Я отвернулась

Я вздрагиваю, как будто мне наступили на больную мозоль.

— А сколько тебе лет? — интересуюсь я, когда мы перелезаем через калитку. Теперь мы идем рядом, и забор больше не отделяет нас от края обрыва. Море далеко внизу. Очень легко кому-то из нас сорваться вниз. Или столкнуть другого…

— Не твое дело.

Однако — и не спрашивайте меня почему — мне захотелось побольше узнать об этом парне.

— Может, тогда хотя бы скажешь, как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Тим. А тебя?

Я могла бы что-нибудь придумать, но за каким чертом это надо?

— Джо.

— Мою сестру зовут так же.

— А где она сейчас?

— Неважно.

Он замолкает.

Тропинка становится еще уже. Я не отваживаюсь взглянуть вниз.

— А где ты ночуешь? — интересуюсь я, когда мы выходим на место поровнее.

— Ты задаешь слишком много вопросов, понимаешь? Везде. Если повезет, то под крышей. Даррен хорошо умел находить места.

— Тот парень, который велел тебе меня порезать?

Он кивает:

— Я познакомился с ним несколько месяцев назад в Фалмуте, когда искал место для ночлега. Он сказал, что я могу остаться с ним и его друзьями. Они хотели, чтобы я выполнял всю рискованную работу. Однажды они заставили меня вскрыть газетный киоск и украсть выручку. Приехала полиция, я еле ноги унес. Почти попался. А потом мы подались дальше на юг, начали ходить по деревням и взламывать церковные ящики для пожертвований. Я все равно собирался уйти от них, даже до твоего появления. Но я не мог позволить причинить тебе боль, как они сделали с другой женщиной.

— С какой женщиной?

По его лицу пробегает тень.

— Забудь, что я сказал.

— Ну что же, я теперь перед тобой в долгу.

Он кивает:

— Это точно.

Тропинка теперь ведет под уклон к морю. Тим переходит на бег, спотыкаясь о ветки, которые положены поперек нее вместо ступеней.

— Осторожней! — кричу я.

— А ты чего ждешь? — кричит он в ответ.

— Я не люблю море.

— Что, как кошка, воды боишься?

Я на цыпочках захожу в воду. Здесь неглубоко, и я ощущаю песок пальцами ног.

Тим плещется, молотя руками и ногами.

— Неужели не хочешь помыться-постираться? — кричит он. В его голосе звучат родительские нотки, неожиданные для такого молодого парня. Быть бродягой — означает повзрослеть раньше времени.

— А как мы будем сушить одежду?

Он показывает на небо:

— Солнце светит, что еще надо?

Для него это нормально. У него пока молодые кости. Но я не хочу рисковать. И тут он шутливо брызгает в меня водой. За секунду из мистера Всезнайки он превратился в маленького мальчика.

Неожиданно для себя я брызгаю в ответ и смеюсь. Море холодное, но парнишка прав. От воды я действительно чувствую себя чище. В этой части бухты волны не выглядят такими свирепыми. Я устраиваюсь в уголке между камней и опускаю голову в воду.


— Не желаете ли шампуня, мадам?

— О, большое спасибо, — говорю я, протягивая ладонь. — Жаль, что у меня нет волос, чтобы мыть.

— Без проблем.

Тим зачерпывает сложенной в чашу ладонью немного морской воды и выплескивает в меня.

— Купилась!

Я гоняюсь за ним по песку несколько минут, а затем останавливаюсь. Да что я творю? Мы усаживаемся рядышком на камни.

— Ты голодная? — спрашивает он.

Прошло несколько часов после печенья викария. Я киваю.

— Вон там растет ежевика. Смотри! Вчера я набрал полно. Пойдем. Давай наперегонки!

Он опережает меня намного и протягивает горсть ягод. Они сладкие и сочные. Я глотаю их, оставляя темно-бордовые пятна на своем еще влажном джемпере.

— Ну как, вкусно? — Он снова превратился в мальчишку, жаждущего одобрения.

Я киваю. А затем делаю то, чего не делала очень долгое время. Запрокидываю голову и смеюсь так, будто никогда не смогу перестать.

— Что тут такого смешного? — спрашивает он.

— Ничего особенного, — выдавливаю я в промежутке между взрывами смеха. Я не хочу выглядеть слабой, объясняя, что это от облегчения. Не каждый день удается избежать ножевого ранения.

Потом я хватаю его за руки и кружу, словно мы играем в детскую игру.

— Ты сошла с ума, — бормочет он, когда мы валимся на землю.

Может быть. Но впервые за много лет я чувствую себя свободной.





Глава 19

Элли




Несколько последующих месяцев ненависть к мачехе непрерывно росла, пока не начала сжигать меня изнутри. Что бы я ни делала — все ей не так; мыла ли я посуду, по ее словам «в неряшливой манере», или выходила с Майклом играть в сад в холодные месяцы, не заставив его надеть шерстяную шапку (а заставить было непросто, потому что он никак не хотел ее носить).

Еще меня раздражало, что Шейла всегда старалась держать отца при себе. Когда мы все вместе по вечерам смотрели телевизор, она сидела на диване рядом с отцом, держа его за руку, и постоянно что-то шептала на ухо. Иногда я ловила обрывки фраз. Часто повторялось: «Не могу дождаться, когда мы останемся одни».

Однажды случилось нечто, воспоминание о чем до сих пор заставляет мое сердце учащенно биться.

Шейла оставила без присмотра свой пузырек с «успокоительными» пилюлями, как их обычно называла бабушка Гринуэй. Вместо того чтобы спрятать высоко в буфет, она забыла его на кухонной стойке рядом с большим черным чайником, в котором как раз заваривался чай. Моя мачеха всегда ждала пять минут, чтобы дать напитку настояться. Сейчас она использовала это время, чтобы переодеть Майкла наверху. И мне оставалось лишь разрезать три капсулы — может, четыре для хорошей дозы, — снять вязаный колпак в сине-белую полоску и размешать их в чае.

Я не совсем понимаю, чего хотела этим добиться. Я определенно не желала причинять ей вред. Но мои руки словно сделали все сами. Наверное, я им позволила. Иногда люди совершают поступки, которые сами впоследствии не могут объяснить.

Когда Шейла спустилась вниз с Майклом, я со смесью ужаса и предвкушения наблюдала, как она поставила чайник на красивый вязаный коврик на обеденном столе, а затем уселась перед ним — между мной и моим братом.

— Я тоже хочу! — захныкал Майкл.

У меня ёкнуло сердце.

Но мачеху, похоже, позабавило требование Майкла.

— Ты еще слишком мал для чая, но почему бы и нет. Давай возьмем ложку.

Когда она обернулась к стойке, я притворилась, что упала, и опрокинула чайник. Он не разбился, но содержимое разлилось по столу, капая на пол.

— Косолапая девчонка! — завопила мачеха. — Ты нас чуть не ошпарила!

Чуть не отравила, если точнее. Но от чувства вины, что подвергла опасности своего любимого брата, я рассыпалась в чрезмерных извинениях.

Естественно, Шейла заставила меня признаться отцу в моей «неаккуратности», когда он вернулся вечером.

— Это случайность, — сказала я ему. — Мне жаль.