Я отвернулась

У меня замирает сердце. Почерк похож на детский.

Рядом стоит чаша с чистыми листочками бумаги и объявлением:

«Не стесняйтесь написать молитву за всех, кто нуждается в помощи».

Я никогда раньше не делала ничего подобного — хотя у меня осталось смутное воспоминание, как я зажигала свечу за кое-кого, кого когда-то любила. Но из любопытства я читаю и другие послания.

«Прошу, сделай так, чтобы Сэмми поправился».

Я беру листок бумаги, нацарапываю несколько полузабытых строчек и тоже вешаю его.

На нижней ветке есть еще одно послание. «Прости меня», — написано там коротко.

Интересно, за что, думаю я. Внезапно мне становится не по себе. Я должна поскорей выбраться отсюда.

Затем я слышу голоса. Викарий вернулся с полицией! Стоило смотаться, пока была возможность.

Тяжелая дверь распахивается настежь, врезавшись в стену. Эхо удара прокатывается по помещению, отражаясь от потолочных балок. Это компания молодых парней, лица у всех прикрыты капюшонами толстовок. Я прячусь в угол — между деревом с молитвами и органом. Отсюда я не могу их видеть, но слышу все очень хорошо.

— Где, говоришь, он стоит? — спрашивает один из голосов. Грубый. Страшный.

Я еще сильнее вжимаюсь в угол.

— Вон там. — Другой голос. Более вежливый. — Но я говорю — лучше не следует так…

Раздается резкий звук — будто кто-то крушит что-то палкой или куском арматуры. Отлетевшая деревянная щепка приземляется возле моих ног.

— Только взгляните на это! Здесь, наверно, фунтов пятьдесят, если не больше!

— Быстрей, пока кто-нибудь не пришел!

— Лучше не надо…

— Заткнись.

Мне безумно хочется чихнуть. Зажатый нос помогает кое-как справиться с позывом. Но тихий звук я все же издаю.

— А это еще что такое?

Воцаряется тишина. Я продолжаю зажимать нос, мое сердце колотится.

— Пошли. Пора валить отсюда!

Дверь хлопает. Я жду еще несколько мгновений, чтобы убедиться, что они ушли. Затем встаю, щелкая суставами.

Вот дерьмо. Они взломали ящик для пожертвований и украли деньги. И теперь викарий подумает, что это я. Я могу остаться здесь и объяснить, что произошло, но поверит ли он мне? С чего бы ему? Несмотря на то что у меня нет при себе денег, он может заподозрить, что я их где-то спрятала или что у меня есть напарник, который сбежал с ними.

Он будет здесь с минуты на минуту. Нужно удирать.

Какое-то время я сражаюсь с защелкой на двери. Парни хлопнули так сильно, что ее, кажется, заклинило. Наконец мне удается справиться.

Когда я пробегаю под деревянной аркой — бьют церковные часы. Это похоже на дурное предзнаменование. Я сворачиваю в боковую аллею — и оказываюсь лицом к лицу с этими ребятами. От неожиданности я едва не выпрыгиваю из кроссовок. Один из них под два метра ростом. Он наваливается на меня и выкручивает мне правую руку за спину так, что я вскрикиваю от боли.

— Так вот кто там был! — Он приближает свое лицо к моему. От него воняет сигаретами и выпивкой. — И что нам теперь с тобой делать?





Глава 17

Элли




Прошло несколько месяцев. Дом, казалось, опустел без бабушки Гринуэй. Даже маленький Майкл чувствовал это.

— Больше нет! — говорил он, растопырив руки в стороны в своей милой манере — как обычно делал, когда съедал все, что лежало у него на тарелке.

Шейла превратила прежнюю комнату своей матери в дополнительную игровую для Майкла, но я мысленно по-прежнему видела там диван, красно-черные подушки с тореадорами и слышала звуки «Улицы Коронации» и «Перекрестка».

Я теперь говорила о ней только «Шейла», потому что после истории с ножом и увозом бабушки Гринуэй не могла себя заставить думать о мачехе как о своей новой матери.


— Почему не можешь? — спросил отец, когда я ему об этом сообщила. В его голосе послышался страх, как будто я только что сделала что-то опасное. Он сильно постарел, я замечала — под глазами появились мешки, а на лбу прибавилось морщин.

— Потому что она не такая милая и добрая, какой должна быть мать. Она не… — Я пыталась подобрать подходящее слово, но на ум приходило только одно. — Она ненормальная.

Во время этого разговора мы как раз гуляли с Майклом. По дороге на игровую площадку он повисал между нами на руках и раскачивался. Стояло воскресное утро, звонили колокола. В последнее время Шейла наладилась ходить в церковь каждую неделю, а если что-то ей мешало — например, сильная простуда Майкла, — огрызалась на меня из-за малейшей ерунды. И даже когда возвращалась оттуда, то была со мной мила совсем недолго, а затем снова превращалась в злюку.

Нам с отцом потребовалось время, чтобы добраться до детской площадки, потому что я останавливалась у каждой трещины в асфальте и осторожно переступала через нее. Раньше я делала это быстро, чтобы никто не заметил и не начал приставать с вопросами. Но теперь что-то подсказывало мне, что нужно быть особенно внимательной.

— Зачем ты это делаешь? — спросил отец.

И я поведала ему то, чего никогда никому не рассказывала раньше.

— Мама говорила, что мы должны так делать, чтобы оставаться в безопасности.

Он тихо вздохнул.

— Я знаю, что она всегда так считала. Но это не совсем правда. Давай я кое-что расскажу тебе о маме, Элли. Она была… ну, не вполне здорова.

— Я знаю.

— Нет, я не о том. Еще до того, как она заболела раком, у нее было то, что мы называем депрессией.

— И что это значит?

— Твоя бедная мама очень расстраивалась из-за того, что… Ну, ты знаешь. Она очень хотела подарить тебе брата или сестру.

— Брата или сестру! Брата или сестру! — затараторил Майкл. Теперь он подхватывал слова, как попугай. При нем следовало быть осторожней.

Слезы защипали мне глаза.

— Я так сильно по ней скучаю.

Лицо отца омрачилось.

— Знаешь, я тоже очень по ней скучаю, — тихо произнес он. — Но если бы не твоя новая мать…

— Шейла, — твердо поправила я.

Очередной вздох.

— Если бы не Шейла, я не знаю, что бы делал. Она привнесла в нашу жизнь новый смысл, не так ли?

— Каким это образом?

Он взглянул на Майкла, который вприпрыжку бежал рядом.

— Если бы не она, у тебя бы не было братишки, верно?

Это правда. Я крепче сжала пухлую ручку Майкла.

— Давай я расскажу тебе кое-что и о твоей… и о Шейле. — Отец набрал в грудь побольше воздуха. — Она родилась в Лондоне во время войны. Ист-Энд, где она жила с родителями, сильно бомбили.

Я знала об этом из истории — одного из моих самых любимых предметов.

— И, несмотря на то что она была очень маленькой, война превратила ее в тревожного ребенка, и она так никогда и не смогла это перерасти.

— Но ты тоже рос в то время, — заметила я.

— Да, но я был постарше — уже подростком. Нам тоже бывало страшно, но в мое время мальчикам не полагалось показывать, что они напуганы. Шейле пришлось хуже, чем мне. Они с матерью потеряли дом во время налета — на самом деле им повезло, что они успели спрятаться в бомбоубежище. Ее отец погиб в бою, так что воспитывала ее одна бабушка Гринуэй. — Он покачал головой. — Бедная женщина. Я ею восхищаюсь.

Я вспомнила историю, которую рассказывала бабушка Гринуэй, — как Шейлу забрали люди из социальной службы. Наверно, лучше об этом не упоминать.

— Тогда зачем вы отправили ее в дом престарелых? — возмутилась я. — Безобидную старушку. Она хотела остаться здесь, с нами.

— Нам пришлось, Элли. Врачи сказали, что это к лучшему.

— Шейла захотела от нее избавиться.

— Это неправда. Она просто беспокоилась о ней.

Он говорил так, словно убеждал сам себя. Я вспомнила, как Майкл поперхнулся изюмом и Шейла не сделала ничего. Она лишь застыла от шока. Затем я вспомнила, как бабушка Гринуэй не так давно говорила, что Шейле требуется помощь «врача-мозговеда».

— Так что сама видишь, — продолжал отец, — тебе следует быть с ней приветливее. Пожалуйста, называй ее мамой, если сможешь.