Я иду искать

— Нам нужно поговорить. Это касается Мэдс и Луки. Теперь они не просто друзья.

В его глазах сразу же, необратимо вспыхнуло нечто мужское, отцовское, первобытное.

— Они встречаются?

— Не знаю, так ли это теперь называется у подростков, — впрочем, я была абсолютно уверена, что они не встречаются. Дэвис напрягся, и я постаралась сформулировать ответ как можно мягче. — У них в подвале произошла небольшая… физическая близость.

— Насколько физическая? — Дэвис сузил глаза. — Они целовались, и я должен сделать вид, что это мило, или он распустил руки, и мне пора готовиться к тюрьме?

Я натянуто улыбнулась, чтобы он немного расслабился.

— Насколько подробно тебе рассказать?

Я надеялась, что подробности ему не нужны. Каждая минута, которую я проводила с мужем, адекватным и спокойным, была полна молчаливой лжи. Я не хотела врать о его дочери, лёжа с ним в постели. Но если бы он надавил, я соврала бы. Этому меня тоже научила Ру. Он не должен был узнать подробностей того, что я видела. Такой расклад вызвал бы слишком много вопросов о Луке и Ру. Он запретил бы мне и Мэдди с ними общаться, и это сильно помешало бы моим дальнейшим действиям.

Он нервно встряхнул головой.

— Не надо подробностей. Просто насколько это серьёзно по шкале от одного до залёта?

Я склонилась к Оливеру, поцеловала его.

— Все были одеты, но не все держали руки при себе, — такая формулировка была довольно близка к правде.

— Ну ладно, — напряжение Дэвиса чуть спало, и я поняла: то, что он представил, весьма далеко от того, что я увидела.

— Но путь начат, и мы знаем, к чему он может привести, — сказала я. — Не стоит оставлять их наедине. В их возрасте события развиваются очень быстро.

— Я помню, — печально пробормотал Дэвис.

Я тоже помнила. Предпоследний школьный год, который я пережила лишь благодаря отчаянным, пьяным взглядам на Тига. Его узкие бёдра в джинсах на низкой талии. Свет, полировавший его кудри до бронзы. Наш поцелуй. Вкус его губ сквозь облака марихуаны, сквозь тысячи глотков вина разбудил моё тело, растворил внутренности.

Я не должна была об этом думать. Вообще. И уж тем более в кровати, рядом с мужем. Ребёнок, которого мы сделали вместе, расслабленно лежал на той же кровати, растекаясь по ней, как лужица. Но пока мы плавали в бассейне, мне пришло сообщение от Тига. Ничего серьёзного. Всего пять слов.

Ты всё ещё слушаешь «Pixies»?

Глупый вопрос, но я вспыхнула и затрепетала, будто нам по-прежнему было по пятнадцать. Будто это была записка на линованной бумаге, сложенная в три слоя и переданная мне с задней парты.

Я знала, что лучше не отвечать, но всё равно ответила. Мы переписывались, пока я готовила обед. Ничего такого. Музыка и воспоминания.

Но теперь, рядом с мужем, я поняла, как беззастенчиво врала самой себе. Это значило очень многое. Если я осталась бы сейчас наедине с Тигом, я оказалась бы в точно такой же опасности, как Мэдди наедине с Лукой. Только у меня не было ни любящего отца, ни назойливой Чумачехи, чтобы меня удержать. Это должна была сделать я сама.

— Вот же чёрт, — сказал Дэвис, — я помню себя в шестнадцать лет. Ещё бы мне не знать, о чём думает этот парень. Хочется сломать ему руки. Ну, несильно.

— Бедный папочка-лапочка, — я вспомнила прозвище, которым его окрестила Мэдди. Он улыбнулся. — Она хорошая девочка. Давай не впадать в крайности. Будем просто присматривать за ними, стараться, чтобы им было чем заняться. Завтра они весь день будут нырять, а в гидрокостюме ещё никто не забеременел.

Он кивнул, но хмурая складка у него на лбу не разгладилась. Надо было рассказать ему три дня спустя, когда всё это не имело бы значения. Теперь, подумала я, у нас с Дэвисом начнутся проблемы. Он попытается осмыслить ту ложь, которую я ему рассказала, не говоря о той лжи, которой я жила столько дней, столько лет. Или же я сломаюсь и отдам Ру деньги Лолли Шипли. Я не представляла себе, как буду жить, если выберу этот путь, но, по крайней мере, Лука с его шаловливыми ручонками окажется на Мальдивах. Будет там хлестать дайкири и не беспокоиться о том, что государство выдаст их с мамашей. Я не знала, какое у меня было лицо, когда я прокручивала всё это в голове, но оно не имело значения. Дэвис смотрел на Оливера и ласково говорил с ним.

— Спасибо тебе за то, что ты ребёнок. За то, что гормонов в тебе — с чайную ложечку. Мы очень это ценим.

Я положила ладонь Оливеру на грудку, тоже ему благодарная. Дэвис перевёл взгляд на меня.

— Может, он давит на неё? Я читал об этих браслетах. Разноцветных, девочки их носят, чтобы показать, на что они готовы, и мальчики ведут себя соответственно. У Мэдди есть такой?

— Секс-браслеты? — удивилась я и, несмотря ни на что, рассмеялась. — Дэвис, это было модно в 2003-м, и к тому же Мэдс не такая. Она играет на кларнете в оркестре. Любит настольные игры. Явно не целевая аудитория секс-браслетов.

— Ну, я хотя бы попытался, — ответил Дэвис, вновь нахмурив густые, тёмные, совсем как у дочери, брови. — Может, мне поговорить с ней?

— Господи, не надо! — взмолилась я. Мэдди свернётся в клубок и умрёт, если он поднимет эту тему. Не говоря уже о том, что я потеряю рычаг давления.

Он очень серьёзно посмотрел на меня, накрыл мою ладонь своей. Оливер, дыша, поднимал и опускал наши руки.

— Это не твоя забота. Это должна делать Лаура. И я, но что касается таких вопросов, их должна решать Лаура. Но она их не решает, и ты приходишь на помощь, как всегда. Я не могу говорить с Мэдисон о том, что значит быть пятнадцатилетней девочкой. Я понятия об этом не имею. Я так благодарен, что у неё есть ты.

Его доброта, его серьёзность были невыносимы. Я собиралась на неё надавить. Собиралась вынудить её выдать Луку, чтобы спасти мою шкуру. Сказать себе, что в её жизни этот поступок ничего не будет значить. Они ведь только дети. Она выздоровеет, вырастет и простит меня.

Но ведь я не смогла себя простить. Я предала Тига, и это предательство до сих пор отзывалось эхом в моей душе. Я всё знала. Я опустила глаза.

— Пойду уложу малыша.

— Я сам уложу, — предложил Дэвис, но я покачала головой.

— У него был беспокойный день. Если проснётся, укачаю.


Я покачала Оливера на руках, сидя на диванчике и чувствуя, как успокаивает его тёплая тяжесть, давящая на грудь. Когда он крепко-крепко уснул, положила его в кроватку.

Дом затих. Я прошла по коридору в большую комнату Мэдди, расположенную прямо над гаражом. Открыла её дверь и увидела, что она лежит на животе, высунув одну ногу из-под одеяла, совсем как Оливер. Её телефон лежал на подушке, хотя я не разрешала брать его в постель. Значит, она полчаса назад, как положено, оставила его в ванной, а когда мы уже выключили свет, пробралась туда и принесла обратно, вне всякого сомнения, чтобы переписываться с Лукой. Ну, может, ещё консультироваться с Шеннон на тему того, что ответить Луке.

Я пожалела, что не знаю пароля от её телефона. Прочитать её сообщения было бы менее травматично, чем то, что я собиралась сделать. Её мягкий рот был чуть приоткрыт, кудри разметались по подушке. Она казалась такой невинной, и она любила меня. Я собиралась уничтожить эту невинность, эту любовь. Я надеялась, что мы сумеем всё исправить.

Я вернулась в спальню. Дэвис тоже уснул. Я не могла лечь в кровать рядом с ним и свернуться в клубочек, как будто всё нормально. Завтра, после дайвинга, я разрежу его дочь пополам, как виноградину.

При этой мысли я поняла, что умираю от голода. Я уже не помнила, когда в последний раз ела. За столом размазывала еду по тарелке, не в силах ничего проглотить, потом выбрасывала. Сейчас я ощутила такую пустоту внутри, что готова была взвыть.

На автопилоте, словно оторванная от собственного тела, я спустилась вниз. Мне казалось, что настоящая я сижу на плече неведомой мне туши и смотрю, как она открывает холодильник, достаёт остатки. Я отрезала половину мясного рулета и заглотила, как яблоко. Запустила два пальца в картофельное пюре, отправила в рот огромный ком. Глотала, не жуя, даже не чувствуя вкуса, ещё и ещё. По опыту я знала, что после всего этого мне захочется сладостей. Их дома не было, только целая коробка замороженных вафель и кленовый сироп в холодильнике. Я достала вафли и включила тостер, на ходу доедая рулет.

Я знала, что случится дальше. Буду есть, пока не стошнит, и опустошённый желудок покажется мне освобождением. Потом с головой накроет стыд, такой мрачный и леденящий, что я вновь набью живот и вновь опустошу, дважды, трижды, охрипну, содранная глотка начнёт саднить, глаза нальются слезами и кровью. Проглотив мясо во рту, я с новой силой вгрызлась в рулет. Я хотела остановиться. И не могла.

Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, но было не с кем. Я хотела всего лишь не оставаться в одиночестве, но моя ложь вставала между мной и Дэвисом, даже когда он лежал совсем близко.

Я проглотила очередной кусок, такой большой, что горло сдавило. Когда эта масса шла по пищеводу, я казалась себе змеёй. Я ощутила безумное желание позвонить Ру. По крайней мере с ней я могла быть искренней. Она уже не стала бы издеваться с тех пор, как узнала себя во мне. Она была до того нарциссична, что даже полюбила меня, хотя любовь не мешала ей разрушать мою жизнь и семью. Может быть, это было даже приятнее. Те, кто страдает синдромом Мюнхгаузена, часто мазохисты.

Но я не стала ей звонить. Не хватало ещё, как побитая собака, ползти на животе к руке, сжимающей плётку, в надежде, что она меня погладит. Я рвала зубами мясо, кусала и глотала. Что я за человек, если могу быть искренней с одной лишь Ру? Только она знала всю мою подноготную, глубокую и тёмную, мрачную, как изъеденная червём деревяшка.

Я заглотила ещё кусок рулета и замерла.

Я ошибалась. Был ещё один человек.

Тиг не знал всей правды, но знал о моём прошлом. Он понял бы, почему я подружилась с Шарлоттой. Почему нашла его и анонимно перевела деньги. Он, как никто другой, поверил бы, что я руководствовалась самыми благими соображениями. Я поставила остатки рулета на стол, возле контейнера с холодной картошкой и коробки с вафлями. Выключила тостер.

Я была сыта, но меня пока ещё не тошнило. Оставив еду там, где она стояла, отмыла руки от картошки и соуса. Сняла телефон с подзарядки, спустилась в подвал, закрыла за собой дверь.

Перечитала сообщения.

У Тига был десятизначный номер. Я не добавила его в список контактов. Это давало возможность делать вид, будто он не вернулся в мою жизнь. И это было глупо. Я выбрала «добавить в контакты», подписала «Тиг». Дошла до мини-бара, промочила рот, испачканный соусом, и нажала на контакт. На экране всплыла надпись «позвонить». Я нажала и на неё.

Два гудка, и он ответил.

— Смиффи, — несмотря на позднюю ночь, его голос совсем не казался сонным. Всё та же старая добрая сова.

— Что делаешь? — спросила я.

— Да так, ничего. Читаю. У тебя всё хорошо?

— Нет, — ответила я, и каким же было облегчением сказать одно-единственное честное слово.

— Ох, Смифф… — сказал он, и я удивилась, что это прозвище раньше казалось мне холодным и бесполым. Тиг произносил его так мило.

— Я проигрываю. Мне не за что зацепиться. Она от меня ускользает, — сказала я и сползла на пол. Скрестила ноги, склонилась над телефоном. — Может быть, ты вспомнишь ещё что-нибудь связанное с Ру… с Энджи? Что угодно. Что могло бы мне помочь.

Тиг помолчал, задумался, но ненадолго.

— Уверен, что всё тебе рассказал.

— Может быть, какую-то мелочь? Название города, откуда она приехала. Или, может быть, она называла ребёнка другим именем, не Рэнди? Я подожду. Просто подумай пару минут, ладно? Это важно. Ну то есть и так понятно, что важно, раз я звоню тебе среди ночи.

Вновь повисла пауза. В конце концов он сказал:

— Нет, ничего не вспоминается. Ты поэтому звонишь?

Вопрос показался мне риторическим. Мы оба знали, что не только поэтому, но искали повод просто из вежливости. Моя жизнь стала бы намного легче, если бы я смогла подкупить саму себя. Я покачала головой. Я позвонила ему, потому что до смерти устала от лжи. Странно было лгать и теперь.

— Нет, — было так приятно снова сказать чистую правду. И я не собиралась останавливаться. — Моя падчерица очень сдружилась с сыном Ру. Так сильно, что она точно многое знает. То, что поможет мне справиться с её матерью. Я могу спросить, но она мне не скажет. Она соврёт. Ты знаешь, какими бывают дети. Знаешь, какими были мы. Но я знаю кое-что о ней. Я могу вынудить её рассказать. Но, Господи, это всё равно что вырвать ей кишки. Она мне верит. Я её люблю. Я не хочу становиться чудовищем, — я уже плакала.

— Ты не чудовище, — возразил он незамедлительно и уверенно.

— Я не хочу им быть, — повторяла я. — Не хочу терять семью.

Какое-то время мы оба молчали.

— Ты поэтому мне звонишь? — спросил Тиг, вынуждая признаться.

Я кивнула, хотя он не мог меня видеть.

— Да. Да. Я звоню, потому что мне одиноко, я устала, я пытаюсь бороться, и сейчас мне кажется, что на моей стороне только ты.

Повисла ещё одна пауза.

— Я на твоей стороне.