История с привидениями

– Мы так нервничали, – продолжил Рики, – мы были так напуганы и растеряны, мы все еще не осознавали, что случилось и что же мы делаем. И никак не могли затащить ее. «Занесите сначала ноги», – предложил кто-то, и мы попытались втянуть тело на заднее сиденье. Простыня задиралась и спадала, и Льюис начал ругаться, что голова не помещается; мы вытащили ее наполовину, и тогда Джон закричал, что она пошевелилась. Эдвард обозвал его идиотом и сказал, что она никак не может шевелиться: мол, врач он или нет?

В конце концов нам все же удалось усадить ее на заднее сиденье, а Рики и Джон сели по бокам. Поездка через весь город вышла жуткой, – Сирс помедлил, глядя на огонь. – Боже мой… Я вел машину. Я только сейчас это вспомнил. От беспокойства никак не мог вспомнить, куда же я еду, и проскочил нужный поворот миль на пять-шесть. Потом все же кто-то подсказал мне. И мы свернули на узкую грязную дорогу, ведущую к пруду.

– Все казалось таким отчетливым, – сказал Рики. – Каждый листик, каждый камушек – плоским и отчетливым, как рисунок в книге. Мы выбрались из машины, и окружающий мир словно ударил нас по глазам. «Господи, зачем, зачем мы все это делаем?» – спросил Льюис. Он плакал.

– Эдвард вернулся и сел за руль, – сказал Сирс. – Машина стояла в десяти – пятнадцати ярдах от пруда, глубина начиналась резко, сразу же у берега. Он включил зажигание. Я повернул заводную рукоять. Эдвард включил первую передачу, заклинил педаль газа и выскочил. Машина поползла вперед.

Оба снова умолкли и взглянули друг на друга.

– И тогда… – проговорил Рики, Сирс кивнул. – Я не знаю, как сказать об этом…

– И тогда мы кое-что увидели, – сказал Сирс. – Нам померещилось. А может, и нет.

– Я знаю, – сказал Дон, – вы увидели ее. Живой.

С усталым изумлением Рики посмотрел на него:

– Вы правы. В заднем стекле показалось ее лицо. Она глядела на нас – ухмылялась. Глумливо. Мы чуть не попадали со страху. В следующую секунду машина с громким всплеском врезалась в воду и начала тонуть. Мы рванулись к ней, пытаясь заглянуть в боковые окна. Мне, помню, было очень страшно. Я же знал, что она умерла еще там, в комнате, – я знал это. Джон нырнул в тот момент, когда машина пошла ко дну. Выйдя на берег, он сказал, что заглянул в боковое окно и…

– И увидел, что на заднем сиденье никого не было, – закончил Сирс. – Так он сказал.

– Машина затонула. Вероятно, она до сих пор погребенная там, под тридцатью тысячами тонн засыпки, – сказал Рики.

– Что-нибудь еще произошло? – спросил Дон. – Прошу вас, попытайтесь вспомнить. Это важно.

– Произошли две вещи, – сказал Рики. – Однако мне необходимо подкрепиться, – он налил себе виски и, прежде чем начал говорить, выпил. – Джон Джеффри заметил рысь на другом берегу пруда. Мы тоже видели ее. И перепугались еще больше: чувство вины ударило по нам с новой силой, оттого что нас видели. Даже если это и было животное. Рысь мелькнула светлым пятном хвоста и скрылась в лесу.

– А пятьдесят лет назад рыси не были здесь редкостью?

– Напротив. Может, где-то дальше к северу. Тем не менее мы не ошиблись. Второй странностью было то, что дом Евы сгорел. Когда мы вернулись в город, увидели толпу соседей, наблюдавших, как пожарные пытаются справиться с огнем.

– Кто-нибудь из них видел, как загорелось?

Сирс покачал головой, и Рики продолжил:

– Очевидно, все произошло само собой. Это еще больше усугубило наше горе, словно мы стали еще и причиной пожара.

– Один из пожарных сказал нечто очень странное, – вспомнил Сирс. – У нас был такой замученный вид, и он решил, что мы беспокоимся о соседних зданиях: как бы огонь не перекинулся на них. Он сказал, что ближайшие дома в безопасности, потому что огонь стихает. По его наблюдениям, было похоже, что дом взорвался вовнутрь, – он не мог объяснить, что это значит, но именно так ему показалось. И огонь охватил лишь часть здания, второй этаж. Я поднял голову и понял, что он имел в виду.

– Окна! – воскликнул Рики. – Окна были разбиты, рамы сломаны, но внизу не было ни стеклышка – они влетели вовнутрь.

– Сильное сжатие, – сказал Дон.

Рики кивнул:

– Точно. Я не смог припомнить этого слова. Однажды я видел, как взорвалась таким же образом лампочка. Как бы там ни было, пожар уничтожил второй этаж, однако первый остался невредимым. Через пару лет семья купила то, что осталось от дома, и перестроила его. Мы окунулись в работу, а люди перестали судачить и гадать, что произошло с Евой Галли.

– Только не мы, – сказал Сирс. – Но мы никогда не говорили об этом. Лет пятнадцать – двадцать назад нам пришлось серьезно поволноваться, когда строители начали засыпать пруд, однако машину не обнаружили. Они похоронили ее в прямом смысле слова. И все, что в ней находилось.

– А в ней ничего не было, – сказал Дон. – Ева Галли здесь. Она вернулась. Второй раз.

– Вернулась? – вскинул голову Рики.

– В образе Анны Мостин. А до этого она побывала здесь Анн-Вероникой Мор. Альмой Мобли она представилась мне в Калифорнии и убила моего брата в Амстердаме.

– Мисс Мостин? – недоверчиво спросил Сирс.

– Именно это и убило Эдварда? – спросил Рики.

– Я уверен. Скорее всего, он увидел то же, что и Стрингер: она позволила ему увидеть.

– Никогда не поверю, что мисс Мостин связывает что-либо с Евой Галли, Эдвардом или Стрингером, – сказал Сирс. – Сама идея просто нелепа.

– Что «это»? – спросил Рики. – Что она позволила им увидеть?

– То, как она меняет облик, – сказал Дон. – Думаю, что она заранее планировала это, зная наверняка, что испугает его до смерти, – Дон посмотрел на двух пожилых друзей. – И еще. Я уверен, что ей наверняка известно о том, что мы здесь сегодня собрались. Потому что мы – ее незавершенное дело.





Знаете ли вы, каково скучать по Новому Орлеану?





14




– Меняет облик… – проговорил Рики.



– Как же, облик она меняет, – вновь недоверчиво проворчал Сирс. – Так вы утверждаете, что эта Ева Галли, и маленькая актриса Эдварда, и наша секретарь суть один и тот же человек?

– Не человек. Существо. Как, вероятно, и рысь, которую вы видели на другом берегу пруда. Совсем не человек, Сирс. Когда вы почувствовали ненависть Евы Галли в тот вечер в доме моего дяди, вам удалось постичь ее истинную сущность. Я думаю, она явилась к вам, чтобы спровоцировать всех пятерых на нечто страшное, гибельное для вас, – разрушить вашу чистоту и невинность. Однако получился рикошет, ударивший по ней и ранивший ее. Что ж, по крайней мере, это свидетельствует о ее уязвимости. А теперь она вернулась мстить. И заодно мне. Она использовала меня, чтобы добраться до моего брата, но она знала, что я в итоге появлюсь здесь. И тогда она сможет перебить нас по одиночке.

– Это та самая идея, о которой вы обещали нам рассказать? – спросил Рики.

Дон кивнул.

– Да что же в конце концов заставляет вас считать эту идею разумной? – возмутился Сирс.

– Питер Барнс, во-первых, – ответил Дон. – Я уверен, это должно убедить вас, Сирс. Если нет – я прочту вам кое-что из книги, и это будет еще одним доказательством. Но прежде всего Питер Барнс. Сегодня он поехал к Льюису, как я уже говорил вам, – Дон перечислил все случившееся с Питером: поездка к заброшенному вокзалу, смерть Фредди Робинсона, смерть Джима Харди в доме Анны Мостин и наконец трагические события сегодняшнего утра. – Так что я считаю доказанным тот факт, что Анна Мостин и есть та самая «хозяйка», «покровительница», о которой упомянул Грегори Бэйт. Она манипулирует Грегори и Фэнни: Питер говорит, он подсознательно чувствовал, что Грегори кто-то управляет, что он был похож на свирепую собаку, повинующуюся приказам зловещего хозяина. Объединившись, они хотят уничтожить весь город. Как Доктор Рэбитфут из замысла моего романа.

– Они пытаются вдохнуть жизнь в события вашего романа? – спросил Рики.

– Похоже на то. Они называют себя ночными сторожами. Они играют. Задумайтесь над этими инициалами. Анна Мостин, Альма Мобли, Анн-Вероника Мор. Видите, как она забавляется: она хотела, чтобы мы обратили внимание на схожесть. Я уверен, что она наслала на нас Грегори и Фэнни потому, что Сирс видел их раньше. Или же когда-то, много лет назад, они возникли на его пути, оттого что она знала, что использует их в будущем, то есть теперь. И вовсе не случайно я, увидев Грегори в Калифорнии, подумал, что он похож на оборотня.

– Почему же не случайно, если он – не то, что вы утверждаете? – спросил Сирс.

– Я этого не утверждаю. Но существа типа Анны Мостин или Евы Галли стоят за спиной каждого призрака и каждой легенды о сверхъестественном, когда-либо написанной или рассказанной, – ответил Дон. – Они творцы всего, что пугает нас в сверхъестественном. В сказках и рассказах мы делаем их легко управляемыми. Но в наших историях мы, по крайней мере, пытаемся показать, что нам по силам расправиться с ними. Грегори Бэйт не более оборотень, чем Анна Мостин. Он то, что люди называют оборотнем. Или вампиром. Он питается живой человеческой плотью. Он запродал себя покровителю в обмен на бессмертие.

Дон взял в руки одну из книг, которые захватил с собой:

– Это справочник, «Словарь фольклорных выражений, мифологии и легенд». Здесь есть большой раздел, озаглавленный «Меняющие облик», написанный профессором Р. Д. Джемисоном. Вот послушайте: «Хотя не предпринималось никаких мер по систематизации сведений о фактах перевоплощения, количество их, обнаруженное во всех уголках планеты, представляет собой цифру астрономическую». Он пишет, что их можно отыскать в фольклоре буквально каждого народа. И развивает свою мысль на трех страницах – это самый пространный раздел справочника. Боюсь, мы мало что полезного сможем почерпнуть отсюда, разве что лишний раз убедимся в том, что о подобных странностях люди начали говорить тысячи лет назад. К сожалению, Джемисон не уточняет, какими способами – если они вообще существуют – в народных легендах можно бороться и побеждать эти существа. Но послушайте, какими словами он заканчивает свое повествование: «Проведенные изучения перевоплощений лис, выдр и т. д. довольно тщательны, но упускают центральную проблему перевоплощения как такового. Превращения в легендах народов мира неразрывно связаны с галлюцинациями и психическими отклонениями. Пока феномен в обеих областях не будет досконально изучен, мы не способны превзойти общего наблюдения: фактически ничто кажущееся не является реальным».

– Аминь, – сказал Рики.

– Вот именно. Ничто не реально, что нам грезится. Эти существа успешно убеждают вас в том, что вы сходите с ума. Так оно и произошло с каждым из нас: мы чувствовали и видели, а потом спорили сами с собой и сомневались в увиденном. Этого не может быть, уговаривали мы себя, так не бывает! Однако – бывает, мы видели это своими глазами. Вы видели, как Ева Галли поднялась с заднего сиденья, а мгновением позже видели ее в образе рыси.

– Попробуйте представить, – сказал Сирс, – что у одного из нас случайно оказалось ружье и он подстрелил ту рысь. Что бы произошло?

– Я думаю, вы бы увидели что-либо невероятное, но не могу вообразить, что именно. Возможно, она бы издохла. Возможно, превратилась бы во что-то или в кого-то другого, а может, охваченная болью, претерпела бы сразу несколько перевоплощений подряд. Не знаю…

– Столько вариантов… – сказал Рики.

– Это все, чем мы располагаем.

– Если примем вашу версию.

– Если у вас есть идеи лучше, я выслушаю их. Но от Питера Барнса мы узнали, что случилось с Фредди Робинсоном и Джимом Харди. Также я связался с агентом Анн-Вероники и выяснил кое-что о мисс Мор. Она, образно выражаясь, явилась из ниоткуда. Не нашлось ни одной записи о ней в городе, откуда, по ее словам, она родом. Потому что их и не могло быть – она никогда не была Анн-Вероникой Мор до того самого дня, когда записалась в актерскую студию. Она, такая внешне благовидная, просто возникла на пороге театра со всеми необходимыми документами и справками, зная, что это прямой путь к Эдварду Вандерлею.

– Тогда они – существа, которые, по-вашему, реальны, – представляют еще большую опасность: они обладают мудростью, – сказал Сирс.

– Да, они невероятно мудры. Они любят шутки, они чрезвычайно прозорливы и, как индейский Маниту, любят рисоваться, выставлять себя напоказ. Вторая книга приводит прекрасный пример этого, – Дон взял со стола книгу и показал им ее корешок. – «Таков был мой путь», автор Роберт Мобли. Художник, дочерью которого назвалась Альма Мобли. Я сделал большую ошибку, до сих пор не заглянув в его автобиографию. Теперь я уверен, она хотела, чтобы я прочел ее и обнаружил игру слов в ее настоящем и прошлых именах. Четвертая глава называется «Темные тучи» – автобиография написана далеко не блестяще, но я хотел бы процитировать вам несколько абзацев из этой главы.

Дон раскрыл книгу на заложенной странице; ни один из старых адвокатов не пошевелился.

«Даже в такую несомненно счастливую и удачливую жизнь, каковой была моя, вторгались темные и горестные периоды и оставались в ней месяцами и годами неизгладимой печали. Год 1958-й был одним из них; пожалуй, лишь бросив себя в водоворот работы, я смог в том году поддерживать свой рассудок в полном здравии. Узнавая солнечные акварели и строгое симметричное экспериментаторство в масле, характерные для моих работ предыдущих пяти лет, люди расспрашивали меня о стилистической перемене, которая привела меня к так называемому Сверхъестественному периоду. Сейчас я могу лишь сказать, что психика моя была тогда скорее всего нестабильна, и полный разброд чувств и ощущений нашли выражение в работе, которую я почти насильно заставлял себя выполнять.

«Самый мучительный период начался смертью моей матери, Джессики Осгуд Мобли, чье влияние и мудрые советы были…» – здесь я пропущу пару страниц. – Дон поискал в книге. – А вот, слушайте: «Второй, более тягостной потерей, стала потеря моего старшего восемнадцатилетнего сына Шелби, наложившего на себя руки. Я упомяну здесь лишь те обстоятельства его смерти, что прямым образом привели к возникновению так называемого Сверхъестественного периода моих работ, поскольку эта книга главным образом о творчестве в моей жизни. Однако должен упомянуть, что мой сын был человеком беззаботным, простодушным и энергичным, и я уверен, что лишь колоссальный моральный шок, непредвиденное внезапное столкновение с невероятным злом могли толкнуть его на самоубийство.

«Вскоре после смерти моей матери просторный дом рядом с нашим приобрела процветающая привлекательная женщина лет сорока, вся семья которой состояла из четырнадцатилетней племянницы, находившейся под ее опекой после смерти родителей. Миссис Флоренс де Пейсер, особа приветливая, но довольно сдержанная, была женщиной с очаровательными манерами; она проводила зимы в Англии, как и мои родители: она казалась представительницей другого поколения, и я порой подумывал, не написать ли мне ее акварельный портрет. Она коллекционировала картины, я обратил на это внимание, побывав у нее в гостях, и даже неплохо знала мои работы – хотя мой абстракционизм того периода едва ли имел что-то общее с ее французскими символистами! Но несмотря на все обаяние миссис де Пейсер, главной прелестью ее дома очень скоро стала ее племянница. Красота Ами Монктон была почти божественной, она казалась мне порой самым женственным существом на свете. Каждое движение, входила ли она в комнату или наливала чашку чая, было наполнено неуловимой грацией. Девочка была само очарование, самообладание и скромность, деликатная и утонченная, как (только, признаюсь, более умная) Пенси Осмонд, ради которой Изабель Арчер Генри Джеймса с такой готовностью принесла себя в жертву. Ами была желанной гостьей в нашем доме: она произвела впечатление на обоих моих сыновей».

– Это была она, – сказал Дон, – четырнадцатилетняя Альма Мобли, под управлением миссис де Пейсер. Бедняга Мобли не ведал, что он впустил в свой дом. Он продолжает: «Несмотря на то что Ами была ровесницей Уитни, моего младшего сына, именно Шелби – чувственный Шелби – сблизился с ней. Поначалу я думал: то, что он уделяет столько времени девочке на четыре года младше его самого, является всего лишь свидетельством политеса Шелби. И даже когда я подметил явные признаки влюбленности (бедный Шелби начинал краснеть при одном упоминании ее имени), мне и в голову не приходило, что они не отказывают себе в поступках отвратительного, унизительного или преждевременного характера. По правде говоря, это было одной из самых отрад моей жизни – наблюдать, как мой высокий, красивый сын прогуливается по саду с очаровательным ребенком. И я вовсе не удивился, а скорее даже слегка обрадовался, когда Шелби категорично заявил мне, что когда Ами Монктон исполнится восемнадцать, а ему двадцать два – он женится на ней.

«Спустя несколько месяцев я начал замечать, что Шелби стал все более замыкаться в себе. Он перестал интересоваться друзьями и последние месяцы своей жизни был всецело сосредоточен на семействе де Пейсер и мисс Монктон. А недавно к ним присоединился слуга Грегорио – мужчина мрачной наружности, похожий на латиноамериканца. Я невзлюбил Грегорио с первого взгляда и пытался предостеречь на его счет миссис де Пейсер, но она ответила, что знает его и его семью уже много лет и что он прекрасный шофер».

«В своем кратком повествовании могу лишь сказать, что в течение последних недель жизни мой сын казался изможденным и вел себя исключительно замкнуто. Я впервые поступил с ним как суровый отец и запретил ему общаться с семьей де Пейсер. Его поведение наводило меня на мысль о том, что под влиянием Грегорио он и девочка экспериментировали с наркотиками, – а возможно и с недозволенным сладострастием. Пагубное и унижающее человеческое достоинство семя, марихуану, даже в те времена можно было отыскать в бедных кварталах Нового Орлеана. И еще меня страшило, что они чересчур увлекались креольским мистицизмом. Подобное занятие прекрасно сочетается с наркоманией».

«Во что бы ни был вовлечен Шелби, результат оказался трагичен. Сын не подчинился моим приказам и втайне продолжал наведываться в дом де Пейсер; и в последний день августа он вернулся домой, взял мой служебный револьвер, который хранился в ящике комода моей спальни, и выстрелил в себя. И именно я, работавший в домашней студии, услышал выстрел и обнаружил тело».

«То, что за этим последовало, несомненно стало результатом шока. Мне не пришла в голову мысль вызвать полицию или скорую помощь: не помню, как я вышел из дома, почему-то вообразив, что помощь уже прибыла. Я очутился на дороге. Я искал особняк миссис де Пейсер. И то, что я увидел там, чуть не лишило меня чувств».

«Мне показалось, я заметил шофера Грегорио, стоявшего у окна верхнего этажа и презрительно усмехавшегося мне оттуда. Злорадство и враждебность, казалось, исходили от него плотной волной. Он ликовал. Я попытался закричать и не смог. Затем я посмотрел вниз и увидел кое-что пострашнее. Ами Монктон стояла подле угла дома, пристально смотрела на меня, но лицо ее было серьезным, абсолютно спокойным и бесстрастным. Ее ноги не касались земли! Казалось, Ами парила в девяти-десяти дюймах над травой. Беззащитный перед ними, я чувствовал такой ужас, что прижал ладони к лицу. Когда через несколько мгновений я отнял их и поднял глаза – никого не было».