История с привидениями
Часть 39 из 87 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Разумеется, они были вместе, – сказал я. – Она должна была все видеть. И, наверное, в курсе, что случилось. Я вылетаю ближайшим рейсом.
На следующий день я уже был в аэропорту «Схипхол» и на такси добрался до полицейского участка, из которого пришло сообщение о смерти Дэвида. Узнал я совсем немного: Дэвид выпал из балконного окна, перевалившись через решетку. Хозяин отеля слышал только крик – никаких голосов, никакой ссоры. Альма, похоже, скрылась: когда полиция вошла в номер, в шкафах ее одежды не было.
Я съездил в отель, осмотрел высокий железный балкон, вернулся в номер, открыл шкаф. Там висели три костюма Дэвида от «Брукс Бразерс», под ними стояли две пары его туфель. Учитывая то, как он был одет в момент своей гибели, он взял с собой в поездку четыре костюма и три пары обуви на пять дней. Бедный Дэвид.
7
Я все подготовил к кремации и через два дня стоял в холодном зале крематория и смотрел, как гроб с телом Дэвида скользит по рельсам к зеленой бахромчатой занавеси.
Спустя еще два дня я вернулся в Беркли. Моя маленькая квартирка показалась мне совершенно чужой. Словно я стал невосполнимо далеким от того человека, который рылся в справочниках в поисках материала о Джеймсе Фениморе Купере. Я начал наброски «Ночного сторожа», имея лишь смутные идеи, а также стал готовиться к лекциям. Как-то вечером я позвонил в квартиру Хелен Кайон, думая, что мне удастся пригласить ее выпить со мной и рассказать об Альме и Дэвиде, но Мередит Полк сообщила, что Хелен вышла замуж за Рекса Лесли на прошлой неделе. Часто днем я ложился вздремнуть, а вечером отправлялся спать сразу после девяти; я слишком много пил, но не пьянел. Если я выживу в этом году, думал я, уеду в Мексику, лягу на солнышко и буду работать над книгой.
И избавлюсь от галлюцинаций. Однажды около полуночи я проснулся, услышав чьи-то шаги на кухне. Когда я встал с постели и пошел проверить, что там, я увидел Дэвида, стоявшего у плиты с кофейником в руках:
– Ты слишком много спишь, малыш, – произнес он. – Хочешь чашечку кофе?
В другой раз, читая лекцию о романе Генри Джеймса, я увидел на одном из стульев не рыжеволосую девушку, обычно сидевшую на этом месте, а – опять – Дэвида, лицо его было покрыто кровью, костюм изорван: он с энтузиазмом кивал мне, гордясь моей блестящей трактовкой «Женского портрета».
А перед отъездом в Мексику я сделал для себя еще одно открытие. Однажды я отправился в библиотеку и, вместо того чтобы подойти к стеллажам с критической периодикой, повернул к справочному отделу и отыскал там копию «Кто есть кто» за 1960 год. Это был почти случайный выбор года выпуска; однако если Альме исполнилось двадцать пять, когда мы познакомились с ней, значит, в 1960-м ей было лет девять-десять.
Роберт Мобли был в справочнике. Информацию я помню не совсем точно – я перечитал ее несколько раз и на всякий случай снял копию.
МОБЛИ, РОБЕРТ ОСГУД, художник и акварелист, род. в Новом Орлеане, февр. 23, 1909; сын Феликса Мортона и Джессики (Осгуд); 1927 оконч. Йель; жен. Элис Уитни, авг. 27, 1936; дети – Шелби Эдам, Уитни Осгуд; выставлялся в галерее Флаглера, Нью-Йорк, галерее Уинсон, Нью-Йорк, галерее «Флам», Париж, «Шлегель», Цюрих, «Эсперанс», Рим. Лауреат премии «Золотая палитра 1946», премии Художников южного региона 1952, 1955, 1958. Коллекции его картин хранятся в музее Адда Мэй Лебоу, Новый Орлеан, в Луизианском музее изящных искусств, в Чикагском институте искусств, в музее изящных искусств Санта-Фе, в арт-центре Рочестера и многих других. Служил старшим лейтенантом ВМС США,1941–1945. Член общества «Золотая палитра», Лиги художников южного региона, Американского общества акварелистов, Американской лиги художников, Американской академии масляной живописи. Клубы: «Линкс Гольф», «Дипдэйл Гольф», «Медоубрук», «Век» (Нью-Йорк), «Лифорд Кэй» (Нассау), «Гэррик» (Лондон). Автор книги «Я шел таким путем». Дома: 38975 Канал-бульвар, Новый Орлеан, Луизиана; 18 Черч-роу, Лондон NW3 UK; усадьба «Dans La Vigne», Рут де Белль Инар, Сен-Тропе, Франция.
У этого состоятельного светского человека и художника было два сына, но не было дочери. Все, что Альма рассказывала мне – и, наверняка, Дэвиду, – вымысел от начала до конца. Фальшивое имя и отсутствие прошлого: она сама могла быть привидением. Потом я подумал о Рэчел Варни, темноглазой брюнетке, как будто богатой, но с темным прошлым, и понял, какого элемента мне не хватало в книге: это был Дэвид.
8
Почти три недели я потратил на эти записи – выходит, лишь ради того, чтобы вспомнить, поскольку ни на йоту не приблизился к пониманию всего случившегося.
Правда, к одному – возможно дурацкому – заключению я все же пришел. Сейчас я уже не готов напрочь отвергать идею о возможной связи «Ночного сторожа» с тем, что произошло с Дэвидом и со мной. Я обнаружил себя в том же положении, что и Клуб Фантазеров, не в состоянии постичь смысл происходящего. Если мне когда-нибудь на их заседании предложат рассказать историю, я расскажу им то, что описал здесь. Моим вступительным взносом в Клуб Фантазеров будет не «Ночной сторож», а повесть об Альме. Значит, я не тратил время понапрасну; я сам себе подарил основу для романа о Докторе Рэбитфуте, я готов сменить свой образ мыслей в очень важном аспекте, может, единственно важном, и готов сделать это прямо сейчас. Я начал свои записи сразу после похорон доктора Джеффри, и мне показалось деструктивным воображать самого себя в атмосфере одной из моих книг. А если разобраться, – там, в Беркли, не был ли я в подобной ситуации? Мое воображение могло бы быть более точным, чем я думал.
Между тем в Милбурне творилось странное. Несколько домашних животных, коров и лошадей, убил какой-то зверь: я слышал, как в аптеке кто-то рассказывал о существах, вылезших из летающей тарелки и перебивших несчастную скотину. Более серьезное происшествие: умер или был убит мужчина. Его тело нашли под насыпью заброшенной железнодорожной ветки. Это был страховой агент Фредди Робинсон. Особенно тяжело воспринял его смерть Льюис Бенедикт, хотя, похоже, это был несчастный случай. Вообще-то я заметил, что с Льюисом творится неладное: он стал рассеянным и раздражительным, словно винил в смерти Робинсона себя.
Меня тоже не оставляет какое-то странное чувство, которое попробую описать здесь, рискуя показаться идиотом. Чувство совершенно необоснованное: скорее предчувствие, чем чувство. Словно, если я более внимательно вгляжусь в Милбурн и сделаю то, о чем меня просит Клуб Фантазеров, я выясню, что швырнуло Дэвида через ограду балкона в Амстердаме.
Но самое странное ощущение, из тех, что заставляет выделяться адреналин, – это то, что я стою на пороге своего внутреннего мира: я готов пуститься в путешествие по своему роману, но на этот раз лишившись такой удобной защиты вымысла. Никакого Соула Малкина – лишь я один.
III. Город
Нарцисс плакал, глядя на свое отражение в пруду.
Его друг, проходя мимо, спросил:
– Нарцисс, отчего ты плачешь?
– Оттого, что лицо мое изменилось, – ответил Нарцисс.
– Ты плачешь оттого, что постарел?
– Нет. Я понял, что потерял невинность. Я так долго все смотрел и смотрел на себя и от этого перестал быть невинным.
1
Как уже упомянул в своих записях Дон, в то время как он сидел в 17-м номере отеля «Арчер», вспоминая месяцы, проведенные с Альмой Мобли, Фредди Робинсон расстался с жизнью. И, как тоже отметил Дон, три коровы, принадлежавшие фермеру по имени Норберт Клайд, были убиты: мистер Клайд, проходя по своему коровнику вечером в канун несчастья, видел что-то, настолько напугавшее его, что, как ему показалось, «дух из него вышел вон». Он сломя голову побежал в дом и трясся там от страха, боясь выходить за порог, до самого рассвета – времени очередной дойки. Описание увиденного им существа дало самым впечатлительным милбурнцам новую пищу для слухов о пришельце из летающей тарелки. И Уолт Хардести, и окружной сельскохозяйственный агент, осматривавшие коров, слышали его рассказ, однако оба они оказались не настолько легковерны, чтоб всерьез воспринять его. Уолт Хардести, как мы уже знаем, имел свои соображения на этот счет; он был твердо уверен, что еще немного животных будет обескровлено и на этом все закончится. Сирс Джеймс и Рики Готорн научили его держать эти соображения при себе и не делиться ими с агентом, который пришел к собственному заключению: где-то в этом районе орудует громадных размеров собака-убийца. Шериф составил рапорт о происшествии и вернулся в свой кабинет в участке с чувством выполненного долга. Эльмер Скейлс, прослышав о беде Норберта Клайда и наполовину расположенный поверить в пришельцев, просидел у окна с 12-зарядным ружьем на коленях три ночи подряд (…ну давай, марсианин, иди сюда, посмотрим, как ты засветишься, когда получишь добрый заряд). Вероятно, он не предполагал, что просидит вот так два месяца. Уолт Хардести, мечтающий как-то развязаться с расследованием дела Скейлса, довольствовался тем, чтобы максимально все упростить, пока не случилась очередная резня, и подумывал о том, как бы ему расколоть двух стариков-адвокатов и их приятеля Мистера Льюиса «Сноба» Бенедикта. Они что-то знали о происходящем, но помалкивали, а еще они кое-что знали о своем старом дружке, докторе Джоне «Торчке» Джеффри. Их реакция была странной, убеждал себя Хардести, устроившись на раскладушке в задней комнате своего кабинета. Рядом с собой он поставил на пол бутылку «Каунти Фэр». Никак нет, сэр. Мистер Рики «Сноб-с-Рогами» Готорн и мистер Сирс «Высокомерный Баран» Джеймс ведут себя абсолютно неадекватно!
Но Дон не знает, а следовательно, не может записать в своем дневнике, что Милли Шин, покинув дом на Монтгомери-стрит и вернувшись в дом, в котором она жила с Джоном Джеффри, однажды утром вспоминает, что доктор никогда не закрывал ставни. И вот она хватает пальто и выскакивает на улицу посмотреть, удастся ли ей самой это сделать, и, когда она смотрит с отчаяньем вверх на окна (сознавая, что ей не под силу закрыть такие тяжелые ставни), доктор Джеффри выходит из-за угла дома и улыбается ей. На нем тот самый костюм, который подобрал ему Рики для похорон, но на ногах нет ни носков, ни туфель, и поначалу она шокирована больше тем фактом, что он бос, а не его появлением.
– Милли, – произносит он, – скажи всем, пусть уезжают – пусть все уезжают. Я был по ту сторону, Милли, и там ужасно. – Его губы шевелятся, но звук невнятен, как в старом заезженном фильме. – Ужасно. Обязательно расскажи им всем, – говорит он, и Милли падает без чувств.
Отключившись лишь на несколько секунд, она приходит в себя, начинает всхлипывать, бедро саднит от удара при падении, но, даже не опомнившись от испуга, она замечает, что на снегу рядом с ней нет никаких следов, и понимает, что ей все почудилось, – и она никому об этом не станет рассказывать.
– Хватит с меня и этих проклятых сказок, и этого мистера Сирса Джеймса, – бормочет она себе под нос, поднимаясь и ковыляя к двери.
Дон, сидя в одиночестве в 17-м номере, конечно, не знает о многих событиях, что происходят в Милбурне, пока он три недели путешествует по своему прошлому. Он едва замечает снег, продолжающий упорно заваливать город. Элеонор Харди больше не экономит на отоплении, и он не мерзнет. Но однажды ночью Милли Шин слышит, как ветер заходит к северо-западу, и встает с кровати взять второе одеяло, и видит звезды в разрывах туч. Вернувшись в постель, она лежит и слышит, как еще сильнее крепчает ветер, как трясет оконную раму, стремясь ворваться внутрь. Шторы колышутся, тени пугают. Проснувшись утром, она видит сугроб на подоконнике.
Вот они – эти события двух недель жизни Милбурна, произошедшие в то время, как Дон Вандерлей сознательно, умышленно, подробно и обстоятельно вызывал дух Альмы Мобли:
Уолтер Барнс сидел в своей машине на заправочной Лена Шоу и думал о своей жене, пока Лен Шоу наполнял бак. Вот уже два месяца Кристина хандрила и была ко всему безучастной, подолгу глядела на телефон и сжигала ужины; он начал догадываться, что у нее роман. С беспокойством он вспоминал, как пьяный Льюис Бенедикт гладил колени Кристине на той трагической вечеринке Джеффри и как пьяная Кристина позволяла ему это. Да, она все еще оставалась привлекательной женщиной, а он превратился в толстого банкира захолустного городка, не такого финансово могущественного, каким он себя когда-то представлял: большинство мужчин их круга в Милбурне с удовольствием бы переспали с ней, а вот на него уже лет пятнадцать не смотрела с кокетством ни одна женщина. Он чувствовал себя несчастным и обездоленным. Сын через год уезжает, и они с Кристиной останутся вдвоем – притворяться, что счастливы. Лен кашлянул и сказал:
– Как поживает ваша подруга, миссис Готорн? Мне показалось, она как-то осунулась в последнее время – подхватила простуду?
– Да нет, с ней все в порядке, – ответил Барнс, подумав о том, что Лен, как и девяносто процентов мужчин в Милбурне, жаждал Стеллу: впрочем, как и он сам. Вот что надо ему сделать: забрать Стеллу Готорн и уехать, куда-нибудь в Паго-Паго, и забыть, что он был когда-то женат и одинок в супружестве; он не догадывался, что скоро на него обрушится такое одиночество, какое он едва мог бы себе представить;
и Питер Барнс, сын банкира, сидел в другой машине с Джимом Харди – они ехали, превышая на двадцать миль разрешенную скорость, в сторону кабачка; Питер слушал Джима, ростом шесть футов два дюйма, мускулистого – лет сорок назад его назвали бы «прирожденный висельник»; Джима, который поджег старую конюшню Пуфа, потому что слышал, что сестры Дэдам держат там лошадей; который ему сейчас рассказывал о своих сексуальных отношениях с новой женщиной из отеля, этой Анной, – чего никогда не было;
и Кларк Маллигэн сидел в аппаратной будке своего кинотеатра и в шестидесятый раз смотрел «Кэрри» и беспокоился о том, что снегопад может сказаться на его бизнесе, и о том, что хорошо бы Леота приготовила на ужин что-то кроме макаронной запеканки, и о том, случится ли еще когда-нибудь с ним что-то необычайное;
и Льюис Бенедикт мерил шагами комнаты своего огромного дома, мучимый невероятной мыслью: женщина, которая внезапно возникла перед ним на шоссе и которую он чуть не убил, – его мертвая жена. Форма плеч, волосы… Чем чаще он возвращался мысленно в то мгновение, тем мимолетнее и неуловимее оно становилось;
и Стелла Готорн лежала в номере мотеля в постели с племянником Милли Шин, Гарольдом Симсом, гадая, когда же он прекратит болтать.
– А потом, Стел, кое-кто из ребят моего факультета начал исследовать миф о выживании среди Америндов, потому что, как они говорят, гипотеза о динамичной группе – это мертвая наука, ты представляешь? Черт, я всего четыре года назад закончил свою диссертацию, а теперь все коту под хвост, устарело, видите ли, Джонсон и Ледбитер даже не упоминают Лайонела Тайгера, они отправляются на полевые работы, а на другой день, господи боже, меня в коридоре останавливает один тип и спрашивает, читал ли я когда-нибудь о Маниту – Маниту, господи боже. Миф выживания, господи боже…
– Что за Маниту? – спросила она его, но не потрудилась выслушать ответ – какая-то сказка про индейца, много дней преследовавшего оленя: все выше и выше шел он за зверем в гору, а когда добрался до вершины, олень вдруг остановился, обернулся к нему и тут выяснилось, что это уже вовсе не олень…
и закутанный по горло Рики Готорн, проезжая по Уит Роу однажды утром (он наконец поставил зимнюю резину), увидел на северной стороне площади мужчину в жилете в горошек и голубой бейсболке, который лупил мальчишку. Он сбросил скорость и успел заметить, что мальчик бос. Первое мгновение он был настолько шокирован, что не знал, что предпринять; и все же затем прижался к тротуару, затормозил и вышел из машины.
– Перестаньте! – крикнул он. – Достаточно!
Но мужчина и мальчик одновременно обернулись и уставились на него с такой необычной силой, что он опустил поднятую руку и ретировался в машину; вечером следующего дня, потягивая ромашковый чай, он взглянул в окно и чуть не выронил чашку, увидев бледное жалкое лицо, глядящее на него, – оно исчезло, когда он отпрянул в сторону. А в следующее мгновение до него дошло, что лицо было его собственное;
и Питер Барнс и Джим Харди сидят в загородном баре; и Джим, не такой пьяный, как Питер, говорит:
– Эй, гаденыш, у меня классная идея, – и смеется почти всю дорогу назад, в Милбурн;
и темноволосая женщина в темном номере отеля «Арчер» сидит у окна и смотрит на падающий снег и улыбается своим мыслям;
и в шесть тридцать вечера страховой агент Фредди Робинсон закрывается в своей комнате, звонит консьержке Флоренс Куаст и говорит:
– Нет, пожалуй, не стоит беспокоить никого из них, я думаю, их новенькая девушка сможет ответить на мои вопросы. Не подскажете ли, как ее зовут? И где она остановилась?
и женщина в отеле сидит и улыбается, и еще несколько животных, очередной акт страшной шутки, зарезаны: две телки в коровнике Эльмера Скейлса (Эльмер заснул с ружьем на коленях) и одна из лошадей сестер Дэдам.
2
На следующий день я уже был в аэропорту «Схипхол» и на такси добрался до полицейского участка, из которого пришло сообщение о смерти Дэвида. Узнал я совсем немного: Дэвид выпал из балконного окна, перевалившись через решетку. Хозяин отеля слышал только крик – никаких голосов, никакой ссоры. Альма, похоже, скрылась: когда полиция вошла в номер, в шкафах ее одежды не было.
Я съездил в отель, осмотрел высокий железный балкон, вернулся в номер, открыл шкаф. Там висели три костюма Дэвида от «Брукс Бразерс», под ними стояли две пары его туфель. Учитывая то, как он был одет в момент своей гибели, он взял с собой в поездку четыре костюма и три пары обуви на пять дней. Бедный Дэвид.
7
Я все подготовил к кремации и через два дня стоял в холодном зале крематория и смотрел, как гроб с телом Дэвида скользит по рельсам к зеленой бахромчатой занавеси.
Спустя еще два дня я вернулся в Беркли. Моя маленькая квартирка показалась мне совершенно чужой. Словно я стал невосполнимо далеким от того человека, который рылся в справочниках в поисках материала о Джеймсе Фениморе Купере. Я начал наброски «Ночного сторожа», имея лишь смутные идеи, а также стал готовиться к лекциям. Как-то вечером я позвонил в квартиру Хелен Кайон, думая, что мне удастся пригласить ее выпить со мной и рассказать об Альме и Дэвиде, но Мередит Полк сообщила, что Хелен вышла замуж за Рекса Лесли на прошлой неделе. Часто днем я ложился вздремнуть, а вечером отправлялся спать сразу после девяти; я слишком много пил, но не пьянел. Если я выживу в этом году, думал я, уеду в Мексику, лягу на солнышко и буду работать над книгой.
И избавлюсь от галлюцинаций. Однажды около полуночи я проснулся, услышав чьи-то шаги на кухне. Когда я встал с постели и пошел проверить, что там, я увидел Дэвида, стоявшего у плиты с кофейником в руках:
– Ты слишком много спишь, малыш, – произнес он. – Хочешь чашечку кофе?
В другой раз, читая лекцию о романе Генри Джеймса, я увидел на одном из стульев не рыжеволосую девушку, обычно сидевшую на этом месте, а – опять – Дэвида, лицо его было покрыто кровью, костюм изорван: он с энтузиазмом кивал мне, гордясь моей блестящей трактовкой «Женского портрета».
А перед отъездом в Мексику я сделал для себя еще одно открытие. Однажды я отправился в библиотеку и, вместо того чтобы подойти к стеллажам с критической периодикой, повернул к справочному отделу и отыскал там копию «Кто есть кто» за 1960 год. Это был почти случайный выбор года выпуска; однако если Альме исполнилось двадцать пять, когда мы познакомились с ней, значит, в 1960-м ей было лет девять-десять.
Роберт Мобли был в справочнике. Информацию я помню не совсем точно – я перечитал ее несколько раз и на всякий случай снял копию.
МОБЛИ, РОБЕРТ ОСГУД, художник и акварелист, род. в Новом Орлеане, февр. 23, 1909; сын Феликса Мортона и Джессики (Осгуд); 1927 оконч. Йель; жен. Элис Уитни, авг. 27, 1936; дети – Шелби Эдам, Уитни Осгуд; выставлялся в галерее Флаглера, Нью-Йорк, галерее Уинсон, Нью-Йорк, галерее «Флам», Париж, «Шлегель», Цюрих, «Эсперанс», Рим. Лауреат премии «Золотая палитра 1946», премии Художников южного региона 1952, 1955, 1958. Коллекции его картин хранятся в музее Адда Мэй Лебоу, Новый Орлеан, в Луизианском музее изящных искусств, в Чикагском институте искусств, в музее изящных искусств Санта-Фе, в арт-центре Рочестера и многих других. Служил старшим лейтенантом ВМС США,1941–1945. Член общества «Золотая палитра», Лиги художников южного региона, Американского общества акварелистов, Американской лиги художников, Американской академии масляной живописи. Клубы: «Линкс Гольф», «Дипдэйл Гольф», «Медоубрук», «Век» (Нью-Йорк), «Лифорд Кэй» (Нассау), «Гэррик» (Лондон). Автор книги «Я шел таким путем». Дома: 38975 Канал-бульвар, Новый Орлеан, Луизиана; 18 Черч-роу, Лондон NW3 UK; усадьба «Dans La Vigne», Рут де Белль Инар, Сен-Тропе, Франция.
У этого состоятельного светского человека и художника было два сына, но не было дочери. Все, что Альма рассказывала мне – и, наверняка, Дэвиду, – вымысел от начала до конца. Фальшивое имя и отсутствие прошлого: она сама могла быть привидением. Потом я подумал о Рэчел Варни, темноглазой брюнетке, как будто богатой, но с темным прошлым, и понял, какого элемента мне не хватало в книге: это был Дэвид.
8
Почти три недели я потратил на эти записи – выходит, лишь ради того, чтобы вспомнить, поскольку ни на йоту не приблизился к пониманию всего случившегося.
Правда, к одному – возможно дурацкому – заключению я все же пришел. Сейчас я уже не готов напрочь отвергать идею о возможной связи «Ночного сторожа» с тем, что произошло с Дэвидом и со мной. Я обнаружил себя в том же положении, что и Клуб Фантазеров, не в состоянии постичь смысл происходящего. Если мне когда-нибудь на их заседании предложат рассказать историю, я расскажу им то, что описал здесь. Моим вступительным взносом в Клуб Фантазеров будет не «Ночной сторож», а повесть об Альме. Значит, я не тратил время понапрасну; я сам себе подарил основу для романа о Докторе Рэбитфуте, я готов сменить свой образ мыслей в очень важном аспекте, может, единственно важном, и готов сделать это прямо сейчас. Я начал свои записи сразу после похорон доктора Джеффри, и мне показалось деструктивным воображать самого себя в атмосфере одной из моих книг. А если разобраться, – там, в Беркли, не был ли я в подобной ситуации? Мое воображение могло бы быть более точным, чем я думал.
Между тем в Милбурне творилось странное. Несколько домашних животных, коров и лошадей, убил какой-то зверь: я слышал, как в аптеке кто-то рассказывал о существах, вылезших из летающей тарелки и перебивших несчастную скотину. Более серьезное происшествие: умер или был убит мужчина. Его тело нашли под насыпью заброшенной железнодорожной ветки. Это был страховой агент Фредди Робинсон. Особенно тяжело воспринял его смерть Льюис Бенедикт, хотя, похоже, это был несчастный случай. Вообще-то я заметил, что с Льюисом творится неладное: он стал рассеянным и раздражительным, словно винил в смерти Робинсона себя.
Меня тоже не оставляет какое-то странное чувство, которое попробую описать здесь, рискуя показаться идиотом. Чувство совершенно необоснованное: скорее предчувствие, чем чувство. Словно, если я более внимательно вгляжусь в Милбурн и сделаю то, о чем меня просит Клуб Фантазеров, я выясню, что швырнуло Дэвида через ограду балкона в Амстердаме.
Но самое странное ощущение, из тех, что заставляет выделяться адреналин, – это то, что я стою на пороге своего внутреннего мира: я готов пуститься в путешествие по своему роману, но на этот раз лишившись такой удобной защиты вымысла. Никакого Соула Малкина – лишь я один.
III. Город
Нарцисс плакал, глядя на свое отражение в пруду.
Его друг, проходя мимо, спросил:
– Нарцисс, отчего ты плачешь?
– Оттого, что лицо мое изменилось, – ответил Нарцисс.
– Ты плачешь оттого, что постарел?
– Нет. Я понял, что потерял невинность. Я так долго все смотрел и смотрел на себя и от этого перестал быть невинным.
1
Как уже упомянул в своих записях Дон, в то время как он сидел в 17-м номере отеля «Арчер», вспоминая месяцы, проведенные с Альмой Мобли, Фредди Робинсон расстался с жизнью. И, как тоже отметил Дон, три коровы, принадлежавшие фермеру по имени Норберт Клайд, были убиты: мистер Клайд, проходя по своему коровнику вечером в канун несчастья, видел что-то, настолько напугавшее его, что, как ему показалось, «дух из него вышел вон». Он сломя голову побежал в дом и трясся там от страха, боясь выходить за порог, до самого рассвета – времени очередной дойки. Описание увиденного им существа дало самым впечатлительным милбурнцам новую пищу для слухов о пришельце из летающей тарелки. И Уолт Хардести, и окружной сельскохозяйственный агент, осматривавшие коров, слышали его рассказ, однако оба они оказались не настолько легковерны, чтоб всерьез воспринять его. Уолт Хардести, как мы уже знаем, имел свои соображения на этот счет; он был твердо уверен, что еще немного животных будет обескровлено и на этом все закончится. Сирс Джеймс и Рики Готорн научили его держать эти соображения при себе и не делиться ими с агентом, который пришел к собственному заключению: где-то в этом районе орудует громадных размеров собака-убийца. Шериф составил рапорт о происшествии и вернулся в свой кабинет в участке с чувством выполненного долга. Эльмер Скейлс, прослышав о беде Норберта Клайда и наполовину расположенный поверить в пришельцев, просидел у окна с 12-зарядным ружьем на коленях три ночи подряд (…ну давай, марсианин, иди сюда, посмотрим, как ты засветишься, когда получишь добрый заряд). Вероятно, он не предполагал, что просидит вот так два месяца. Уолт Хардести, мечтающий как-то развязаться с расследованием дела Скейлса, довольствовался тем, чтобы максимально все упростить, пока не случилась очередная резня, и подумывал о том, как бы ему расколоть двух стариков-адвокатов и их приятеля Мистера Льюиса «Сноба» Бенедикта. Они что-то знали о происходящем, но помалкивали, а еще они кое-что знали о своем старом дружке, докторе Джоне «Торчке» Джеффри. Их реакция была странной, убеждал себя Хардести, устроившись на раскладушке в задней комнате своего кабинета. Рядом с собой он поставил на пол бутылку «Каунти Фэр». Никак нет, сэр. Мистер Рики «Сноб-с-Рогами» Готорн и мистер Сирс «Высокомерный Баран» Джеймс ведут себя абсолютно неадекватно!
Но Дон не знает, а следовательно, не может записать в своем дневнике, что Милли Шин, покинув дом на Монтгомери-стрит и вернувшись в дом, в котором она жила с Джоном Джеффри, однажды утром вспоминает, что доктор никогда не закрывал ставни. И вот она хватает пальто и выскакивает на улицу посмотреть, удастся ли ей самой это сделать, и, когда она смотрит с отчаяньем вверх на окна (сознавая, что ей не под силу закрыть такие тяжелые ставни), доктор Джеффри выходит из-за угла дома и улыбается ей. На нем тот самый костюм, который подобрал ему Рики для похорон, но на ногах нет ни носков, ни туфель, и поначалу она шокирована больше тем фактом, что он бос, а не его появлением.
– Милли, – произносит он, – скажи всем, пусть уезжают – пусть все уезжают. Я был по ту сторону, Милли, и там ужасно. – Его губы шевелятся, но звук невнятен, как в старом заезженном фильме. – Ужасно. Обязательно расскажи им всем, – говорит он, и Милли падает без чувств.
Отключившись лишь на несколько секунд, она приходит в себя, начинает всхлипывать, бедро саднит от удара при падении, но, даже не опомнившись от испуга, она замечает, что на снегу рядом с ней нет никаких следов, и понимает, что ей все почудилось, – и она никому об этом не станет рассказывать.
– Хватит с меня и этих проклятых сказок, и этого мистера Сирса Джеймса, – бормочет она себе под нос, поднимаясь и ковыляя к двери.
Дон, сидя в одиночестве в 17-м номере, конечно, не знает о многих событиях, что происходят в Милбурне, пока он три недели путешествует по своему прошлому. Он едва замечает снег, продолжающий упорно заваливать город. Элеонор Харди больше не экономит на отоплении, и он не мерзнет. Но однажды ночью Милли Шин слышит, как ветер заходит к северо-западу, и встает с кровати взять второе одеяло, и видит звезды в разрывах туч. Вернувшись в постель, она лежит и слышит, как еще сильнее крепчает ветер, как трясет оконную раму, стремясь ворваться внутрь. Шторы колышутся, тени пугают. Проснувшись утром, она видит сугроб на подоконнике.
Вот они – эти события двух недель жизни Милбурна, произошедшие в то время, как Дон Вандерлей сознательно, умышленно, подробно и обстоятельно вызывал дух Альмы Мобли:
Уолтер Барнс сидел в своей машине на заправочной Лена Шоу и думал о своей жене, пока Лен Шоу наполнял бак. Вот уже два месяца Кристина хандрила и была ко всему безучастной, подолгу глядела на телефон и сжигала ужины; он начал догадываться, что у нее роман. С беспокойством он вспоминал, как пьяный Льюис Бенедикт гладил колени Кристине на той трагической вечеринке Джеффри и как пьяная Кристина позволяла ему это. Да, она все еще оставалась привлекательной женщиной, а он превратился в толстого банкира захолустного городка, не такого финансово могущественного, каким он себя когда-то представлял: большинство мужчин их круга в Милбурне с удовольствием бы переспали с ней, а вот на него уже лет пятнадцать не смотрела с кокетством ни одна женщина. Он чувствовал себя несчастным и обездоленным. Сын через год уезжает, и они с Кристиной останутся вдвоем – притворяться, что счастливы. Лен кашлянул и сказал:
– Как поживает ваша подруга, миссис Готорн? Мне показалось, она как-то осунулась в последнее время – подхватила простуду?
– Да нет, с ней все в порядке, – ответил Барнс, подумав о том, что Лен, как и девяносто процентов мужчин в Милбурне, жаждал Стеллу: впрочем, как и он сам. Вот что надо ему сделать: забрать Стеллу Готорн и уехать, куда-нибудь в Паго-Паго, и забыть, что он был когда-то женат и одинок в супружестве; он не догадывался, что скоро на него обрушится такое одиночество, какое он едва мог бы себе представить;
и Питер Барнс, сын банкира, сидел в другой машине с Джимом Харди – они ехали, превышая на двадцать миль разрешенную скорость, в сторону кабачка; Питер слушал Джима, ростом шесть футов два дюйма, мускулистого – лет сорок назад его назвали бы «прирожденный висельник»; Джима, который поджег старую конюшню Пуфа, потому что слышал, что сестры Дэдам держат там лошадей; который ему сейчас рассказывал о своих сексуальных отношениях с новой женщиной из отеля, этой Анной, – чего никогда не было;
и Кларк Маллигэн сидел в аппаратной будке своего кинотеатра и в шестидесятый раз смотрел «Кэрри» и беспокоился о том, что снегопад может сказаться на его бизнесе, и о том, что хорошо бы Леота приготовила на ужин что-то кроме макаронной запеканки, и о том, случится ли еще когда-нибудь с ним что-то необычайное;
и Льюис Бенедикт мерил шагами комнаты своего огромного дома, мучимый невероятной мыслью: женщина, которая внезапно возникла перед ним на шоссе и которую он чуть не убил, – его мертвая жена. Форма плеч, волосы… Чем чаще он возвращался мысленно в то мгновение, тем мимолетнее и неуловимее оно становилось;
и Стелла Готорн лежала в номере мотеля в постели с племянником Милли Шин, Гарольдом Симсом, гадая, когда же он прекратит болтать.
– А потом, Стел, кое-кто из ребят моего факультета начал исследовать миф о выживании среди Америндов, потому что, как они говорят, гипотеза о динамичной группе – это мертвая наука, ты представляешь? Черт, я всего четыре года назад закончил свою диссертацию, а теперь все коту под хвост, устарело, видите ли, Джонсон и Ледбитер даже не упоминают Лайонела Тайгера, они отправляются на полевые работы, а на другой день, господи боже, меня в коридоре останавливает один тип и спрашивает, читал ли я когда-нибудь о Маниту – Маниту, господи боже. Миф выживания, господи боже…
– Что за Маниту? – спросила она его, но не потрудилась выслушать ответ – какая-то сказка про индейца, много дней преследовавшего оленя: все выше и выше шел он за зверем в гору, а когда добрался до вершины, олень вдруг остановился, обернулся к нему и тут выяснилось, что это уже вовсе не олень…
и закутанный по горло Рики Готорн, проезжая по Уит Роу однажды утром (он наконец поставил зимнюю резину), увидел на северной стороне площади мужчину в жилете в горошек и голубой бейсболке, который лупил мальчишку. Он сбросил скорость и успел заметить, что мальчик бос. Первое мгновение он был настолько шокирован, что не знал, что предпринять; и все же затем прижался к тротуару, затормозил и вышел из машины.
– Перестаньте! – крикнул он. – Достаточно!
Но мужчина и мальчик одновременно обернулись и уставились на него с такой необычной силой, что он опустил поднятую руку и ретировался в машину; вечером следующего дня, потягивая ромашковый чай, он взглянул в окно и чуть не выронил чашку, увидев бледное жалкое лицо, глядящее на него, – оно исчезло, когда он отпрянул в сторону. А в следующее мгновение до него дошло, что лицо было его собственное;
и Питер Барнс и Джим Харди сидят в загородном баре; и Джим, не такой пьяный, как Питер, говорит:
– Эй, гаденыш, у меня классная идея, – и смеется почти всю дорогу назад, в Милбурн;
и темноволосая женщина в темном номере отеля «Арчер» сидит у окна и смотрит на падающий снег и улыбается своим мыслям;
и в шесть тридцать вечера страховой агент Фредди Робинсон закрывается в своей комнате, звонит консьержке Флоренс Куаст и говорит:
– Нет, пожалуй, не стоит беспокоить никого из них, я думаю, их новенькая девушка сможет ответить на мои вопросы. Не подскажете ли, как ее зовут? И где она остановилась?
и женщина в отеле сидит и улыбается, и еще несколько животных, очередной акт страшной шутки, зарезаны: две телки в коровнике Эльмера Скейлса (Эльмер заснул с ружьем на коленях) и одна из лошадей сестер Дэдам.
2