именно скука. Это твое страдание, ты зажат в стенках кабинета и мечтаешь о чем-то грандиозном, желаешь все свое бессмертие и полученные навыки во что-то использовать, материализовать амбиции и дать им имя. Но ты сидишь здесь, в особняке, — Мариэльд улыбнулась и посмотрела в небо. — Мы тоже, когда были моложе, мечтали о великом, тянулись к идеальному и вечному. Но потом пришли к мимолетным человеческим радостям и покорному ожиданию смерти.

— Мы? Это вы о Совете?

— Или о мире, — лениво качнула плечами графиня.

Она с вялой грацией подвинула подушку к плечу Юлиана и коснулась среброволосой головой его рубахи, прикрыла в каком-то известном лишь ей томлении глаза. Мариэльд не побеспокоил ни простой материал одежды, ни соленый запах моря — иногда вампиру казалось, что чванливость матери имеет напускной характер.

— Может быть вы и правы, Матушка, — мужчина ласково пригладил выбившуюся из косы Хозяйки Ноэля прядь. — Я…

— Да, я права.

— Но я еще не договорил! — нарочито серьезно произнес Юлиан.

— Это не отменяет факта, что я права.


— Вы хоть и говорите, что не умеете читать мысли, но иногда мне кажется, что лукавите.

— Такого дара у вампиров нет и быть не может. Магия нашей крови очень ограничена и материальна.

— А управление вурдалаками? — вздернул иронично бровь граф.

— Это не опровергает сказанное мной, Юлиан, — с упреком подняла большие синие глаза к лицу сына Мариэльд. — Вампиры произошли от низших, вурдалаков, а Старейшины от вампиров. И у нескольких из нас сохранилась эта древняя связь.

— Нескольких? Насколько я знаю, даром управления вурдалаками обладает лишь Йева, Йева фон де Тастемара. Или Йева фон де Артерус… Хм.

— Артерус. Дар накладывает отпечаток на личность, Юлиан, так что Йева уже больше Артерус, чем Тастемара. И да, связь с вурдалаками может быть у многих, но есть одна проблема, Юлиан.

— Они водятся лишь в Офурте? — догадался граф.

— Да, мой любимый сын! — тихо рассмеялась Мариэльд. — Толку от дара, если поблизости нет вурдалаков? Как и нет толка от накопленных знаний и умений, если сидеть в тесном кабинете, верно?

— Вот вы снова и вернулись к скуке, матушка, — подхватил заразительный смех граф. — Да, врать не буду! Я бы хотел немного попутешествовать. Но это как-нибудь потом… Когда улажу все дела. Надо бы еще с гарпиями на Лилейском острове разобраться.

— Вот уж действительно тебя скука одолела, что ты о бедных созданьях задумался.

— Матушка, вы только представьте! Можно устроить им приманки с ядом. Пара добиев борькора добавить в…

— Юлиан, я не для того нанимала тебе веномансера, чтобы слушать заунывные лекции про яды, — чуть сердито возвестила Мариэльд и привстала с плеча. — Я понимаю, что Вицеллий в Луциосе, но найди себе другого слушателя.

— Простите, Матушка, — с виноватой улыбкой произнес Юлиан. — Кстати, насчет собеседника. Может пригласить Лагота Валорира к нам? Что думаете?

— Лаготу сейчас не до нас, Юлиан.

— Почему?

— Скоро грядет очень неудобный для Лагота суд. Я общалась с Лётэ сегодня по этому поводу.

— Как? Что случилось? — с настороженностью в голосе прошептал Юлиан, не желая нарушать тишину спрятанного сада.

За те полгода, что Лагот Валорир, Старейшина из Гаиврара, пробыл в Ноэле, Юлиан успел если не подружиться, то хотя бы проникнуться теплотой к рассеянному вампиру. Тот оказался немногим старше графа, лишь на 78 лет, что в понимании Старейшин казалось сущим пустяком.

Несобранный, изнеженный Старейшина с печатью тоски на лице всегда был преисполнен спокойствия. С ним Юлиан чувствовал себя уютно, в отличие от тех многих древних, что были на ужине после суда тридцать лет назад. Лагот любил поэзию и музыку, и, хотя Юлиан так и не проникся любовью ко всему тому, что зачитывал ему дрожащим голосом Лагот, но все же вежливо слушал. В ранимом сердце Лагота терпимость Юлиана и его природная учтивость находили яркий отклик, и Старейшина очень быстро назвал графа Лилле Адана своим другом.

Впрочем, Лагот навестил Лилле Адан лишь единожды, а потом отбыл назад в Гаиврар, сославшись на занятость в управлении своим поместьем.

И вот, спустя тридцать лет уже освоившийся Юлиан получил кое-какие знания об устройстве и структуре мира. Он порой раздумывал над тем, не вызовет ли при следующей встрече с Лаготом его рассеянность и мечтательность у Юлиана лишь раздражение? Теперь, с высоты полусотни лет, Лагот Валорир казался ему неземным существом, обитающем где-то в своем, выдуманном мире. Но все же Юлиан хотел бы увидеть этого престранного вампира.

— Лагот погряз в долгах, — вырвала сына из размышлений Мариэльд.

— Как? — удивленно едва ли не воскликнул Юлиан. — Отец Лагота же перед передачей ему дара оставил огромное наследство. Кажется, порядка десяти тысяч золотых сеттов.

— Проиграл, — графиня Ноэля пожала плечами. — Он оказался еще бестолковее, чем я думала.

— Так а причем здесь суд в Йефасе?

— Лагот смог получить большую сумму от очень богатого ростовщика из Глеофа, заложив кое-что.

— Драгоценности?

— Нет, их он продал еще, когда навещал нас. Сапфиры в его перстнях и броши были подделкой.

— Неужели свой дар? — побледнел Юлиан.

— Да.

— Но как это возможно?

— Потому что ростовщик — это Ярвен Хиамский, Старейшина. Однако Лагот не намерен был ничего возвращать, но по своей неразумности составил бумагу-завещание, которую Ярвен и предоставил в Йефасу.

— Если все оформлено верно, то, стало быть, — лицо Юлиана осунулось. — Лагот передаст дар, если не возместит сетты? Много он взял?

— Даже не вздумай ему помогать, Юлиан, — пригрозила мать, уже очень серьезным тоном. — Он взял пять тысяч сеттов.

— Невообразимо! — Юлиан в ужасе прошептал. — Он не сможет вернуть.

— Да, и я проголосую за его смерть. Когда ты спрашивал меня, мой любимый сын, почему я не потратила клятву совета на Лагота, то я уже тогда видела его неумение жить по средствам.

Семейство Лилле Адан, при всех их тратах, тяжело было назвать расточительным. Многие плении в Луциосе имели куда больше слуг, и солили золотом на гардеробы из арзамаса, на столы с дорогим мясом и цитрусами из Детхая, на многочисленных любовниц, или любовников. Порой, проверяя отчеты в доме Совета, Юлиан не раз и не два вздергивал в немом изумлении бровь от расходов плениев на пиры. Право же, куда дешевле было раз в месяц возить из тюрем смертников.