История с привидениями
Часть 70 из 87 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я многое могу понять, – говорил он сыну. – Но, черт возьми, этого я не понимаю!
И продолжал молча и безостановочно пить.
В пятницу поздно вечером Кларк Маллигэн зарядил первый ролик «Ночи живых мертвецов», готовя проектор к субботнему показу, выключил везде свет, набросил дужку сломанного замка на пожарную дверь, вышел в метель и обнаружил на улице возле пустой машины тело Пенни Дрэгер, наполовину занесенное снегом. Он бил ее по щекам, растирал запястья, но ничто не могло вернуть ей дыхание или изменить выражение лица: Джи наконец позволил ей снять с него темные очки.
И Эльмер Скейлс наконец-то встретился с марсианином.
10
Это произошло за день до Рождества. Дата ничего не значила для Эльмера. Много недель он занимался своей рутинной работой, ослепленный яростным нетерпением, рявкал и шлепал ребятишек, если они подходили близко, и взвалил все рождественские приготовления на плечи жены: ей пришлось и покупать подарки, и устанавливать елку, оставив Эльмера в покое до тех пор, пока ему не надоест сидеть ночи напролет и караулить то, чего нет, а если что и есть – оно не станет дожидаться, пока его подстрелят. В канун Рождества миссис Скейлс и дети отправились спать пораньше, а Эльмер остался сидеть в кухне с ружьем на коленях и листом бумаги и карандашом на столе справа от него.
Эльмер развернул стул к окну, в темноте на кухне он видел далеко вперед – аж до самого овина. За исключением тех участков, что он расчистил, снег всюду был глубиной по пояс: вполне достаточно, чтоб замедлить рывок любой твари, охотившейся за его скотинкой. Эльмеру не нужен был свет, чтобы записывать случайные строки, складывавшиеся в его голове: он даже не смотрел на листок. Он мог записывать, не отрывая глаз от окна.
«А летом старые деревья так высоки – хоть прыгай и лети».
И еще
«Боже, Боже, труд фермера – тяжкое бремя».
И
«Что-то, но не белка, шуршит под застрехой…»
Строки, всплывающие как бы сами собой, были никакая не поэзия, а сплошная чепуха, но все же их стоило записывать, потому что они приходили ему на ум. Иногда они приходили сразу по нескольку – как чей-то диалог с его отцом, и эти фрагменты он тоже фиксировал: «Уоррен, ты не дашь нам свой автомобиль? Обещаем вернуть его вскорости. Вскорости. Срочное дело».
Ему казалось, будто сейчас в темной кухне рядом с ним сидел его отец, пытавшийся что-то втолковать ему об упряжке старых лошадей, мол, это добрые лошадки, присматривай за ними, сын, они твои кормильцы, без них тебе трудно будет тянуть семью в восемь ртов; кони уже немолоды, но старый конь борозды не портит – а кони-то уже двадцать лет как сдохли! – и опять что-то еще насчет автомобиля. «Не забудь, сынок, эти два мальчишки-адвоката разбили мою машину, врезались в столб или что-то в этом роде, вернули за нее деньги наличными, но не надо доверять таким молокососам, не важно, насколько богаты их папочки», – скрипучий голос старого отца звучал словно наяву. Эльмер все записал, мешая со строчками стихов, которые не были стихами.
Потом он заметил движение: темный силуэт со светящимися глазами плыл сквозь ночь и снег к его окну. Эльмер уронил карандаш, схватил ружье и чуть было не пальнул сквозь оконное стекло, но вовремя сообразил, что существо не собирается убегать: оно знало, что он здесь, и явилось за ним.
Эльмер оттолкнул стул и поднялся. Он похлопал себя по карманам, убедившись, что они набиты патронами, затем поднял ствол и прицелился, поджидая, пока оно подойдет настолько близко, чтобы можно было его разглядеть.
Силуэт приближался, и Эльмера начали одолевать сомнения. Если оно знало, что всю дорогу от овина сидит у него на мушке, то почему не удирало? Он взвел курки. Теперь оно вышло на расчищенную дорожку меж двух больших сугробов, и Эльмер наконец разглядел, что оно намного ниже, чем ему показалось в первый раз.
Когда же оно сошло с дорожки, по снегу подошло к его окну и прижало к стеклу лицо, Эльмер увидел, что это ребенок.
Ошеломленный, Эльмер опустил ружье. Он не может стрелять в ребенка. Лицо в окне вглядывалось в него с отчаянной мольбой – это было лицо страдания, лицо человеческого отчаяния. С горящими глазами оно умоляло его выйти, сжалиться над ним, спасти его.
Слыша голос отца за спиной, Эльмер пошел к двери. Держа ружье в одной руке и взявшись за щеколду другой, он помедлил. Потом отворил дверь.
Морозный воздух и снежная пыль дунули в лицо. Ребенок стоял на дорожке, отвернув голову. Кто-то произнес:
– Спасибо, мистер Скейлс!
Эльмер резко обернулся на голос и увидел высокого мужчину, стоявшего слева на сугробе. Он маячил на гребне, легкий как перышко, и кротко улыбался ему сверху. Лицо его было изжелта-бледным, а глаза, как показалось Эльмеру, пульсировали сотней оттенков золота.
Он был невероятно красивым – ничего красивее Эльмер в жизни не видал, – и Эльмер понял, что никогда не найдет в себе сил выстрелить в него.
– Вы… ты… а почему… ух… – промямлил Эльмер.
– Вот именно, мистер Скейлс, – сказал красавец и без всякого усилия опустился с вершины сугроба на дорожку. Когда он оказался лицом к лицу с Эльмером, тому показалось, будто глаза его лучились великой мудростью.
– Ты не марсианин, – сказал Эльмер. Он даже не ощущал холода.
– Нет, конечно. Я часть тебя, Эльмер. Теперь ты это понял, правда?
Эльмер машинально кивнул.
Красивое создание положило руку ему на плечо:
– Я пришел поговорить с тобой о твоей семье. Ты ведь хочешь отправиться с нами, да, Эльмер?
Эльмер снова кивнул.
– Тогда тебе необходимо кое о чем позаботиться. В настоящий момент ты слегка… не в себе, так? Ты себе представить не можешь, Эльмер, сколько зла причинили тебе окружающие. Боюсь, ты должен кое-что о них узнать.
– Расскажи… – попросил Эльмер.
– С удовольствием. И ты знаешь, что надо будет сделать?
Эльмер согласно прикрыл глаза.
11
Тем же вечером, но несколько часов спустя Уолт Хардести проснулся в своем кабинете и заметил, что на полях его шляпы появилось новое пятно: он во сне опрокинул стакан с остатками бурбона.
– Уроды, – пробурчал он, имея в виду помощников, затем вспомнил, что помощники давно разошлись по домам и два дня их здесь не будет. Он поставил стакан и проморгался. Свет в неряшливом кабинете больно бил в глаза, однако казался до странности блеклым – приглушенным и розоватым: таким он бывал ранним весенним утром в Канзасе сорок лет назад. Хардести кашлянул и потер глаза, чувствуя себя, как тот тип из старой сказки, заснувший вечером и проснувшийся седым и бородатым столетним стариком.
– Черт бы всех побрал, – хрипло пробормотал он и уже как следует откашлялся. Потом потер пятно на шляпе рукавом рубашки, но оно было еще сырым и не отошло. Он поднес шляпу к носу: «Каунти Фэр». «Что за черт», – подумал он, и пососал темно-коричневое пятно. Хлопок, пыль, немного виски и противный привкус мокрого фетра.
Хардести подошел к раковине, прополоскал рот и нагнулся к зеркалу. «Знаменитый шляпосос», – ухмыльнулся он, удовлетворенный своим отражением, и хотел было отвернуться, когда заметил, что за спиной слева дверь в коридор к камерам открыта настежь.
Этого быть не могло. Он открывал дверь лишь однажды: когда Леон Черчилль или кто-то еще из помощников притащил очередной труп, чтоб сгрузить в камеру к остальным, дожидавшимся машины из окружного морга. Последний раз это было тело Пенни Дрэгер, шериф припомнил, как ее когда-то шелковистые черные волосы свисали грязными сосульками. Хардести потерял счет времени с тех пор, как обнаружили тела Джима Харди и Кристины Барнс и усилился снегопад, но он думал, что Пенни здесь уже, по крайней мере, дня два, – и с тех самых пор дверь ни разу не открывали. А теперь – нате вам, стоит нараспашку, словно один из компании жмуров решил прогуляться, но, увидев его спящим в кабинете, вернулся в камеру и укрылся простынкой.
Хардести обошел стол, зацепив его на ходу, остановился, подровнял его, подошел к двери и захлопнул ее; помедлил, а затем направился в коридор к камерам. Там он остановился перед железной дверью, к которой не прикасался с того дня, когда привезли тело дочери Дрэгеров; она тоже была не заперта.
– Госссподи, – прошипел сквозь зубы Хардести, поскольку у помощников имелись ключи от первой двери, но от этой ключ был лишь у него одного. Он снял его со связки, болтавшейся на ремне рядом с кобурой, вставил в скважину и услышал щелчок – замок закрылся. Секунду он тупо разглядывал ключ, словно ждал, что тот сам по себе откроет дверь, а затем попытался повернуть его: как никогда с трудом, но ключ повернулся. Шериф медленно потянул дверь на себя.
Ему припомнилась бредовая версия Сирса Джеймса и Рики Готорна, которую они пытались навязать ему: что-то в духе фильмов ужасов Кларка Маллигэна. Дымовая завеса, скрывавшая то, что им на самом деле было известно – надо быть полным идиотом, чтоб поверить в нее. Будь они помоложе, начистил бы им физиономии.
Да старикашки просто насмехались над ним, скрывая что-то. Если б они не были адвокатами…
Со стороны камер донесся звук.
Хардести дернул дверь и шагнул в узкий бетонный коридор между камерами. Даже здесь, в темноте, воздух казался наполненным розоватым неясным свечением. Тела лежали под простынями – мумии в музее. Не мог он слышать никакого звука, показалось; разве что стена тюрьмы треснула от мороза.
Он понял, что трусит, и презирал себя за это. Он не смог бы уже определить, кто и где конкретно лежит, – их так много, так много тел под простынями… Правда, трупы, сложенные в первой камере справа, он точно помнил: Джима Харди и миссис Барнс, и этим двоим уже больше никогда не произнести ни одного звука.
Он взглянул на них сквозь прутья решетки. Тела уложены на пол у дальней стены, под нарами, – две неподвижные белые фигуры. Здесь полный порядок. «Погоди-ка», – подумал он, пытаясь припомнить тот день, когда их сюда привезли. А разве он положил миссис Барнс не на нары? Он же точно помнит, что… Хардести впился взглядом в трупы. «Погоди-ка, минутку, минутку», – напрягал он память, и вдруг даже тут, в холодном неотапливаемом колодце коридора, его бросило в жар. Маленький, закутанный во все белое сверток – замерзший насмерть ребенок Гриффинов – лежал на нарах.
– Да что за черт! – воскликнул он. – Да быть того не может! – Он же положил малыша рядом с Соузой, в камеру напротив.
Единственное, чего ему сейчас безумно хотелось, – запереть все двери и откупорить свежую бутылочку – убраться отсюда немедленно, – но он открыл дверь в камеру и вошел. Должно же быть какое-то объяснение: один из помощников вернулся и переложил тела, освободил немного места – вдруг еще подвезут… Но и этого не могло произойти без его ведома и участия: ключ-то один!.. Он посмотрел на светлые волосы Кристины Барнс, выбившиеся из-под простыни. А ведь секунду назад простыня была аккуратно обернута вокруг головы.
Хардести попятился к выходу из камеры, теперь уже совершенно не в состоянии стоять рядом с телом Кристины, и, оказавшись на пороге, в панике оглядел остальные трупы. Все было не так – словно каждое тело чуть сдвинулось, перевернулось на бок, или повернуло голову, или скрестило ноги, пока он находился к ним спиной. Он стоял на пороге камеры, и ему было жутко оттого, что он стоял спиной к ним, к остальным, но сил оторвать глаз от Кристины Барнс он не находил. Ему показалось, что ее волосы, как пена, выползают из-под простыни.
А когда Хардести быстро взглянул на маленький сверток на нарах, ноги едва не подкосились. Ему почудилось, что мертвый ребенок заворочался, макушка лысой головки просунулась наружу – гротескная пародия на роды.
Хардести выскочил в темный коридор. Хоть он и не видел, как они двигаются, но его охватила дикая, паническая и отчетливая уверенность в том, что все тела в камерах пришли в движение: если бы он чуть дольше задержался, они бы развернулись и потянулись к нему все, словно иголки к магниту.
Из последней камеры, пока еще пустой, донесся неприятный сухой скрипучий звук. Смешок. Хардести вздрогнул и начал пятиться, пока не наткнулся спиной на металлическую дверь, резко развернулся, вылетел из коридора и с грохотом захлопнул ее.
Записи Эдварда
12
Дон, ссутулившись у окна, с беспокойством смотрел в направлении Хавен-лейн – адвокаты должны были приехать еще пятнадцать – двадцать минут назад. Если только Сирс не сел за руль. А если так, то неизвестно, сколько они будут тащиться от дома Рики со скоростью пять – десять миль в час, ежеминутно рискуя на перекрестках и у светофоров. Одно успокаивало: попав, не дай бог, на такой скорости в аварию, они останутся живы. Однако в этом случае они могут застрять где-то по пути между домами Рики и его дяди и, беззащитные, без машины, в глубоком снегу, могут стать легкой добычей Грегори.
Дон отошел от окна и спросил Питера:
– Хочешь кофе?
И продолжал молча и безостановочно пить.
В пятницу поздно вечером Кларк Маллигэн зарядил первый ролик «Ночи живых мертвецов», готовя проектор к субботнему показу, выключил везде свет, набросил дужку сломанного замка на пожарную дверь, вышел в метель и обнаружил на улице возле пустой машины тело Пенни Дрэгер, наполовину занесенное снегом. Он бил ее по щекам, растирал запястья, но ничто не могло вернуть ей дыхание или изменить выражение лица: Джи наконец позволил ей снять с него темные очки.
И Эльмер Скейлс наконец-то встретился с марсианином.
10
Это произошло за день до Рождества. Дата ничего не значила для Эльмера. Много недель он занимался своей рутинной работой, ослепленный яростным нетерпением, рявкал и шлепал ребятишек, если они подходили близко, и взвалил все рождественские приготовления на плечи жены: ей пришлось и покупать подарки, и устанавливать елку, оставив Эльмера в покое до тех пор, пока ему не надоест сидеть ночи напролет и караулить то, чего нет, а если что и есть – оно не станет дожидаться, пока его подстрелят. В канун Рождества миссис Скейлс и дети отправились спать пораньше, а Эльмер остался сидеть в кухне с ружьем на коленях и листом бумаги и карандашом на столе справа от него.
Эльмер развернул стул к окну, в темноте на кухне он видел далеко вперед – аж до самого овина. За исключением тех участков, что он расчистил, снег всюду был глубиной по пояс: вполне достаточно, чтоб замедлить рывок любой твари, охотившейся за его скотинкой. Эльмеру не нужен был свет, чтобы записывать случайные строки, складывавшиеся в его голове: он даже не смотрел на листок. Он мог записывать, не отрывая глаз от окна.
«А летом старые деревья так высоки – хоть прыгай и лети».
И еще
«Боже, Боже, труд фермера – тяжкое бремя».
И
«Что-то, но не белка, шуршит под застрехой…»
Строки, всплывающие как бы сами собой, были никакая не поэзия, а сплошная чепуха, но все же их стоило записывать, потому что они приходили ему на ум. Иногда они приходили сразу по нескольку – как чей-то диалог с его отцом, и эти фрагменты он тоже фиксировал: «Уоррен, ты не дашь нам свой автомобиль? Обещаем вернуть его вскорости. Вскорости. Срочное дело».
Ему казалось, будто сейчас в темной кухне рядом с ним сидел его отец, пытавшийся что-то втолковать ему об упряжке старых лошадей, мол, это добрые лошадки, присматривай за ними, сын, они твои кормильцы, без них тебе трудно будет тянуть семью в восемь ртов; кони уже немолоды, но старый конь борозды не портит – а кони-то уже двадцать лет как сдохли! – и опять что-то еще насчет автомобиля. «Не забудь, сынок, эти два мальчишки-адвоката разбили мою машину, врезались в столб или что-то в этом роде, вернули за нее деньги наличными, но не надо доверять таким молокососам, не важно, насколько богаты их папочки», – скрипучий голос старого отца звучал словно наяву. Эльмер все записал, мешая со строчками стихов, которые не были стихами.
Потом он заметил движение: темный силуэт со светящимися глазами плыл сквозь ночь и снег к его окну. Эльмер уронил карандаш, схватил ружье и чуть было не пальнул сквозь оконное стекло, но вовремя сообразил, что существо не собирается убегать: оно знало, что он здесь, и явилось за ним.
Эльмер оттолкнул стул и поднялся. Он похлопал себя по карманам, убедившись, что они набиты патронами, затем поднял ствол и прицелился, поджидая, пока оно подойдет настолько близко, чтобы можно было его разглядеть.
Силуэт приближался, и Эльмера начали одолевать сомнения. Если оно знало, что всю дорогу от овина сидит у него на мушке, то почему не удирало? Он взвел курки. Теперь оно вышло на расчищенную дорожку меж двух больших сугробов, и Эльмер наконец разглядел, что оно намного ниже, чем ему показалось в первый раз.
Когда же оно сошло с дорожки, по снегу подошло к его окну и прижало к стеклу лицо, Эльмер увидел, что это ребенок.
Ошеломленный, Эльмер опустил ружье. Он не может стрелять в ребенка. Лицо в окне вглядывалось в него с отчаянной мольбой – это было лицо страдания, лицо человеческого отчаяния. С горящими глазами оно умоляло его выйти, сжалиться над ним, спасти его.
Слыша голос отца за спиной, Эльмер пошел к двери. Держа ружье в одной руке и взявшись за щеколду другой, он помедлил. Потом отворил дверь.
Морозный воздух и снежная пыль дунули в лицо. Ребенок стоял на дорожке, отвернув голову. Кто-то произнес:
– Спасибо, мистер Скейлс!
Эльмер резко обернулся на голос и увидел высокого мужчину, стоявшего слева на сугробе. Он маячил на гребне, легкий как перышко, и кротко улыбался ему сверху. Лицо его было изжелта-бледным, а глаза, как показалось Эльмеру, пульсировали сотней оттенков золота.
Он был невероятно красивым – ничего красивее Эльмер в жизни не видал, – и Эльмер понял, что никогда не найдет в себе сил выстрелить в него.
– Вы… ты… а почему… ух… – промямлил Эльмер.
– Вот именно, мистер Скейлс, – сказал красавец и без всякого усилия опустился с вершины сугроба на дорожку. Когда он оказался лицом к лицу с Эльмером, тому показалось, будто глаза его лучились великой мудростью.
– Ты не марсианин, – сказал Эльмер. Он даже не ощущал холода.
– Нет, конечно. Я часть тебя, Эльмер. Теперь ты это понял, правда?
Эльмер машинально кивнул.
Красивое создание положило руку ему на плечо:
– Я пришел поговорить с тобой о твоей семье. Ты ведь хочешь отправиться с нами, да, Эльмер?
Эльмер снова кивнул.
– Тогда тебе необходимо кое о чем позаботиться. В настоящий момент ты слегка… не в себе, так? Ты себе представить не можешь, Эльмер, сколько зла причинили тебе окружающие. Боюсь, ты должен кое-что о них узнать.
– Расскажи… – попросил Эльмер.
– С удовольствием. И ты знаешь, что надо будет сделать?
Эльмер согласно прикрыл глаза.
11
Тем же вечером, но несколько часов спустя Уолт Хардести проснулся в своем кабинете и заметил, что на полях его шляпы появилось новое пятно: он во сне опрокинул стакан с остатками бурбона.
– Уроды, – пробурчал он, имея в виду помощников, затем вспомнил, что помощники давно разошлись по домам и два дня их здесь не будет. Он поставил стакан и проморгался. Свет в неряшливом кабинете больно бил в глаза, однако казался до странности блеклым – приглушенным и розоватым: таким он бывал ранним весенним утром в Канзасе сорок лет назад. Хардести кашлянул и потер глаза, чувствуя себя, как тот тип из старой сказки, заснувший вечером и проснувшийся седым и бородатым столетним стариком.
– Черт бы всех побрал, – хрипло пробормотал он и уже как следует откашлялся. Потом потер пятно на шляпе рукавом рубашки, но оно было еще сырым и не отошло. Он поднес шляпу к носу: «Каунти Фэр». «Что за черт», – подумал он, и пососал темно-коричневое пятно. Хлопок, пыль, немного виски и противный привкус мокрого фетра.
Хардести подошел к раковине, прополоскал рот и нагнулся к зеркалу. «Знаменитый шляпосос», – ухмыльнулся он, удовлетворенный своим отражением, и хотел было отвернуться, когда заметил, что за спиной слева дверь в коридор к камерам открыта настежь.
Этого быть не могло. Он открывал дверь лишь однажды: когда Леон Черчилль или кто-то еще из помощников притащил очередной труп, чтоб сгрузить в камеру к остальным, дожидавшимся машины из окружного морга. Последний раз это было тело Пенни Дрэгер, шериф припомнил, как ее когда-то шелковистые черные волосы свисали грязными сосульками. Хардести потерял счет времени с тех пор, как обнаружили тела Джима Харди и Кристины Барнс и усилился снегопад, но он думал, что Пенни здесь уже, по крайней мере, дня два, – и с тех самых пор дверь ни разу не открывали. А теперь – нате вам, стоит нараспашку, словно один из компании жмуров решил прогуляться, но, увидев его спящим в кабинете, вернулся в камеру и укрылся простынкой.
Хардести обошел стол, зацепив его на ходу, остановился, подровнял его, подошел к двери и захлопнул ее; помедлил, а затем направился в коридор к камерам. Там он остановился перед железной дверью, к которой не прикасался с того дня, когда привезли тело дочери Дрэгеров; она тоже была не заперта.
– Госссподи, – прошипел сквозь зубы Хардести, поскольку у помощников имелись ключи от первой двери, но от этой ключ был лишь у него одного. Он снял его со связки, болтавшейся на ремне рядом с кобурой, вставил в скважину и услышал щелчок – замок закрылся. Секунду он тупо разглядывал ключ, словно ждал, что тот сам по себе откроет дверь, а затем попытался повернуть его: как никогда с трудом, но ключ повернулся. Шериф медленно потянул дверь на себя.
Ему припомнилась бредовая версия Сирса Джеймса и Рики Готорна, которую они пытались навязать ему: что-то в духе фильмов ужасов Кларка Маллигэна. Дымовая завеса, скрывавшая то, что им на самом деле было известно – надо быть полным идиотом, чтоб поверить в нее. Будь они помоложе, начистил бы им физиономии.
Да старикашки просто насмехались над ним, скрывая что-то. Если б они не были адвокатами…
Со стороны камер донесся звук.
Хардести дернул дверь и шагнул в узкий бетонный коридор между камерами. Даже здесь, в темноте, воздух казался наполненным розоватым неясным свечением. Тела лежали под простынями – мумии в музее. Не мог он слышать никакого звука, показалось; разве что стена тюрьмы треснула от мороза.
Он понял, что трусит, и презирал себя за это. Он не смог бы уже определить, кто и где конкретно лежит, – их так много, так много тел под простынями… Правда, трупы, сложенные в первой камере справа, он точно помнил: Джима Харди и миссис Барнс, и этим двоим уже больше никогда не произнести ни одного звука.
Он взглянул на них сквозь прутья решетки. Тела уложены на пол у дальней стены, под нарами, – две неподвижные белые фигуры. Здесь полный порядок. «Погоди-ка», – подумал он, пытаясь припомнить тот день, когда их сюда привезли. А разве он положил миссис Барнс не на нары? Он же точно помнит, что… Хардести впился взглядом в трупы. «Погоди-ка, минутку, минутку», – напрягал он память, и вдруг даже тут, в холодном неотапливаемом колодце коридора, его бросило в жар. Маленький, закутанный во все белое сверток – замерзший насмерть ребенок Гриффинов – лежал на нарах.
– Да что за черт! – воскликнул он. – Да быть того не может! – Он же положил малыша рядом с Соузой, в камеру напротив.
Единственное, чего ему сейчас безумно хотелось, – запереть все двери и откупорить свежую бутылочку – убраться отсюда немедленно, – но он открыл дверь в камеру и вошел. Должно же быть какое-то объяснение: один из помощников вернулся и переложил тела, освободил немного места – вдруг еще подвезут… Но и этого не могло произойти без его ведома и участия: ключ-то один!.. Он посмотрел на светлые волосы Кристины Барнс, выбившиеся из-под простыни. А ведь секунду назад простыня была аккуратно обернута вокруг головы.
Хардести попятился к выходу из камеры, теперь уже совершенно не в состоянии стоять рядом с телом Кристины, и, оказавшись на пороге, в панике оглядел остальные трупы. Все было не так – словно каждое тело чуть сдвинулось, перевернулось на бок, или повернуло голову, или скрестило ноги, пока он находился к ним спиной. Он стоял на пороге камеры, и ему было жутко оттого, что он стоял спиной к ним, к остальным, но сил оторвать глаз от Кристины Барнс он не находил. Ему показалось, что ее волосы, как пена, выползают из-под простыни.
А когда Хардести быстро взглянул на маленький сверток на нарах, ноги едва не подкосились. Ему почудилось, что мертвый ребенок заворочался, макушка лысой головки просунулась наружу – гротескная пародия на роды.
Хардести выскочил в темный коридор. Хоть он и не видел, как они двигаются, но его охватила дикая, паническая и отчетливая уверенность в том, что все тела в камерах пришли в движение: если бы он чуть дольше задержался, они бы развернулись и потянулись к нему все, словно иголки к магниту.
Из последней камеры, пока еще пустой, донесся неприятный сухой скрипучий звук. Смешок. Хардести вздрогнул и начал пятиться, пока не наткнулся спиной на металлическую дверь, резко развернулся, вылетел из коридора и с грохотом захлопнул ее.
Записи Эдварда
12
Дон, ссутулившись у окна, с беспокойством смотрел в направлении Хавен-лейн – адвокаты должны были приехать еще пятнадцать – двадцать минут назад. Если только Сирс не сел за руль. А если так, то неизвестно, сколько они будут тащиться от дома Рики со скоростью пять – десять миль в час, ежеминутно рискуя на перекрестках и у светофоров. Одно успокаивало: попав, не дай бог, на такой скорости в аварию, они останутся живы. Однако в этом случае они могут застрять где-то по пути между домами Рики и его дяди и, беззащитные, без машины, в глубоком снегу, могут стать легкой добычей Грегори.
Дон отошел от окна и спросил Питера:
– Хочешь кофе?