Яд и Меч

— О боги, нет, они ядовиты! Это не для меня.



Ребенок умолк и нахохлился, озираясь по сторонам, но, судя по выражению лица, он вновь проживал те ужасные минуты появления Левиафана.

— Дядь, а, дядь. А то чудище с шестью глазами. Оно давно здесь живет? Папа, — сын купца всхлипнул, — говорил, что это выдумка. Говорил, что только идиоты верят в россказни в тавернах.

— Давно, Халлик… Просыпается он раз в пятнадцать лет, но сейчас пробудился на год раньше. А глаз у Левиафана пять. Когда-то один ему повредил рыцарь Ной из Белого Афолеона.

— Да нет. Шесть, — Халлик из Лоракко похлопал глазенками, вспоминая. — Он как вылез по правому борту, там три глаза было, я помню. А потом повернулся, чтоб укусить за корму, там тоже три.

— Тебе показалось, — нахмурился Юлиан, вспоминая клятвенные заверения Амая, прислуги Авариэля.

— Не, я глазастый, папа всегда ругался из-за этого. Оно как вынырнуло, с полкорабля размером, так я сразу все рассмотрел. Ну там сложно было не увидеть, дядь… Его глаза мерцали во тьме! Вот как у чертят киабу!

— С полкорабля? Левиафан намного больше, Халлик. Сколько была длина «Морского Черта» от носа до кормы? Двадцать пять васо?

— Нет. Всего лишь девятнадцать.



Тело графа напряглось под высохшими рубахой и шароварами. Что-то не сходилось. Предположим, ребенок не разглядел поврежденный глаз. Но перепутать полсотни васо, размер Левиафана, с десятью васами — невозможно!

Рыбацкая лодчонка, ведомая крепким северо-восточным ветром, бодро подпрыгивала на волнах. Впереди уже замаячил Ноэльский мыс, за которым открывался проход в бухту Нериум. Далеко по правую руку остался Лилейский остров с парящими над ним гарпиями. Халлик от рассказа о Левиафане перешел сначала к своему житью-бытью в Лоракко, а потом снова вернулся к кораблекрушению, но Юлиан слушал мальчика уже вполуха и внимательно следил за водами Альбо. Солнце высоко стояло над горами Аше.

Неожиданно Юлиан увидел огромную спину, усеянную шрамами и гарпунами, справа, в ста васо от судна. Она на мгновение скользнула по водной глади, вспоров ее, и пропала. Граф вздрогнул, сглотнул слюну в резко пересохшем горле и пригляделся, надеясь, что это было видение. Однако в ста пятидесяти васо, чуть дальше, показалась еще одна спина — размером меньше, абсолютно гладкая и чистая от ран и увечий. Хлопком ладони Юлиан закрыл рот болтающему ребенку, который детально описывал как раз того, кто сейчас преследовал их лодку.



Граф все понял. Значит, у маяка Музурин Коркикс вместе с летописцами видел взрослую особь, а на северный неф напал детеныш, который сейчас плыл рядом с матерью под толщей воды. Вероятно, из-за этого Левиафан, что оказалась самкой, и пробудилась раньше времени — чтобы родить. Но где тогда самец?

Гладкая спина вновь показалась из воды, уже ближе.

— Халлик, сядь рядом с рулем! Как только прикажу, залезай на меня, понял? — Юлиан схватил ребенка за плечо и повернул его в сторону двух левиафанов, чтобы тот увидел.



Мальчик увидел, и от этого в ужасе затрясся. А затем, едва не разрыдавшись, сел на колени и вцепился руками в деревянный борт. Юлиану ничего не оставалось, как устремиться в бухту с надеждой, что быстрая лодка на полном ветру сможет ускользнуть от реликтов раньше, чем те ее настигнут.



Корабль качнулся, парус поймал ветер и с хлопаньем потащил судно ко входу в бухту. Справа, уже примерно в пятидесяти васо от лодки, из-под воды выросла тень, разорвала морскую гладь и явилась из вод Альбо. Огромная туша, опутанная сгнившими сетями с водорослями, выпрыгнула из глубины и издала низкий рокот. На обвисшей шкуре знаменами победы торчали ржавые гарпуны. Вскинув голову, Халлик истошно завопил. За спиной перепуганных северян чудовище крутанулось в воздухе и рухнуло обратно в объятия моря. Вода под ним вздыбилась, взлетела столбом.





Лодку едва не опрокинуло хлынувшей из-под Левиафана высокой волной. Обивка досадно заскрипела, дерево затрещало, но выдержало страшный удар волны о корму, захлестнувшей ее. Халлик закричал, его едва не выкинуло за борт, но Юлиан успел поймать мальчишку за ворот кафтана. Соскользнув по пенистой и рычащей воде вниз, суденышко полетело дальше, не меняя курса. Палубу окатило водопадом из брызг. С затаенным дыханием граф, чувствуя из всего тела лишь свою руку на руле, посмотрел на приближающийся мыс и, не веря в богов, вдруг взмолился им всей душой.

И тут будто само море зарокотало — из глубин донесся протяжный и долгий гул, а справа по борту, разрезая гладь ластами, показался детеныш. Подгоняя себя мощным хвостом, он ринулся прямо на судно. Юлиан резко направил лодку левее, ближе к скалам. Та прыгнула на волнах, накренилась, борясь с течением, и, скрипя и сопротивляясь, полетела ко входу в бухту. Угрюмые горы Аше надвинулись, выросли над несчастными моряками, грозясь раздавить.

Зубы детеныша схлопнулись буквально в паре васо от кормы. Из-под толщи вод, справа от обиженно ревущего детеныша, явилась самка Левиафана, неторопливо загребая ластами. Зажатые между жировыми валиками два глаза, с третьим, где на месте пустой глазницы зиял шрам от копья, впились яростным взглядом в перепуганных жертв. Мать медлила. Мать учила охотиться.

Детеныш глубоко нырнул. Волны рычали за бортом суденышка. Вздыбающиеся из белой пены скалы заставляли Юлиана с сухим жаром в теле глядеть лишь перед собой. В ушах стоял свист ветра.

— Внизу! — надрывно вскрикнул Халлик. — Он под нами!

Ответив на призыв, лодка опасно накренилась правым бортом под острым углом и хлебнула буйной волны. Белыми пальцами Халлик вцепился в ахтерштаги, застонал. Из моря, слева от судна, родилась грозная тень, выросла и обернулась неистово воющим детенышем. Детеныш разорвал пенистый поток вдоль скалистого взморья, наклонил морду правее, боком навалился на волну и подгреб к лодке. Но та снова ускользнула, как ловкий чертенок в ельниках.

Юлиан в состоянии изматывающей сосредоточенности вел судно к мысу. Тот был так близко и далеко одновременно. Вдруг из воды впереди вырвался горячий фонтан, взметнувшись высоко в небеса. Самка Левиафана, играючи, с низким рокотом, похожим на гул самих земляных недр, взметнула необъятную морду. Она встала перед лодчонкой черной непроходимой стеной. А детеныш уже поднырнул, догнал рыбацкое суденышко, и, распахнув усеянную зубами пасть, кинулся к загнанным в ловушку морякам. Мать благосклонно завыла, ответив на старания своего дитя.

Справа по борту, в демонических белоснежных водах, что шипели под лодкой, явились острейшие зубы, длиной с человеческую руку. Пасть открывалась все шире и шире. Халлик вопил и рыдал, потеряв всякое самообладание, а темная тень детеныша уже нависла над судном. Лодка дала влево, обошла вздыбившуюся громаду Левиафана, протерлась прошивкой о подводную скалу. Раздался треск. Пробоина! Вода напором хлынула в трюм. Однако северо-восточный фелл подхватил суденышко, надул паруса страшной силой, и судно, едва не потерпев крушение о горы, обогнуло мыс.

Скалы раздвинулись в сторону. Буйство зелени бухты запестрело по левому борту спасительными красками. Нырнув, детеныш приготовился снова напасть, пока мать медлила, чтобы дать ее дитя шанс научиться охотиться. Юлиан действовал быстро, хотя руки предательски тряслись. Судно, едва не завалившись, дало круто влево и ушло в узкий фарватер Нериума. Из глотки детеныша раздался стон, да такой силы, что эхом он прокатился меж скал и заставил людей в Луциосе задрожать и выскочить из домов.

Граф шумно выдохнул, решив, что реликты не последуют за ним. Однако неуемное дитя, не желая отпускать ускользающую добычу, развернулось и мощными гребками ласт, опутанными наростами, последовало за Юлианом. С негодующим воем за своим беспечным ребенком протиснулась в узкое горло залива и мать, задевая телом скалы, отчего те стали осыпаться. Здесь, в укрытой горами и потаенной бухте, ветер резко спал, и лодчонка, хлопнув напоследок парусом, сильно замедлила ход.

— Твою мать! Халлик, лезь на спину! — закричал граф, кидаясь к мачте.

Он схватил сына купца, тот обвил ручонками шею северянина, а сам прикрыл глаза от ужаса и затрясся. Юлиан вцепился в мачту и поднялся наверх, насколько это было возможно. Прямо под ним разверзнулась огромная, усеянная острыми зубами пасть детеныша. Мачту затрясло из стороны в сторону. Два левиафана потрошили судно, пока оно не попало на мелководье. С оглушающим треском лопнула обшивка из лорнейской сосны, грот обломился — рыбацкая лодка рассыпалась, и доски, увлекаемые в пасть сильным течением, исчезли внутри.

Юлиан спрыгнул с рухнувшей мачты, оттолкнулся, и теперь боролся с всасывающим водоворотом. На расстоянии вытянутой от него руки распахнулся глаз, размером с винную бочку в таверне. Заглотнув лодку со всем ее содержимым, Левиафаны вновь открыли пасти, чтобы дожрать то, что сейчас хотело сбежать. Чудовища не понимали, что им в глотки сыпятся и медузы.


— Вериатель! — громко позвал Юлиан, держа одной рукой мальчика, а другой пытаясь отплыть.

Там, между колен, Юлиан почувствовал, как вода приобрела плотность, и, схватившись за гриву водной кобылы, он выскочил из водоворота смерти. Вериатель с воем отпрыгнула, словно по земле, а ребенок, хватаясь за Юлиана, закричал в испуге. Граф стащил с шеи сына купца и прижал к себе, чтобы тот не касался демоницы.

Сзади раздался жуткий рык боли, отозвавшийся эхом на многие мили вокруг. Два левиафана взметнули морды ввысь. Вода в бухте забурлила. Левиафаны проглотили ядовитый медузий улов, и по их глотке сейчас проходила склизкая масса из сотен и сотен тел, что каждым своим касанием несла смерть. Самка Левиафана с воплями из огромной пасти, способной проглотить целиком любой корабль, кинулась к детенышу, инстинктивно желая защитить его от того, от чего теперь защититься никак нельзя было.

Детеныш же, с басовитыми визгами боли, наоборот, отстранился от матери. Крутясь вокруг своей оси, он кинулся к порту. Он не видел ничего вокруг себя и перед собой, а уже подплывая к стоявшим у пирса кораблям, его тело дернулось и замерло, ударившись о берег и подмяв под себя пару суденышек.

Крики матери разносились дольше, но и та, в конце концов, перестала кидаться из стороны в сторону и закрыла свои пять глаз, погрузившись на дно бухты. Над водами разразилась долгожданная тишина.

— Ох, спасибо тебе, Вериателюшка, — нервно прошептал Юлиан и погладил кобылицу рукой за холкой, другой придерживая трясущегося мальчика. — Чтобы я без тебя делал, любимая ты моя.

Демоница счастливо взвыла. Ее пасть на удлинившейся шее изогнулась, и лошадь весело клацнула зубами перед лицом графа. Рысью поскакала Вериатель по бухте.

Совсем рядом с матерью выскочила Мафейка. Она уже совсем нешуточно щелкнула зубами около Халлика, которого Юлиан успел вовремя отодвинуть. Но неуемная молодая кобыла нырнула в воду и показалась уже с другого бока. Ее усеянная зубами пасть вытянулась и снова попыталась вырвать мальчика. Тот запищал от страха и вцепился руками и ногами в графа, пока Юлиан отталкивал дикую демоницу прочь.

— Вериатель, помоги. Мафейка, прекрати немедленно! — рявкнул Юлиан, удерживая за черную гриву щелкающую у лица Халлика морду.

Вериатель взревела и укусила дочь в бок, вырвав у той черный кусок, что сразу же растаял в зубах демоницы и подтянулся к молодой кобыле. Это подействовало на Мафейку отрезвляюще. Она подуспокоилась и лишь хрипела, скача рядом с матерью, да злобно клацала зубами, всем своим видом показывая, что мальчик должен быть в ее желудке, а не на руках Юлиана.

Из здания Портового Дома выскочил перепуганный Кавиан, который не прекращал работу даже после закрытия пристани. Управитель любил порядок, а потому, пока никто не ломился к нему в кабинет, трепетно приводил в надлежащий вид все бумаги на столе и в шкафах. Сейчас же он распахнул дверь и уставился на обезображенную морду с наростами, которая протаранила своей тушей два южных корабля и один северный, и теперь лежала в тридцати васо от Портового Дома. Детеныш еще трепыхался, но не от того, что был жив, а от периодических судорог, что время от времени прокатывались волнами по его огромному и гладкому телу, еще не утыканному копьями и стрелами, как у матери. Из пасти вываливалась студенистая масса медуз — их Левиафан так и не смог проглотить до конца.

Охрана, ощерившись алебардами, подошла к бездыханному телу и, видя его шевеление, стала испуганно тыкать копейным острием в тушу. Юлиан слез с Вериатели, что подскочила к складу с сетями, элегантно выпрыгнув из воды. К груди граф прижимал трясущегося ребенка, которого череда перипетий, кажется, доконала. И он теперь едва ли не обезумевшим взглядом смотрел на все происходящее у пристани и истерично цеплялся за разорванную рубаху Юлиана.

Тот попытался опустить ребенка на землю, но Халлик снова схватился за шею мужчины и уставился выпученными глазенками на спасителя.

— Все закончилось, Халлик. Постой тут, не бойся, — как можно ласковее сказал Юлиан.

Наконец, к закоченевшему мальчику вернулась толика самообладания, и он разомкнул одеревеневшие пальцы, а затем встал на гравийное покрытие босыми ногами. Дрожашее тельце повернулось в сторону убийцы его родителя и дяди, а ребенок не сводил перепуганных глаз с детеныша Левиафана, словно вот сейчас тот вдруг очнется и нападет.

— Кавиан, осторожнее! — прикрикнул Юлиан, видя, как перепуганный Управитель, хватаясь за кушак на толстом пузе, подошел к детенышу. — Там афенские медузы.

— Госп…господин, — взволнованно пробормотал Кавиан, разглядывая огромную тушу. — Что с ним? Почему их было два?

Управитель Порта бросил встревоженный взгляд туда, где он только что видел водного демона, с которого как ни в чем не бывало сполз граф Лилле Адан. Однако Вериатель, как и Мафейка, уже пропали.

— Это детеныш. Они поглотили афенских медуз и от этого погибли.

— Детеныш? Ох, Осте… — Кавиан неверяще посмотрел на десятивасового малыша.

— Прикажи мужикам все убрать, но учтите, что обычные перчатки не до конца защищают от яда. Нужна толстая кожа. И запрети пока нырять в воду, там еще несколько дней будут колыхаться ошметки голубого жала.

— Как прикажете, господин. Прошу меня извинить, но этот мальчик, — Управитель удивленно посмотрел на трясущегося ребенка. — Это же сын Намора Белозуба, купца из Лоракко. Его неф, «Морской черт», отбыл несколько дней назад из порта.

— Да, но он не смог покинуть Лилейский пролив, Кавиан. Он единственный выжил после кораблекрушения. Пошли слуг к приют, пусть позаботятся о нем, накормят и переоденут. А завтра нужно будет решить судьбу мальчика.

— Как скажете! — басовито прогудел Управитель и с сочувствием еще раз взглянул на ослабшего и тощего Халлика.





* * *



На следующий день


Бухта кишела жизнью. За ночь к левиафанам сплылись самые разные твари, от демонических до обычного морского зверья. В ночи, разрезаемой воплями гарпий, охрана валилась с ног, отгоняя диких и голодных существ. Те недовольно визжали, кидались на стражников, а меж делом дрались друг с другом. Опущенный в воду хвост реликта рвала большая рыба, а ее, в свою очередь, жрали твари покрупнее. Иногда на поверхность всплывали и мертвые чертята, те, видимо, травились медузьим ядом.

Где-то на дне бухты царил пир еще радостнее. Тело самки левиафана, скрытое в водах, послужило пищей для обитателей не только Нериумовского залива, но, как казалось Юлиану, и всего моря Альбо. Гладь воды, под которой был похоронен Ноэльский Спящий, ни на минуту не разравнивалась, и под ней вечно сновали то рыба, то змеи, то чертята. В этом кровавом и голодном котле устроили дикое пиршество и акулы. Порой у далеких скал остроглазый люд наблюдал и русалок, они высовывали пакли своих волос и глядели блеклым взглядом на весь этот хаос, но подплывать боялись. Боялись не акул, боялись не чертят — русалки, как существа относительно разумные, видели колыхающееся на воде покрывало из убитых ядом тварей и предпочитали не рисковать.

Юлиан не покидал Луциос до полудня, когда большую часть медуз, наконец, не собрали и не скинули в воду. Безумная толпа, подобно дикому зверью, пыталась оторвать от великого Левиафана хоть что-нибудь. Остудили пыл вандалов только идущие друг за другом смерти, когда неосторожный люд погибал, хватаясь ошибочно за щупальца медуз. Многие получили ожоги.

Но уже на следующее утро после гибели Спящих на улицах Луциоса пошла бойкая торговля порошками для мужской силы из зубов Левиафана, сшитыми из его шкуры кошельками в честь Валгоса, а также наростами под мордой, толщиной с человеческое запястье. Пришлось установить запрет и оградить уже порядком изувеченный труп от народа, что забросил все дела и весь день и ночь торчал у пристани. Однако спекуляции не заканчивались. Молва стала быстро расползаться, и к обеду, когда солнце высоко стояло в голубом небе, стража доложила засевшему в портовом доме графу, что к дитя Левиафана желает попасть некий аристократ с особняка Лилле Адан.

На улице ждал, в нетерпении постукивая тростью о пирсовые доски, Вицеллий Гор’Ахаг. Увидев одобряющий кивок Юлиана, он уже через мгновение умело заработал ножом, срезая с еще по-детски нежных толстых губ детеныша кожу. Вицеллий был одет в свою бессменную алую пелерину, однако поверх нее он накинул плотный плащ, на руки — толстые перчатки, а голову прикрыл широкополой шляпой. Из-под шляпы холодным взглядом старик изучал труп и мысленно препарировал его.

Рядом с вампиром стоял Мильер, айор из особняка, и распахнутыми от ужаса глазами пялился, как Вицеллий скидывал в мешок отрезанные части. Сам же раскрытый мешок покоился в руках слуги, и мимо лица Мильера постоянно проносились истекающие кровью ошметки.

— Ровнее держи, ровнее! Давай еще один.

Вокруг Спящего толпами кружили маги-летописцы, делая зарисовки и оформляя в крепленных к дощечке пергаментах его описание. На детеныша Левиафана пришли поглядеть все члены совета. И даже сам Верховный Жрец Храма Дюжей, который слыл затворником, пребывающим в вечных мольбах каждому из двенадцати богов, с разинутым ртом простоял подле твари с час.