История с привидениями

– Тяжелый. – Он повертел его в руках: восьмидюймовое лезвие с безжалостным скосом на кончике острия и желобком во всю длину, резная рукоять искусной ручной работы – нож явно предназначался лишь для одной цели. Это было орудие убийства. Но нет, припомнил Дон, он лишь выглядел, как орудие убийства. Его изготовили специально под руку того актера – для хорошего кадра. Однако лежавший рядом топор был грубым и лишенным всякого изящества.

– У Рики свой нож, – пояснил Дон. – Питер, ты можешь взять нож Боуи. Я возьму топор.

– Выходим прямо сейчас?

– А чего ждать?

Рики сказал:

– Погодите. Я схожу наверх и предупрежу Стеллу. Я скажу, что, если мы через час не вернемся, пусть звонит тому, кто сейчас замещает шерифа… кому угодно, и пусть присылают машину к дому Робинсона.

Он повернулся и начал подниматься по лестнице.





9




– Мы опять войдем с заднего двора, – сказал Дон Рики в машине. Они только что подъехали к дому. Рики кивнул. – Надо постараться действовать как можно тише.

– Не волнуйтесь за меня, – сказал Рики. Дон подумал, что никогда не видел Рики таким слабым и старым. – А знаете, я смотрел тот фильм, откуда пришел ваш нож. Сцена его создания довольно продолжительная. Человек расплавил кусок метеорита или астероида и сделал из него лезвие. Вероятно, думал, что… – Рики остановился, тяжело дыша, и, убедившись, что Питер тоже слушает, продолжил: – Вероятно, думал, что нож будет обладать необыкновенными особенностями. Самый твердый металл, не известный до сих пор на планете. Волшебный как бы. Из космоса, – Рики улыбнулся. – Типичная киношная глупость. Хотя нож довольно симпатичный.

Питер вытащил нож из кармана короткого шерстяного пальто и секунду каждый из них – слишком взволнованных, чтобы сознавать свое ребячество, – смотрел на него.

– Открытый космос питал воображение полковника Боуи, – проговорил Рики. – В кино.

– Боуи… – начал было Питер, припоминая что-то из уроков истории десятого класса, и резко замолчал. «Боуи умер в Аламо». Он сглотнул, помотал головой и повернулся лицом к дому Галли. Вот чему следовало поучиться у Джима Харди: доброе волшебство рождается только из человеческих усилий, а злое выползает из любого темного угла.

– Вперед, – скомандовал Дон и строго посмотрел на Питера, призывая хранить молчание.



Руками они отгребли снег от задней двери и, стараясь держаться вместе, вошли внутрь. Питеру дом показался таким же темным, как и в ту ночь, когда они с Джимом побывали в нем. Пока Дон не повел их в кухню, он был уверен, что не отважится перешагнуть порог. И даже тогда он на мгновение испугался, что упадет в обморок или закричит от страха: в сумраке дома ему грезился чей-то шепот.

В прихожей Дон указал на подвальную дверь. Он и Рики достали из карманов ножи, а Дон отворил дверь и повел их за собой в подвал.

Питер чувствовал, что лестница и подвал – самое страшное для него. Он быстро глянул вниз, под ступени, и увидел лишь оборванную паутину. Затем они с Доном медленно пошли к секции забора, а Рики двигался вдоль другой стены: длинный нож в его руке казался крепким и надежным. Даже зная, что вот сейчас ему придется взглянуть на то место, где Сирс нашел тело его матери и Джима Харди, Питер уже понимал, что не отключится, не закричит, не выкинет глупость: нож словно передал ему крепость закалки своего лезвия.

Они дошли до глубокой тени справа от забора. Без малейших колебаний Дон шагнул в нее, Питер – за ним, еще крепче сжав в руке нож. «Нужно рубить с плеча, – вспомнилось ему из какого-то приключенческого рассказа. – Если не держать нож лезвием вниз, его труднее выбить у тебя». Рики обходил забор слева – его била дрожь.

Дон опустил топор; оба мужчины заглянули под скамейку у дальней стены. Питера передернуло: на этом месте лежали тела. По тому, как выпрямились Дон и Рики, он понял: сейчас здесь нет ничего и никого, и они ждут, пока он закончит осматривать свой угол. Питер еще раз наклонился и тоже заглянул под скамейку. Темная бетонная стена, серый цементный пол. Он выпрямился.

– Остался верхний этаж, – прошептал Дон, и Рики кивнул.

Уже в прихожей, у лестницы, Питер украдкой быстро оглянулся через плечо, чтобы убедиться, не стоит ли за спиной, скалясь как тогда, Грегори в черных очках, а затем взглянул наверх. Рики повернулся и вопросительно посмотрел на него. Он кивнул – порядок – и последовал за ним.

Перед дверью спальни Рики остановился и кивнул. Питер крепко сжал рукоять ножа: очевидно, это та самая комната, что снилась старикам, и, что бы это ни означало, именно в ней он видел Фредди Робинсона, именно здесь он сам чуть не погиб. Дон обошел Рики и взялся за ручку двери. Рики коротко взглянул на него, сжал губы и вновь кивнул. Дон открыл дверь. Питер заметил тоненькую струйку пота, вдруг побежавшую с виска писателя, и весь похолодел. Поднимая топор, Дон быстро шагнул за порог. Ноги сами внесли Питера в комнату – словно кто-то втянул его за невидимую веревку.

Он резко, как будто выхватывая фрагменты фотовспышками, осмотрел спальню: Дон, ссутулившись с поднятым к плечу топором, стоял сбоку; пустая кровать; пыльный пол; голая стена; окно, которое когда-то, много лет назад, ему удалось открыть; Рики Готорн с открытым ртом за его спиной; стена с маленьким зеркалом на ней. Пустая спальня.

Дон опустил топор – напряжение покидало его лицо; Рики пошел вперед крадучись, словно хотел дотошно изучить каждый дюйм комнаты и убедиться, что ни Анна Мостин, ни Бэйты не прячутся здесь. Питер заметил, что уже не так сильно сжимает в руке нож, – расслабился. Комната была безопасна. И если это так, то и весь дом – тоже. Он взглянул на Дона – уголки губ писателя чуть приподнялись: он улыбался.

Питер вдруг почувствовал, что выглядит со стороны по-дурацки: стоит тут на пороге и улыбается Дону, и тоже пошел вперед, еще раз обходя уголки комнаты, только что проверенные Рики. Под кроватью ничего. Пустой шкаф. Он подошел к дальней стене; на пояснице дернулась мышца. Питер коснулся пальцами стены: холодная. И грязная. На пальцах остался серый налет. Он повернулся к зеркалу.

Испугав всех, Рики громко закричал:

– Не смотри в зеркало, Питер!

Слишком поздно. На него дохнул легкий ветерок, и он невольно наклонился вперед и приблизил лицо, чтобы всмотреться повнимательней. Его отражение таяло и становилось смутным бледным абрисом, и там, за этим абрисом, показалось лицо женщины. Лицо незнакомое, но Питеру почудилось, что он без памяти в нее влюблен: крошечные милые веснушки, развевающиеся пушистые светлые волосы, добрые лучистые глаза, изумительно очерченные нежные губы. Его сердце замерло от внезапного чувства, и он понял, что ее лицо таило нечто такое, что выше его понимания: и надежды, и радость, и ссоры, и измены – все то, чего ему никогда больше не испытать. Он ощутил всю незначительность, поверхностность и бедность отношений с девушками, которыми прежде увлекался, и увидел в себе бездну неистраченной нежности… И она, подавшись к нему, заговорила:

– Замечательно, Питер. Ты хочешь стать одним из нас. Ты должен стать одним из нас. Ты уже один из нас.

Он не двигался и не отвечал, а потом кивнул и сказал:

– Да.

– И твои друзья тоже. Ты будешь жить вечно, жизнь твоя станет песней – моей песней, ты будешь со мной и с ними вечно, и мы полетим, как песня. Тебе нужно всего лишь пустить в ход свой нож, Питер, ты знаешь, что надо делать, просто подними свой нож, подними руку, замахнись, подними нож и повернись…

Подняв нож, Питер уже разворачивался, но зеркало начало падать, и, продолжая напевно говорить, ударилось об пол и разбилось.


– Очередной трюк, Питер, – раздался голос Рики. – Мне следовало предупредить тебя, но я боялся разговаривать. Всего лишь трюк, – Питер в замешательстве глядел вниз, на осколки, затем, очнувшись, задрожал и обнял Рики.

Выпустив Рики из объятий, Питер наклонился над одним из осколков, потянулся к нему ладонью. Легкий ветерок («…станет песней – моей песней») все так же струился. Он почувствовал, как Рики рядом весь напрягся: половинка нежного чувствительного рта виднелась из-под ладони Питера. Питер наступил каблуком на разбитое зеркало, затем поднял ногу и опустил еще раз, и еще, и еще, превращая серебристое стекло в тысячу кусочков.





10




Через пятнадцать минут они уже ехали к центру города.

– Она хочет сделать нас такими же, как Грегори и Фэнни, – сказал Питер. – Именно это она имела в виду: «жить вечно». Хочет превратить нас в таких же тварей.

– Мы не должны позволить ей этого, – сказал Дон.

– Иногда вы говорите так смело, – Питер покачал головой. – Она сказала, что я уже стал одним из них. Потому что, когда я увидел, как Грегори превратился в… ну, вы знаете, он сказал, что он – это я. Вот и Джим был таким. Просто пер напролом. Никогда не останавливаясь. Ни в чем не сомневаясь.

– Тебе нравилось это в Джиме, – сказал Дон, и Питер кивнул, на лице блестели слезы. – Мне бы это тоже понравилось, – добавил он. – Сильные энергичные люди притягивают к себе.

– Но она же знает, что я слабое звено, – сказал Питер и закрыл лицо руками. – Она пыталась использовать меня, и ей почти удалось. Она могла использовать меня, чтобы расправиться с вами и с Рики.

– Разница между тобой – между всеми нами – и Грегори Бэйтом, – объяснил Дон, – в том, что Грегори хотел, чтобы его использовали. Он шел на это сознательно. Он искал этого.

– Но ей почти удалось заставить меня тоже захотеть, – повторил Питер. – Боже, как их ненавижу.

Рики заговорил с заднего сиденья:

– Они забрали твою мать, Питер, почти всех наших друзей и брата Дона. Мы все ненавидим их. И ей по силам сделать то же самое с кем угодно из нас.

– Остановите машину, – вдруг воскликнул Питер. – Стойте! – он засмеялся. – Я знаю, где они. «В вашем воображении!» – смех его взвился дрожащим, истерическим фальцетом. – Ведь так она сказала? «Ищите в вашем воображении». А что у нас не закрывалось, что работало в пургу, в снегопад?

– Ради бога, о чем ты? – Дон резко развернулся на сиденье лицом к Питеру, внезапно ставшему таким открытым и уверенным.

– Вот о чем! – сказал Питер, и Дон проследил за его вытянутым пальцем.

На другой стороне улице сияла неоном гигантская красная вывеска:

«РИАЛЬТО».

А под ней черными буквами чуть помельче – последнее доказательство мудрости Анны Мостин:

«НОЧЬ ЖИВЫХ МЕРТВЕЦОВ».





11




Стелла шестидесятый раз посмотрела на наручные часики и резко встала, чтобы сверить их с часами на каминной полке, спешившими, как правило, на три минуты. Рики с друзьями уехали минут тридцать – тридцать пять назад. Она вспомнила, как тревога мужа в рождественское утро передалась ей, как она чувствовала тогда, что, если Рики не предпримет что-то, не начнет действовать немедленно – случится нечто ужасное. Теперь же Стелла была уверена, что, если она сейчас же, сию секунду не помчится к дому Робинсона – случится нечто ужасное уже с Рики. Ей велели ждать час, но час – это слишком долго. Что бы там ни страшило ее мужа и Клуб Фантазеров, оно жило в том доме и сейчас подкарауливало его там. Стелла никогда не считала себя феминисткой, однако она давным-давно убедилась, насколько мужчины ошибаются, воображая, что могут делать все самостоятельно. Пусть такие, как Милли Шин, запирают все двери и окна, – им вечно мерещится всякая ерунда, когда их мужья умирают или бросают их. Если какая-то непредвиденная катастрофа уносила их мужей, они в страхе съеживались, прячась за женской пассивностью и повиновением, и покорно дожидались оглашения завещания.

Рики простодушно решил, что она не годится им в помощники. Даже от подростка больше толку. Она еще раз глянула на часы. Еще минуту долой.

Стелла спустилась и надела пальто; затем сняла его, засомневавшись: а вдруг и вправду она не сможет им помочь?

– Чушь! – громко сказала она, вновь надела пальто и вышла из дому.

Слава богу, снегопад стих, а Леон Черчилль, заглядывавшийся на нее с тех пор, как ему стукнуло двенадцать, расчистил некоторые улицы. Лин Шоу из автосервиса, еще одно платоническое завоевание, освободил от снега подъездную дорожку к дому Готорнов – в этом пристрастном мире Стелла не чувствовала угрызений совести, пользуясь выгодами, которые ей дарила внешность. Она без труда завела машину (Лин, однажды отвергнутый Стеллой, почти с нежностью заботился о двигателе ее «вольво») и вырулила по дорожке на улицу.

Стелла со всей возможной скоростью, какую позволяло скользкое неровное покрытие, мчалась к Монтгомери-стрит. Прямой проезд блокировали занесенные улицы, и она устремилась по тем, что успел очистить Леон. Получался солидный крюк, и она застонала, стиснув зубы. Мысленно прокручивая схему улиц, по которым ей придется кружить, Стелла набрала скорость до той, с которой обычно ездила по городу в нормальную погоду. Пороги, борозды, канавки, оставленные Леоном, подбрасывали машину, Стелла иногда больно ударялась об руль и, сворачивая на Скул-роуд, не обратила внимания, что уровень покрытия там резко обрывался на семь дюймов. Когда передняя подвеска ударилась об утрамбованный снег, Стелла утопила акселератор, по-прежнему думая о кружных путях к Монтгомери-стрит.

Корма машины завиляла, снесла металлическое ограждение и почтовый ящик, «вольво» закрутился, продолжая движение вперед: в панике Стелла вывернула руль как раз в тот момент, когда машина нырнула с очередной насыпи, оставленной Черчиллем. «Вольво» лег на бок, бешено крутя колесами, а затем, все еще двигаясь вперед, завалился на металлическое ограждение.

– Дьявол! – прошипела Стелла, вцепившись в руль и тяжело дыша, и приказала себе не дрожать. Она распахнула дверь и посмотрела вниз. Если развернуться на сиденье и свесить ноги, то до земли останется всего лишь три-четыре фута. А машину придется бросить здесь – без тягача ее с изгороди не стащить. Стелла развернулась, опустила ноги, глубоко вздохнула и оттолкнулась от кресла.

Приземлилась она тяжело, но удержалась на ногах и пошла вниз по Скул-роуд, не оглянувшись на «вольво». Дверь нараспашку, ключ в замке зажигания – машина висела на ограждении, как сломанная игрушка; бог с ней, скорее к Рики! В четверти мили впереди стояло мутным темно-коричневым силуэтом здание средней школы.