Яд и Меч

Птица вдруг замерла. Ее тщедушное, на первый взгляд, тело напряглось, а морда опустилась чуть ниже. Казалось, гарпия услышала нечто родное и давно забытое в сказанных словах. Крылья захлопали, когти задних лап оцарапали дерево при взлете — и гарпия исчезла в тумане. Назойливый шум крыльев вокруг продолжался еще долго. Наконец, деревянное судно, построенное из лорнейской сосны, покинуло туманную завесу. По левому борту остался Лилейский остров, над который кружила огромная стая, а впереди весь путь по морской глади был изорван торчащими скалами. Они наползали друг на друга, создавая природные необычные сооружения и полупещеры.

Море здесь, на востоке Лилейского острова, неожиданно смешалось с небом. Огромная живая масса из тысяч и тысяч медуз цвета лазури колыхалась в толще воды, придавая ей яркую голубизну. Голубые жала, или Афенские медузы, были настолько ядовиты, что касанием щупальца останавливали человеческое сердце за минуту. В 2140 году, во время жуткого шторма, внесенного в летописи, как Бич Осте, разорванные о скалы тела этих медуз занесло в спокойную бухту. Тогда ожоги получили почти все рыбаки, а несколько даже скончалось. И вот теперь Юлиану нужно было набить этими Афенскими медузами трюм и палубу…

Граф неловко развернул сеть и, надев перчатки из толстой бычьей кожи и укрыв обнаженные участки тела одеждой, принялся за работу. Тут немного-то и нужно умения — медузы никуда не расплывались, лишь безмозгло подвисали в воде, помогая себе удерживаться на плаву шестью длинными щупальцами. Спустя каких-то пару часов северянин наполнил весь небольшой трюм, а также часть палубы у носа. Все скудное добро рыбаков: пледы и фляга, — было скинуто у мачты. Когда студенистые тела безвольно подрагивали на палубе, а Юлиан брезгливо подкинул сапогом несколько медуз в общую кучу, перевалило уже за полдень. Зной ноэльского солнца скрадывался порывистым феллским ветром.



Наконец, паруса надулись, налились благоволящим ветром и понесли рыболовное суденышко через Лилейский пролив, на юг, к ноэльской береговой линии. У Юлиана в планах было пройти по фарватеру вдоль южного взморья, миновать горло бухты Нериум и курсировать у маяка, где в последний раз видели Левиафана. От одной мысли о всепожирающем реликте сердце мужчины часто застучало, но он заставил себя перестать думать о том ужасе, что нагоняло на всех чудовище. Чудовище было не там, убеждал себя Юлиан, у маяка на мысе Голубого когтя, а здесь… Тысячи ядовитых медуз безвольно лежали на палубе, чтобы под видом рыбы быть скормленными монстру. Иногда Юлиана посещала странная и даже забавная мысль. У кого из этих созданий больше людских смертей на счету? У огромного Левиафана или у маленького Голубого жала?

Мачта приятно поскрипывала на ветру, парус гудел, а остров стал медленно отдаляться. Лодчонка еще не вышла на глубину, и местами возвышались скалистые образования, выдолбленные водой в причудливые формы. Юлиан шел осторожно, корректируя свой путь кормовым рулем и парусом. Где-то вдалеке слышались истошные вопли гарпий, скрытых за грядой Лилейского острова. Местами то тут, то там колыхались тела медуз, элегантно шевелящих длинными конечностями. Скальные островки, вырывающиеся из прозрачной воды, были усеяны обломками кораблей. Небо, без единого облака, голубело над головой, а волны искрили и играли в лучах солнца. Природа вокруг была смертельно прекрасна.



Вдруг справа, в одной из скальных выбоин, показалось что-то красное, и Юлиан невольно повернул голову, вглядываясь. И охнул от того, что увидел маленькую скрюченную фигурку в красном платье. Там, в углублении одной вздыбающейся над водой скалы, что сплеталась в верховье с двумя другими, образуя арки, лежал, кажется, ребенок!

Не веря своим глазам, Юлиан направил суденышко вправо. Спустив парус и скинув якорь, мужчина снял с себя сапоги, чулки и прыгнул в воду. Мощными гребками он поплыл к несчастному. В этой природной полупещере лежал босой мальчик в подвязанном ремнем красном кафтане до колен. Он был еще жив, хотя и слаб. Юлиан убрал прилипшую соленую прядь с обезвоженного лица и вспомнил, что этого ребенка он видел в порту, когда навещал Кавиана. Уже в лодке, с радостью, что ранее не выкинул кожаную флягу с водой за борт, Юлиан поднес к губам Халлика живительный напиток. Юный северянин из Лоракко сделал один глоток, второй, но продолжил лежать в полусознании с прикрытыми сухими веками глазами.



Юлиан теперь не торопился. План с Левиафаном откладывался до того, как он доставит мальчика до пристани. Граф укрыл ребенка плащом и пледами рыбаков, чтобы согреть после холодных вод моря Альбо, и сел рядом. На мелководье огромный реликт был не страшен, и потому граф терпеливо ждал, когда Халлик очнется. Наконец, через час, серые глаза мальчика распахнулись, и он мутным взглядом уставился в небо.

— Папа?

— Нет, — произнес сочувствующе граф. — Я не папа.



Босой мальчик замолк, приподнялся на локте и застыл. В глазах его с каждой секундой нарастал ужас. Память, судя по всему, вернулась к ребенку, и он неожиданно вскрикнул, схватился за голову с солеными волосами и, посматривая сквозь дрожащие пальцы на Юлиана, разрыдался. Слезы градом покатились по лицу.

— Папааа…



Халлик ушел в себя, забыл, что рядом с ним сидит незнакомец, и лишь дрожал и рыдал, произносил безостановочно слово «папа». Горе ребенка было столь велико, что он не обращал внимания ни на осторожные поглаживания по спине, ни на слова Юлиана. А тот все не мог сообразить, как успокоить юного северянина, потерявшегося мыслями в страданиях.



В конце концов, не найдя ничего лучше, чем плотнее закутать его в плащ и прижать к себе, граф пригладил ребенка по волосам.

— Тихо, успокойся, Халлик.

— Папа… Где он? Где?

— Твой отец сейчас у Ямеса, смотрит на тебя, Халлик, и радуется, что ты выжил.

Юлиан врал, но он не мог сказать, что купец уже переварился в желудке Левиафана. Ребенок притих, уткнулся носом в соленую рубаху и горестно застонал, прикрыв глаза. И снова он перестал внимать чему-либо вокруг себя, забылся горем, и лишь слабое тело затряслось мелкой дрожью в руках Юлиана. Так прошло еще с полчаса, пока граф не поднес ко рту ребенка флягу, в которой воды осталось совсем на дне кожаного мешка. Ребенок жадно припал к ней и, кажется, слегка подуспокоился.



Пора было отплывать, чтобы добраться в порт до сумерек. Обладая хорошим зрением, Юлиан мог отправиться к Левиафану и ночью, но слабого ребенка нужно доставить в Луциос. Вероятно, в трюме когда-то были и припасы еды, но их съели поселившиеся там чертята, так что мальчик теперь голодными глазами осматривал суденышко.

— Медузы? — прошептал испуганно Халлик, разглядывая студенистые тела. — Вы ловите медуз?

— Да, мальчик. Не касайся их ни в коем случае.



С этими словами Юлиан надел чулки, затем сапоги и подгреб ногами трепыхающихся медуз в кучу, а сверху укрыл еще одной сетью, чтобы они не соскальзывали друг с друга и не шлепались на палубу. Халлик, сын купца из Лоракко, трясся, кутался в плащ и осматривался. Увидев, что мальчик притих и подуспокоился, Юлиан присел на корточки рядом с ним.

— Ну-ка, расскажи теперь, как ты спасся? Ты хороший пловец?

Халлик покачал головой и всхлипнул.

— Оно выплыло справа от нас, — прошептал он дрожащими губами. — Дядя Нэлл тогда стал молиться Ямесу, а все вокруг завопили. Папа стал орать рулевому взять курс левее, в сторону мелководья, к острову. Но… Я таких зубов никогда не видел. Дядя бросился к рулю, к ахтерштевню вместе с другими, но… Там… Появилась огромная черная пасть, разинула и…. Скрип обивки, все трещало по швам. Грот рухнул рядом и придавил Ирвилла… Дядя пропал вместе с кормой и нашими матросами. А папа схватил меня за шкирку и прыгнул с бака в воду. Сзади все ломалось, дядя… Вы бы слышали, как трещали доски… Корабль развалился на части, словно игрушечный. Как тот, что мне дядя Нэлл сделал в детстве.



Халлик замолчал и снова разрыдался, обхватив руками свои коленки.

— Папа сказал забраться ему на спину и взять за шею. Мы не смотрели назад, а папа говорил, что нужно доплыть до острова… И мы плыли. Но… тут папа закричал. Вокруг никого не было, ни акул, ни того чудища, но… Я не понимаю, что случилось. Я спросил его, не тяжелый ли я, а он стал орать, чтобы я не слезал с него. А потом папа лишь молчал, я его спрашивал, а он молчал… Ничего не отвечал. Лишь плыл. Вытолкнул меня туда, между скал. Я поворачиваюсь, чтобы помочь ему, а он уже ушел под воду. Я не понимаю, почему? Почему он утонул? Папа всегда так хорошо плавал!

По лицу графа скользнула скорбь. Он-то понимал, что случилось с отцом мальчика — редкий человек оставался живым после объятий с Голубым Жалом. Но каким же чудом купец нашел в себе силы доплыть с ребенком до скал?


— Твой отец спас тебе жизнь, а это — главное, — произнес Юлиан, поглаживая ребенка. — Поплыли в порт, там я тебя отправлю в Лоракко к матери.

— Маме? Моя мама умерла, когда рожала меня, — Халлик вздрогнул и снова расплакался, уже от старого горя и тех причитаний и упреков, что выпали на его долю.

— А кто у тебя остался из родных? Сестры? — Юлиан вспоминал возмущения купца на пирсе про пятерых дочерей.

— Да. Но у всех семьи. Я никому не нужен!

— Ну как это не нужен. Дяди, тети есть?

— Два дяди. Один был рулевым на корабле у папы, помогал ему, а со вторым папа постоянно ругался, они не могли что-то там поделить. Дядю Барна папа всегда называл «жадным чертом».

— Понятно…



Значит, нет смысла отправлять мальчика в Лоракко. Юлиан со вздохом встал с корточек, достал якорь и поднял парус. Суденышко сорвалось с места и, лавируя между скалами, стало пересекать Лилейский пролив, чтобы вдоль Ноэльского берега попасть в бухту. Мальчик лежал под парусом, свернувшись клубочком, и боязливо смотрел на высокого северянина.



Время было уже далеко за полдень, когда Халлик наконец, чуть осмелел.

— А кто Вы, господин? Вы выглядите, как наши, с Севера. И говорите со мной по-северному.

— Я? Ну, много кто. Но раньше, до того как я попал в Ноэль, меня звали Уильямом, — вспоминая прошлое, пусть местами и темное, все же по губам мужчины скользнула светлая улыбка.

— А вы откуда?

— Из Офурта.

— Вурдалачий край! — охнул мальчик и вынырнул ненадолго из мрачных дум.

— Да-да.

— А вы видели когда-нибудь вурдалаков! Они существуют?

— Видел, Халлик, видел.

— И какие они?

— Страшные… — коротко ответил Юлиан, не желая вдаваться в подробности.

— Дядь, — после недолгого молчания спросил Халлик. — А как там, у Ямеса, вы знаете? Папе там будет хорошо?

Юлиан помедлил и нахмурился. Он не верил в богов, но сейчас нельзя говорить правду, хотя бы ради душевного спокойствия ребенка, которому и так досталось на его коротком веку.

— Я не знаю. Но думаю, твой отец рад, что ты выжил. Ты подрастешь, возмужаешь, заведешь свою семью и выполнишь долг перед родителями.

— Долг? Какой? Папа говорил, что мой долг — это научиться его ремеслу. Не зря же я родился перед днем Аарда!



— Продолжение рода. Это же один из главных заветов Ямеса.

— А-а-а-а. А у Вас уже есть дети?

— Нет, — покачал головой Юлиан и поморщился от соленых брызг.



Рыболовная лодка весело летела над игривыми волнами в сторону маяка, который еще прятался за мысом. Солнце гладило прохладными лучами бледные северные лица ребенка и мужчины.

— Вы меня отправите к дяде Барну?

— Нет. Если ты говоришь, что твой отец с братом постоянно ругались, то сомневаюсь, что тебе там будут рады.

— А куда вы меня? — с испугом прошептал ребенок, выглядывая из-под накинутого сверху плаща.

— Что-нибудь придумаем, не переживай.

— Зачем Вам столько медуз?

— Это неважно.

— Вы их едите?