Я отвернулась

— Нет, — упрямо ответила я. — Не смогу. По крайней мере, пока она сама не станет ко мне добрее.

Отец раздраженно вздохнул.

— Ты же знаешь, что она тебя любит. Просто чувствует себя неуверенно, потому что у нас есть прошлая жизнь, частью которой она не была.

— Тогда пускай повзрослеет достаточно, чтобы это понять. Она не дитя малое, — огрызнулась я.

— А ты изменилась, Элли, — сказал отец. — Раньше ты была великодушней.

Он был прав. С тех пор как они отослали бабушку Гринуэй, я злилась и раздражалась на всех, даже на Майкла. Кажется, он был единственным счастливым в нашей семье. А изменилось все к худшему именно после его рождения.

— Качели! — радостно воскликнул Майкл, вырвавшись из наших рук и устремляясь к ним.

Я догнала его. Осторожно помогла залезть на специальное сиденье для малышей с перекладиной спереди. Затем толкнула качели.

— Не так сильно, — велел отец.

Я и сама не думала, что так получится. Качели взлетели гораздо выше, чем обычно. Майкл взвизгнул от восторга. «Еще! Еще!»

Я поймала качели в нижней точке и мягко толкнула их снова.

— Вот так-то лучше, — сказал отец. Он обнял меня рукой за плечи. — Я понимаю, что для тебя сейчас непростое время. Ты, наверно, нервничаешь оттого, что в следующем месяце пойдешь в новую школу.

— Да не особо, — сказала я, отходя в сторону и оставляя отца толкать Майкла. На самом деле я не могла дождаться, когда же перейду в школу второй ступени. Уроки там были длиннее, и я собиралась записаться во все послешкольные кружки, в какие смогу. Куда угодно, лишь бы получить больше свободы подальше от Шейлы.

Когда на следующее утро я спустилась к завтраку, то увидела на кухонном столе мамину особенную чашку с блюдцем из китайского сервиза. С красивым узором из желто-голубых цветов. Никто не пользовался ими с тех пор, как мама умерла, но теперь в чашке был чай. Я взяла ее в руки.

— Что ты делаешь? — недовольно спросила Шейла.

— Они принадлежали моей маме, — холодно ответила я.

— Ну, теперь здесь все мое, — фыркнула она. — И давай откровенно — после всего, что ты натворила, у тебя вряд ли есть право на что-то жаловаться. И не вздумай бежать к отцу докладывать об этом. — Она поднесла чашку к губам. — Иначе пожалеешь.

Я побежала в свою спальню, сгорая от ненависти. Однажды я отомщу этой женщине, поклялась я себе. Затем вспомнила один сериал, который смотрела с бабушкой Гринуэй до того, как ее отправили в дом престарелых. Это была действительно передача для взрослых, но, как мы обе согласились, я была уже почти взрослой. Там рассказывалось о падчерице, которая так ненавидела свою мачеху, что зарезала ее в ванной. Ее поймали, но — как мы решили, сидя рядышком на диване, — лишь оттого, что она сделала все слишком очевидно.

Если я собираюсь мстить, сказала я себе теперь, то должна быть гораздо умнее.

Вскоре меня начинает тошнить по утрам. Сперва я думаю, что это какая-то желудочная инфекция, но затем у меня начинает болеть грудь.

— Ты залетела, — говорит Барри.

Я знаю, что это значит. Одна девочка в моем последнем детдоме залетела, потому что у нее случился роман с одним мальчиком. Из-за этого у нее были настоящие неприятности.

— Ты уверен? — спрашиваю я его.

— Уж я разбираюсь в таких вещах.

Я боюсь, что он разозлится на меня. Но он, наоборот, доволен.

— Ловкая девочка, — обнимает он меня. — Может, нам удастся получить муниципальную квартиру, чтобы сэкономить на арендной плате.

— Но мне казалось, ты говорил, что у нас много денег.

Он прячет от меня взгляд.

— Им пришлось отправить меня на вольные хлеба из-за сокращения штатов. Ничего. Я найду другую работу. А пока нам, возможно, придется продать твое кольцо, но ты не волнуйся. Скоро я куплю тебе еще лучше.

Я не против. У меня будет ребенок! Теперь наконец у меня настоящая семья.





Глава 18

Джо




У юнца, возвышающегося надо мной, — глаза как два черных пистолетных ствола. Короткая стрижка придает ему зловещий вид. На шее татуировка — красно-синий череп, под ним надпись: «Страха нет». Он взвинчен, переминается с ноги на ногу. Такое впечатление, что под веществами. Затем я замечаю красный складной нож, болтающийся на ремне его низко посаженных джинсов.

— Ты ведь видишь нас впервые в жизни, да? — рычит он. Его крючковатый нос так близко к моему лицу, что я замечаю волоски в ноздрях.


Кто-то однажды говорил мне, что если тебе угрожают — вот как сейчас, — нужно определить, кто главарь, и разобраться с ним. Тогда остальные испугаются и убегут. Но он намного крупней меня. У меня нет ни единого шанса.

Его холодные глаза сужаются.

— Значит, ты все-таки видела нас там?

Слишком поздно я понимаю — надо было притвориться, что не видела.

Я дрожу так, что даже зубы стучат.

— Хотите, я скажу викарию, что это я взломала ящик?

— Какому еще викарию? — хмурится парень.

— Тому, к-который был здесь н-несколько минут назад. — От страха я заикаюсь. — Он сейчас вернется и принесет мне что-нибудь поесть.

— Тогда нам лучше убираться отсюда, — говорит другой.

Он поменьше ростом, с длинным рваным белым шрамом на щеке. У него узкое лицо с острыми чертами, как у мышки. Он выглядит слишком молодо, чтобы заниматься подобными делами. Кого-то он мне напоминает. Но не могу вспомнить, кого именно.

— А с ней что делать? — спрашивает другой, указывая на меня. — Я не верю, что она будет держать язык за зубами.

Я готова сейчас сказать что угодно — и сделать что угодно, лишь бы выбраться из ситуации целой и невредимой.

— Буду, буду! — говорю я. — Обещаю!

Парень с татуировкой тянется к поясу:

— Может, стоит показать ей, что случится, если она проболтается?

Я не могу двигаться. Я чертовски напугана.

— Оставь ее в покое!

Это человек-мышь.

— С чего это вдруг? — Старший парень недобро прищуривается. — На, распиши ее сам, хочешь? — Он протягивает ему нож. Уже открытый, острое лезвие сверкает. — Я говорил, что ты должен проявить себя, если хочешь с нами тусоваться. Давай!

— Прошу, не надо! — вою я. Ноги подкашиваются, и я оседаю на землю.

А затем слышу крик:

— Мое колено! Ах ты, гребаный маленький ублюдок! Хватайте его, пацаны!

Я поднимаю взгляд. Парнишка, похожий на мышь, ударил вожака ножом. Тот валяется на земле, истекая кровью.

— Бежим! — кричит мой защитник. — Сматываемся отсюда! Быстро!

Я несусь за ним, стараясь не отставать, пока в груди не начинает жечь так сильно, что мне срочно требуется передохнуть. По переулкам, через поля, мимо стада коров.

— Давай-давай! — время от времени подгоняет Мышонок.

Наконец я добираюсь до деревянной калитки. Я прислоняюсь к ней, переводя дыхание. Прямо передо мной — море. Волны разбиваются о скалы. Меня тошнит от страха.

— Почему ты мне помог? — выдыхаю я, когда ко мне возвращается способность говорить.

— Потому что не люблю, когда обижают женщин. — Он на мгновение опускает взгляд в землю. — Ты напомнила мою маму. У нее был хахаль, который иногда ее бил. Меня он тоже терпеть не мог. Видишь это? — Он показывает шрам на своей смуглой щеке. — Он затушил о меня сигарету, когда был пьяный, и сказал, что я «сраный пакисташка».

Я удивлена, что он так быстро вываливает мне все о себе. Но может, это из-за шока. Его ведь тоже могли порезать там, когда он напал на главаря. Большая удача, что мы оба в порядке.

— А твоя мама не заступилась за тебя?

— Она сказала, что он нам нужен, чтобы платить за квартиру. У нас вышел большой скандал. Я сказал, что иду повидаться с друзьями, и не стал возвращаться.

— Твоя мама, наверно, с ума сошла от беспокойства.

Он пожимает плечами так, словно это не имеет никакого значения, хотя я вижу, что он просто бодрится.

— Тогда ей не следовало ставить его на первое место, верно? — Его голос тверд, но боль все равно прорывается. — Вот так я и убежал из дома. И с тех пор живу на улице.

Если бы мне платили по фунту всякий раз, когда я слышу подобную историю, — я бы уже купалась в деньгах.

— Я тоже бездомная, — признаюсь я неожиданно для себя. Никогда не стоит чересчур раскрываться перед людьми, но что-то велит мне показать этому парнишке, что он не одинок.

— Это не так уж и плохо, правда? — говорит он. — До тех пор, пока ты здоров и можешь постоять за себя.