История с привидениями

«Миссис де Пейсер и Ами прислали цветы на похороны Шелби, правда, к тому времени они уже уехали в Калифорнию. И хотя я тогда убедил себя, как уверен и поныне, что девочка и шофер мне пригрезились, – я сжег те цветы, не позволив украсить ими гроб Шелби. Картины моего так называемого Сверхъестественного периода, которые я предлагаю теперь обсудить, были порождением этой трагедии».

Дон взглянул на двух пожилых мужчин:

– Я лишь сегодня прочитал это. Вы поняли, что я имел в виду, говоря, что они любят рисоваться и шутить? Они хотят, чтобы их жертвы знали или, по крайней мере, подозревали, что с ними происходит. Роберт Мобли пережил шок, едва не выбивший его из колеи, и тогда родились чуть ли не лучшие картины в его творчестве; Альма хотела, чтобы я прочитал об этом и узнал, что она жила в Новом Орлеане с Флоренс де Пейсер под другим именем и убила юношу скорее всего так же, как убила моего брата.

– Почему же Анна Мостин до сих пор не расправилась с нами? – спросил Сирс. – У нее была масса возможностей. Не стану скрывать, я вполне удовлетворен тем, что вы нам рассказали, но чего она ждет? Почему мы трое не погибли, как остальные?

Рики откашлялся:

– Актриса Эдварда сказала Стелле, что я буду достойным противником. Я думаю, она дожидается того момента, когда мы точно будем знать, что нам противостоит.

– То есть этот момент настал, – сказал Сирс.

– У вас есть план? – спросил Рики.

– Нет, лишь кое-какие идеи. Сейчас я поеду в отель, соберу вещи и вернусь сюда. Возможно, в магнитофонных записях дяди мы найдем полезную информацию. И я хочу побывать в доме Анны Мостин. Надеюсь, вы пойдете со мной. Может, и там мы отыщем что-нибудь.

– А что если путь туда окажется для нас последним? – усмехнулся Сирс.

– Я думаю, их там уже нет. Этой троице известно, что мы сначала попытаемся обыскать дом. У них для нас уже давно припасено что-то другое. И не там.

Дон посмотрел на Рики и Сирса:

– И последнее. Как спрашивал Сирс, что бы случилось, если б вам удалось подстрелить рысь? Вот это мы и должны выяснить. На этот раз мы должны подстрелить рысь, что бы это ни означало. – Он улыбнулся им: – А зима, похоже, будет лютая.

Сирс Джеймс пробурчал что-то утвердительно. Рики спросил:

– Каковы, на ваш взгляд, шансы на то, что нам троим и Питеру Барнсу удастся увидеть конец всего этого?

– Очень слабые, – ответил Сирс. – Но вы несомненно с успехом выполнили то, о чем мы вас просили.

– Будем сообщать кому-нибудь? – спросил Рики. – Ублажим Хардести?

– Абсурд, – фыркнул Сирс. – Нас упекут в сумасшедший дом.

– Пусть все думают, что мы боремся с марсианами, – сказал Дон. – Сирс прав. Но могу побиться об заклад, что…

– Что?

– Бьюсь об заклад, что ваша безупречная секретарша завтра на работу не выйдет.



Оставшись в доме дяди один, Дон подбросил в камин дров и уселся на нагретое Рики место на диване. Снег заметал крыши домов и переплеты оконных рам, а ему припомнился теплый вечер: одуряющий запах листвы, воробей, вспорхнувший на перила, и глаза, сияющие на бледном лице возлюбленной, обернувшейся к нему с порога. И обнаженная девушка у черного прямоугольника окна, взглянувшая через плечо на него и прошептавшая слова, смысл которых лишь сейчас дошел до него: «Ты призрак». Ты, Дональд. Ты. Это было неуместное озарение, понимание загадки истории с привидениями в самой середине повествования.





II. Город в осаде




Нарцисс, глядя в свое отражение в пруду, рыдал. Когда его друг, проходивший мимо, осведомился о причине, Нарцисс сказал:

– Я плачу оттого, что потерял невинность.

Друг отвечал ему:

– Тебе следовало бы горевать о том, что когда-то обладал ею.





1




В Милбурн пришел декабрь, и город устремился к Рождеству. В долгой памяти города этот месяц всегда занимал особенное место: ириски из кленового сахара, и веселый каток на реке, и разноцветные лампочки на деревьях и в витринах, и катание на лыжах с холмов, поднимающихся сразу же за городом. В декабре укрытый слоем снега в несколько дюймов Милбурн всегда приобретал праздничный, почти волшебный вид. На площади устанавливали высокую нарядную ель, и Элеонор Харди украшала электрической гирляндой парадный вход отеля «Арчер». В торговом центре «Янг Бразерс» детишки выстраивались в очередь перед Санта-Клаусом и выставляли свои непререкаемые рождественские требования – и лишь те, что постарше, замечали: внешностью и запашком Санта слегка напоминал Омара Норриса. (Декабрь всегда примирял Омара не только с женой, но и с самим собой: он урезал свои аппетиты на спиртное ровно вполовину и важно говорил немногим закадычным дружкам, что ему придется подхалтуривать в магазине.) Как и когда-то его отец, Норберт Клайд запрягал старые сани и гордо проезжал по всему городу, а потом катал детей, чтобы знали и помнили, как звенят настоящие бубенчики, чтобы почувствовали, каково это – лететь в запряженных парой добрых рысаков санях по лесной дорожке и дышать лесным воздухом, напоенным густым ароматом хвои. И как его отец, Эльмер Скейлс открывал проход на одно из своих пастбищ и пускал горожан покататься с горки, высившейся на самом краю его владений: там всегда стояло с полдюжины пикапов, выстроившихся вдоль изгороди, и с полдюжины молодых пап тащили на буксире в гору санки, груженные счастливой ребятней. Кто варил на кухне ириски, кто жарил каштаны в камине. Хемфри Стэлледж вкручивал красные и зеленые лампочки над стойкой бара. Милбурнские женушки радостно обменивались рецептами рождественских пирогов и пирожных; мясники принимали заказы на двадцатифунтовые индейки и раздавали рецепты подливки. Восьмилетки начальной школы вырезали из цветной бумаги елочки и лепили их на окна класса. Старшеклассники же больше сосредоточивались на хоккее, чем на английском или истории, и мечтали о пластинках, которые они купят на чеки от тетушек и дядюшек. Клубы «Киванис», «Ротери» и «Кейсис» устраивали грандиозный праздничный вечер в танцевальном зале отеля «Арчер», вызвав подкрепление – трех барменов из Бингэмптона, и жертвовали несколько тысяч долларов Пенсионному фонду. А после Рождества все возвращались на работу – кто с больной головой, кто с расстройством желудка…


И в этот год готовилось несколько торжественных ужинов, и хозяйки так же пекли рождественские пироги, но декабрь в Милбурне был другим. Люди, встречая знакомых в «Янг Бразерс», говорили друг другу не: «Скоро Рождество – как чудесно, не правда ли!», а в основном: «Надеюсь, этот снег все же прекратится»; Омар Норрис сидел в своем бульдозере целыми днями, и младшие продавцы говорили, что влезут в его костюм Санты только после того, как его отвезут на дезинфекцию; мэр и помощники Хардести установили на площади огромную ель, но у Элеонор Харди не было никакого желания украшать подъезд отеля – она выглядела такой одинокой и несчастной, что чета туристов из Нью-Йорка взглянула на нее и решила продолжить путь дальше, до ближайшего отеля. И Норберт Клайд первый раз за все годы оставил сани в сарае и не угостил лакомством рысаков: с того момента, как он увидел «что-то» на своем дворе, он впал в странную депрессию. Частенько слышали, как он говорил в «Хемфрис» или другом баре, что окружной сельхозагент не в состоянии отличить собственной задницы от своего локтя и что, если в людях еще осталась хоть капля здравого смысла, им стоит повнимательнее отнестись к Эльмеру Скейлсу: фермер нынче не открыл ворота и не пускал никого кататься с горки, забывал о еде, забросил стихоплетство и ночи напролет караулил у окна с заряженным ружьем на коленях. Выводок его ребятишек, чувствовавших себя изгоями, хозяйничал на горке. А снег все валил и валил; сугробы сначала прикрыли заборы и живые изгороди, затем стало заносить крылечки и цокольные этажи. На третьей и четвертой неделе декабря школы закрывались восемь раз: отопление средней школы вышло из строя, и руководство распорядилось закрыть ее до середины января, когда инженер из Бингэмптона сможет наконец добраться в город. Через несколько дней закрылась и начальная школа: дороги стали ненадежны, и, после того как школьный автобус за одно утро дважды застрял, родители решили, что лучше их детям пока посидеть дома. Ровесники Рики и Сирса – те, что хранили память города, – вспоминали зимы 1947-го и 1926-го, когда на недели прерывалось транспортное сообщение с Милбурном, и кончалось топливо, и старики (бывшие в те годы не старше Сирса и Рики) умирали от переохлаждения, как Виола Фридриксон с золотисто-каштановыми волосами и необычным лицом.

Нынешним декабрем Милбурн совсем не походил на зимний городок с рождественской открытки, а скорее напоминал осажденную деревню. Лошади сестер Дэдам, забытые даже Нетти, голодали и умирали в своих стойлах. Люди в основном сидели дома, и одни с трудом сохраняли самообладание, другие не выдерживали. Филип Кнейфлер, один из новых милбурнцев, расчищавший подъездную дорожку, воротился домой и поколотил жену – после того как сломался его снегомет. Ронни Бирама, племянника Харлана Ботца, приехавшего с флота домой на каникулы, возмутила совершенно безобидная фраза человека, стоявшего рядом с ним в баре, и он сломал тому нос: он бы ему и челюсть сломал, если бы два бывших одноклассника не выкрутили ему руки за спину. Два шестнадцатилетних подростка Билли Бирам (брат Ронни) и Энтони Ортега слегка помяли мальчишку помладше за то, что тот не подчинился требованию прекратить болтовню во время вечернего сеанса «Ночи живых мертвецов» в «Риальто». Повсюду в семьях Милбурна жены ссорились с мужьями – из-за детей, денег и телепередач. Священник Пресвитерианской церкви Святого Духа – той самой, настоятелем которой был когда-то отец Льюиса, – за две недели до Рождества закрылся в неотапливаемом помещении и рыдал, каялся и молился всю ночь, поскольку решил, что сошел с ума: он, как ему показалось, видел босоногого мальчика-Иисуса, тот стоял на гребне сугроба на церковном дворе и умолял выйти к нему.

В универсаме «Бэй Три» Рода Флэглер выдрала клок светлых волос из головы Битси Андервуд, потому что Битси хотела взять три последние банки тыквенного пюре, на которые та было нацелилась: грузовики больше не могли доставлять товары, и полки и склады магазинов пустели. В Холлоу безработный бармен Джим Блазек зарезал насмерть повара-мулата Вашингтона Де Соуза, потому что высокий мужчина с бритой головой и в морской форме сказал Блазеку, что Де Соуза якшается с его женой.

За шестьдесят два дня, с первого декабря по тридцать первое января, умерли естественной смертью десять милбурнцев: Джордж Флейшнер (62), инфаркт; Уитни Радд (70), недоедание; Габриель Фиш (58), обморожение; Омар Норрис (61), контузия и последующее переохлаждение; Марион Ле Саж (73), инсульт; Этель Берт (76), болезнь Ходжкинса; Дила Гриффин (5 месяцев), гипотермия; Харлан Ботц (55), инфаркт; Нетти Дэдам (81), паралич; Пенни Дрэгер (18), шок. Большинство из них умерло в период наиболее интенсивного снегопада, и их тела, как и тела Вашингтона Де Соуза и нескольких других, пришлось собрать вместе и держать под простынями в одной из камер предварительного заключения маленькой тюрьмы Уолтера Хардести: фургон из окружного морга не мог пробиться в Милбурн.

Город замкнулся в себе, даже каток на реке опустел. Поначалу все было как обычно: как только рассветало, двадцать – тридцать старшеклассников, вперемешку с малышней, чертили расчищенный участок льда во всех направлениях: гравюра от «Карриер энд Айвс». Старшеклассники, носившиеся по катку, не очень-то переживали из-за смерти трех старушек, четырех стариков и своего дантиста, однако новость о другой потере ударила по ним, как пощечина, едва они вышли к замерзшей реке. Джим Харди лучше всех в Милбурне катался на коньках, и их довольно простенькие парные номера с Пенни Дрэгер казались ровесникам не менее восхитительными, чем выступление олимпийских чемпионов по фигурному катанию. Питер Барнс катался почти так же хорошо, но в этом году он отказался выходить на лед; даже в редкие погожие дни он сидел дома. Все скучали по Джиму. Даже когда Джим появлялся на катке с красными глазами и заросшими щетиной щеками, он вдохновлял всех ребят – невозможно было, глядя на него, не стараться кататься лучше. А теперь и Пенни не появлялась. Как и Питер Барнс, она предпочитала уединение. И вскоре все остальные любители коньков сделали то же самое: с каждым днем каток все больше и больше заносило снегом и все труднее становилось его расчищать, и мальчишки, занимавшиеся этим, уже не думали, что Джим Харди в Нью-Йорке; с ним, должно быть, что-то стряслось – что-то такое, о чем им не хотелось всерьез задумываться. Задолго до того, как опасения подтвердились, они уже знали, что Джима нет в живых.

Однажды во время обеденного перерыва Билл Уэбб достал из шкафчика за рестораном свои старые хоккейные коньки, подошел к берегу реки и с тоской уставился на нетронутый снег, укрывший лед на пару футов. В эту зиму, подумал он, о катании на коньках тоже можно забыть.

Кларк Маллигэн не стал хлопотать о доставке нового диснеевского фильма, который он всегда заказывал к Рождеству, и гонял ужастики весь сезон. Иногда на вечерних сеансах в зале сидело человек восемь, а иногда и два-три; бывало, по вечерам он ставил первый ролик «Ночи живых мертвецов», зная, что будет единственным зрителем. На воскресные утренники обычно прибегало десять – пятнадцать ребятишек, уже не раз посмотревших картину, но ничего другого он придумать никак не мог. И начал пускать их бесплатно. С каждым днем он терял немного денег, однако, по крайней мере, «Риальто» был поводом не торчать дома; пока линии электропередачи не оборвало, Кларк мог сидеть в тепле и при деле, а большего ему не хотелось. Однажды ночью он вышел из кинобудки посмотреть, не пролез ли кто-то через пожарную дверь, и увидел в зале Пенни Дрэгер рядом с мужчиной в черных очках, лицо его походило на волчью морду: Кларк поспешил ретироваться в кинопроекторную, однако прежде чем он успел отвернуться, мужчина ухмыльнулся ему. Он не знал отчего, но это напугало его – очень.

Впервые в своей жизни горожане столкнулись с такой враждебностью беспощадной стихии, грозившей погубить их, если они ей это позволят. Если не встать поутру и не очистить крышу от снега, стропила могли треснуть под его тяжестью, а дом – превратиться в жалкую развалюху, нежилую до самой весны; мороз порой был таким свирепым, что столбик термометра опускался ниже шестидесяти по Фаренгейту, и если оставаться на улице чуть дольше, чем требуется, чтобы добежать от машины до дома или наоборот, можно услышать, как ветер хихикает внутри ушей, зная, что вы в его власти. Это был один враг, пока самый опасный, но известный. Однако после того как Уолт Хардести и его помощник опознали тела Джима Харди и Кристины Барнс и по городу прошел слух о состоянии, в котором были найдены трупы, жители Милбурна поплотнее задернули шторы и включили телевизоры вместо того, чтобы отправиться на вечеринки к соседям, и гадали, на самом ли деле медведь загрыз красавчика Льюиса Бенедикта. А когда, как Милли Шин, они обратили внимание на то, с какой силой вьюга бьется в ставни, а снег подбирается к подоконнику, они стали в страхе гадать, что же еще должно случиться. И они, как и их город, замкнулись в себе, захлопнулись, закрылись; и мысли уже пошли о выживании. Кое-кто вспоминал, как Эльмер Скейлс стоял перед статуей на площади, размахивал ружьем, разглагольствуя о марсианах, и призывал к крестовому походу против них. И только четверо знали, кто был настоящим врагом, опаснее, чем убийственная зима.





Сентиментальное путешествие




2




– В Баффало погода еще хуже – в новостях показывали, – сказал Рики, обращаясь больше к себе самому, так как думал, что остальным это неинтересно. Сирс вел Линкольн «по-сирски»: всю дорогу к дому Эдварда, где они подобрали Дона, и теперь обратно, в западную часть города, он, сгорбившись за рулем, тащился со скоростью пятнадцать миль в час. И сигналил на каждом перекрестке и повороте, предупреждая пешеходов и водителей, что не собирается останавливаться.

– Перестань болтать, Рики, – сказал он и вновь прогудел, пересекая Уит Роу и поворачивая к северной части площади.

– Зачем ты сигналишь – ведь горит зеленый? – показал Рики.

– Уфф. А может, кто-то еще едет слишком быстро, чтобы остановиться.

Дон на заднем сиденье затаил дыхание и молил, чтобы огонь светофора на другом конце площади переключился на зеленый до того, как Сирс доедет до него. Они миновали отель, и Дон наблюдал, как на Мэйн-стрит сначала загорелся желтый, затем зеленый – как раз в тот момент, когда Сирс всей пятерней надавил на кнопку гудка и длинный черный автомобиль, словно галеон, вплыл в русло Мэйн-стрит.

Даже при включенных фарах единственными хорошо различимыми объектами оставались красные и зеленые глазки гирлянды на рождественской елке перед отелем. Все было смазано снежной круговертью. Несколько встречных машин сначала обозначили себя мутными желтыми парами фар, а затем проплыли мимо огромными бесформенными чудищами: Дону удавалось разглядеть их цвет лишь в то мгновение, когда они равнялись с их машиной.

– И что же мы, когда приедем, будем делать там, если вообще что-нибудь будем делать? – спросил Сирс.

– Просто осмотрим дом, – Рики взглянул так красноречиво, словно спросил вслух, и Дон ответил на его немой вопрос.

– Нет. Я не думаю, что она там. Или Грегори.

– Вы взяли с собой оружие?

– У меня его вообще нет. А вы?

Рики кивнул и вытащил кухонный нож:

– Глупо, конечно, я знаю, но…

Дон так не думал и пожалел, что у него не было ножа, а еще лучше – огнемета или гранаты.

– Чисто любопытства ради – о чем вы сейчас думаете? – спросил Сирс.

– Я? – переспросил Дон. Машину начало медленно заносить в сторону, и Сирс слегка повернул руль, выравнивая ее.

– Да.

– Я припомнил кое-что из прошлого. Когда я был студентом подготовительных курсов в Мидуэсте. Нам предстояло выбрать себе колледж, и преподаватели частенько рассказывали нам о «Востоке». Они хотели, чтобы мы стремились именно «на Восток», – чистейшей воды снобизм, и моя школа, невероятно старомодных традиций, была верна себе в этом. Однако лучше бы их волновало, чтобы выпускники школы поступали в Гарвард, или Принстон, или Корнелл, или, на худой конец, в университет штата на Восточном побережье. Но они все в один голос твердили «Восток!» с таким благоговением, с каким мусульманин произносит слово «Мекка»… И вот я здесь, на Востоке.

– И вы поехали на Восток? – спросил Рики. – Я ни разу не слышал, чтобы Эдвард рассказывал об этом.

– Нет. Я поехал в Калифорнию – туда, где верят в мистицизм. Там не охотились на ведьм, а устраивали с ними ток-шоу.

– Омар почему-то никогда не доезжает до Монтгомери-стрит, – проворчал Сирс. Дон взглянул в окно и с удивлением увидел, что за разговором они незаметно добрались до конца улицы Анны Мостин. Сирс был прав. На Мэпл, где они сейчас находились, на двухдюймовом плотно утрамбованном слое снега виднелись следы протекторов и глубокие борозды от ковша трактора; улица напоминала белую реку, пробившую себе русло меж высоких белых берегов. А на Монтгомери слой снега фута в четыре оставался нетронутым. Кто-то недавно брел пешком прямо по середине, и глубокие провалы следов уже заносило свежим снегом.

Сирс заглушил двигатель, оставив включенными габариты:

– Если уж мы решились на это, ждать нет смысла.