История с привидениями

А вот что случилось с Фредди Робинсоном. Он приготовил полис для обеих сестер Дэдам, дочерей полковника и сестер давно умершего Стрингера Дэдама. Все забыли о сестрах Дэдам: они обитали в своем старом доме на Уиллоу Майл-роуд, держали лошадей, но редко продавали – держали их просто так, для себя. Почти ровесницы членов Клуба Фантазеров, сестры тоже не очень состарились. Все эти годы они говорили о Стрингере, который не сразу скончался после того, как молотилкой ему отрезало обе руки; его внесли на кухню и положили на стол, завернув в три одеяла (на дворе стоял душный августовский день), он что-то лепетал, терял сознание, потом снова лепетал, пока не испустил дух. Людям в Милбурне надоела история о том, что, умирая, пытался рассказать Стрингер, прежде всего оттого, что смысла в сказанном не было никакого; даже сестры Дэдам не могли толком объяснить, что они пытались рассказать о его последних словах: якобы Стрингер что-то видел, что он был очень расстроен, он в конце концов был не такой дурак, чтоб самому сунуть руки в молотилку. И, кажется, сестры Дэдам во всем винили невесту Стрингера, мисс Галли, и некоторое время горожане косо смотрели на нее, когда она встречалась им на улице; но потом мисс Галли внезапно уехала из города, и все перестали интересоваться тем, что сестры Дэдам думали о ней. Тридцать лет спустя уже немногие помнили Стрингера Дэдама, привлекательного джентльмена, который мог бы обратить неумелое хобби своих стареющих сестриц в процветающий коннозаводческий бизнес. А сестры Дэдам сами уже устали от своей навязчивой идеи – спустя столько лет они уже не были уверены, что Стрингер пытался что-то рассказать о мисс Галли, – и решили, что лошади – лучшие друзья им, чем люди в Милбурне. Через двадцать лет сестры все еще жили, но Нетти парализовало после удара, и большинство молодежи в городе ни одну из них никогда не видели.

Фредди Робинсон как-то проезжал мимо их фермы – он тогда только недавно переехал в Милбурн, – но, заметив табличку на почтовом ящике «Полк. Т. Дэдам», завернул к их дому. Он не знал, что Ри Дэдам обновляла табличку раз в два года: полковник Томас Дэдам умер от малярии в 1910-м, но его дочь была слишком суеверна, чтобы снять ее. Ри объяснила это агенту; и ей было настолько приятно видеть здесь, за своим столом, элегантного молодого человека, что она с ходу купила у него полис на три тысячи долларов. А застраховала она своих лошадей. Поступая так, она думала о Джиме Харди, но не сказала об этом Фредди Робинсону. Джим Харди, местный хулиган, таил злобу на сестер еще с того времени, когда Ри выгнала его, тогда еще совсем мальчишку, из конюшни: и, как Фредди ей объяснил, небольшая страховка – это то, что нужно, если Джим Харди вдруг вернется с канистрой бензина и спичками.



В то время Фредди был еще новичком в своем бизнесе и мечтал стать членом Круглого Стола Миллионеров; восемь лет спустя он приблизился к своей мечте, но потерял интерес к делу: понял, что давно бы добился всего, живи он в крупном городе. Он достаточно много поездил по конференциям и собраниям страховых агентов и теперь знал о страховом бизнесе почти все, что требуется: он знал, как этот бизнес работает; он знал, как всучить страховой полис на жизнь и имущество напуганному молодому фермеру, заложившему душу банку и вложившему последнее в свою молочную ферму, – такому просто необходима страховка. Однако восемь лет, проведенных в Милбурне, преобразили Фредди Робинсона. Он уже не гордился своей возможностью продавать, потому как понял, что она зависит от возможности спекулировать на страхе и зависти; и он научился презирать чуть ли не половину своих коллег-агентов – «Парней-Что-Надо», как называли их в компании.

Причиной перемен в нем стали не его женитьба и рождение детей, а тот факт, что жил он в доме напротив Джона Джеффри. Поначалу, видя, как старики раз в месяц вышагивают к дому доктора, он потешался: они казались ему такими невероятно надутыми и комичными. Поедатели ужинов! Они выглядели непередаваемо серьезными – пять Мафусаилов из далекого прошлого.

Потом Фредди начал подмечать за собой: он с облегчением вздыхал, возвращаясь с собраний агентов в Нью-Йорке; с супружеской жизнью дело обстояло плохо (выяснилось, что его скорее привлекают старшие школьницы, чем родившая и вырастившая двоих детей жена), но его дом был не только на Монтгомери-стрит – Милбурн был тише и милее всех городов, где он бывал. Постепенно он начал понимать, что с Милбурном его связывают особые отношения; жена и дети казались неизменными и вечными, а Милбурн – временным прибежищем, оазисом, а не провинциальным болотом, как он поначалу считал. Однажды на конференции новый агент, сидевший с ним рядом, отколол свой значок «Парня-Что-Надо» и бросил под стол, сказав: «Я многое могу вытерпеть, но от этой микки-маусовой чуши хочется лезть на стену!»

Два последующих события, таких же незначительных, как и предыдущее, способствовали перемене во Фредди. Как-то ночью, прогуливаясь по Милбурну, он проходил мимо дома Эдварда Вандерлея на Хавен-лейн и увидел в окне их всех – Клуб Фантазеров. Мафусаилы сидели, беседовали; один поднял руку, другой улыбнулся. Фредди было одиноко, а они казались такими близкими друг другу. Он остановился поглядеть на них. Когда он приехал в Милбурн, ему было двадцать шесть, сейчас – тридцать один, и мужчины уже не казались ему такими уж стариками; в то время как они, казалось, не менялись, он слегка приблизился к ним. Теперь в них не было ничего смешного или гротескного – они выглядели достойно. А еще – он никогда не думал об этом – им было очень хорошо вместе. Он гадал, о чем же они беседуют, и вдруг с жаром подумал: это что-то секретное, тайное – не бизнес, не спорт, не секс, не политика. Он с полной для себя ясностью осознал, что это нечто такое, о чем ему в жизни не приходилось и слышать. Через две недели он пригласил в ресторанчик в Бингэмптоне школьницу и видел там Льюиса Бенедикта, сидевшего за столиком с официанткой из бара Хемфри Стэлледжа. (Они вежливо отказались от приглашения Фредди присоединиться.) Он начал завидовать Клубу Фантазеров; а вскоре после этого он полюбил то, что они, как ему казалось, представляли собой: некое сочетание культуры и приятного спокойного времяпрепровождения.

Особенную симпатию Фредди питал к Льюису. По возрасту тот был к нему ближе остальных и казался Фредди тем, кем он сам мог бы со временем стать.

Он наблюдал за своим кумиром в «Хемфрис Плэйс», подмечая, как тот приподнимает брови, прежде чем ответить на вопрос, и как слегка склоняет набок голову – в основном, когда улыбается, и как смотрит. Фредди начал копировать эти жесты. Он начал также копировать и то, что, на его взгляд, составляло сексуальный стиль Льюиса, снижая, однако, возрастную планку девушек, – с двадцати пяти – двадцати шести у Льюиса до семнадцати-восемнадцати для себя. Он покупал себе такие же пиджаки, какие носил Льюис.

Когда доктор Джеффри пригласил его на вечеринку в честь Анн-Вероники Мор, Фредди показалось, что для него открылись врата рая. В его воображении рисовался тихий вечер, Клуб Фантазеров, он и маленькая актриса, и он велел жене остаться дома. Когда же он увидал у доктора целую толпу гостей, он растерялся и повел себя как последний глупец. Расстроенный, он стеснялся подняться наверх, чтоб наконец-то подружиться со своими кумирами; он строил глазки Стелле Готорн; когда он все же собрался с духом и подошел к Сирсу Джеймсу – всегда внушавшему ему ужас, – он на свою беду вдруг невольно заговорил с ним о страховке. Когда обнаружили тело Эдварда Вандерлея, Фредди ушел вместе с остальными гостями.

Самоубийство доктора Джеффри повергло Фредди в отчаянье. Клуб Фантазеров разваливался, а он так и не успел доказать, что нужен им. В тот вечер он увидел, как Льюис подъехал к дому доктора, и выбежал, чтоб успокоить его – обратить на себя его внимание. И опять ничего не получилось. Он до этого поругался с женой, слишком нервничал и вновь не смог удержаться от разговоров о страховке; он опять потерял Льюиса.



Его дети уже вовсю бегали, а жена хотела развода. А еще он ничего не знал о том, что пытался сказать перед смертью Стрингер Дэдам, истекая кровью на кухонном столе, и поэтому понятия не имел, что его ожидало, когда Ри Дэдам однажды утром позвонила ему и попросила приехать на ферму. Но он думал, что то, что он увидел там – клочок шелкового шарфика, трепыхавшийся на проволочной изгороди, – откроет ему путь в любезную компанию друзей, куда он так стремился.

Поначалу это показалось обычным утренним вызовом – очередная рутинная скукота. Ри Дэдам заставила его ждать десять минут на обледенелом крыльце. Время от времени из конюшен доносилось ржание лошадей. Наконец она появилась – старенькая, сморщенная, закутанная в плед поверх одежды – и заявила, что знает, кто это сделал, да, сэр, она знает, но она просмотрела свой полис и там нигде не сказано, что вы не получите обратно своих денежек, если вы знаете, правильно? Не хотите ли кофе?

– Да, спасибо, – сказал Фредди и вытащил кое-какие бумаги из портфеля. – Вам следует заполнить все эти бланки, чтобы компания могла начать расследование как можно скорее. И конечно, мисс Дэдам, мне необходимо осмотреть все, чтобы определить степень нанесенного ущерба. Насколько я понял, здесь произошел несчастный случай?

– Я же говорю, – сказала она, – я знаю, кто это сделал. Это не несчастный случай. Мистер Хардести скоро тоже подъедет, так что вам придется дождаться его.

– В таком случае это убытки, понесенные в результате преступления, – заявил Фредди, сверившись с бумагами. – Не могли бы вы рассказать мне своими словами о случившемся?

– А других слов у меня и нет, мистер Робинсон, но все же вам следует дождаться приезда мистера Хардести. Я слишком стара, чтоб повторять дважды. И я не собираюсь второй раз выходить на этот холод, даже за деньги. Бр-р-р! – Обхватив себя костлявыми руками, она притворно задрожала. – А теперь посидите спокойно и налейте себе кофе.

Фредди, которому ужасно неудобно было держать в охапке и документы, и ручку, и портфель, осмотрелся в поисках свободного стула. Кухня сестер Дэдам была похожа на грязную захламленную пещеру. На одном из стульев стояли две настольные лампы, на другом пылилась стопка выпусков «Горожанина», пожелтевших от времени. Высокое настенное зеркало с рамкой в виде дубовых листьев тускло вернуло ему отражение – символ бюрократической некомпетентности в обрамлении вороха бумаг. Он отошел к другой стене, нагнулся и, садясь, зацепил картонную коробку, стоявшую на стуле. Она с грохотом свалилась на пол. Только солнечный свет освещал комнату.

– Господи, – вздрогнув, охнула Ри Дэдам. – Какой шум!

Фредди осторожно вытянул ноги и разложил на коленях документы:

– Умерла лошадь, так?

– Так. И вы мне должны кое-что заплатить – много заплатить, насколько я понимаю.

Фредди услышал, как что-то тяжелое покатилось по направлению к кухне, и беззвучно застонал.

– Я еще только начал уточнять подробности, – сказал он и повернулся на стуле так, чтобы не видеть Нетти Дэдам.

– Нетти хочет поздороваться с вами, – пояснила Ри, и ему невольно пришлось это сделать.

Мгновением позже дверь, скрипнув, отворилась, впуская гору одеял на инвалидной коляске.

– Здравствуйте, мисс Дэдам, – сказал Фредди, привстав с портфелем в одной руке и документами в другой. Он коротко взглянул на нее и уткнулся в свои бумаги.

Нетти издала звук. Ее голова казалась Фредди сплошным провалом распахнутого рта. Старушку до подбородка укутывали одеяла, а голова была запрокинута назад каким-то жутким сокращением мышц, так что рот ее был постоянно открыт.

– Помнишь милого мистера Робинсона? – спросила Ри у своей сестры, ставя чашки с кофе на стол. Ри, наверно, всегда ела стоя, потому что она и сейчас, похоже, не собиралась присесть. – Он поможет нам получить компенсацию за бедняжку Шоколадика. Он оформляет документы, не так ли? Он оформляет документы.

– Руар, – пролепетала Нетти, тряся головой, – Глр рор.

– Вернет нам наши денежки, правильно, – сказала Ри. – Нетти согласна, мистер Робинсон.

– Я бы так не сказал… – произнес он, вновь отводя взгляд. – Давайте о деле, хорошо? Я так понял, что животное звали…

– А вот и мистер Хардести! – перебила Ри. Фредди услышал, как к дому подъехала машина, и положил ручку на документы, разложенные на коленях. Невольно он взглянул на Нетти, которая шевелила ртом и мечтательно глядела в грязный потолок. Ри поставила свою чашку на стол и заковыляла к двери. «А вот Льюис вскочил бы и открыл ей дверь», – подумал Фредди, сжимая в руках пачку бланков.

– Да сидите вы, ради бога, – отрывисто сказала Ри.

Башмаки Хардести проскрипели по занесенному снегом крыльцу. Он успел дважды постучать, прежде чем Ри дотащилась до двери.


Фредди слишком часто видел Уолта Хардести в «Хемфрис Плэйс» – тот проскальзывал в заднюю комнату в восемь и, шатаясь, выбирался оттуда к двенадцати, – чтобы всерьез воспринимать его как шерифа. Он выглядел как вечно недовольный неудачник. Когда Ри открыла дверь, Хардести стоял на крыльце – руки в карманах, глаза скрыты забралом черных очков – и не двигался с места.

– Здрасьте, мисс Дэдам, – сказал он. – Ну, что тут у вас?

Ри плотнее укуталась в шаль и вышла к нему. Фредди помедлил, но понял, что она не собирается возвращаться в дом; он сгрузил бумаги на стул и последовал за ней. Нетти затрясла головой, когда он проходил мимо нее.

– Я знаю, кто это сделал, – услышал он, приближаясь. Голос старушки был высок и полон негодования. – Джим Харди, вот кто!

– Да ну? – сказал Хардести. Фредди присоединился к ним, и шериф приветствовал его кивком. – А вы уже тут как тут, мистер Робинсон?

– Работа такая… – пробормотал Фредди. – Приходится оформлять документы.

– Что б вы без бумаг делали… – натянуто улыбнулся ему Хардести.

– Это точно Джим Харди, – настаивала Ри. – Мерзкий мальчишка!

– Ладно, поглядим… – сказал Хардести. Они уже почти подошли к конюшне. – Кто обнаружил мертвое животное – вы?

– У нас сейчас один юноша подрабатывает, – ответила Ри. – Он приходит кормить, поить, убирать навоз… Он гомосексуалист, – добавила она, и Фредди удивленно вздернул голову. Запахло навозом. – Он и обнаружил Шоколадика. Шестьсот долларов чистого мяса, мистер Робинсон, независимо от того, кто это сделал.

– Ох, откуда у вас такая цифра? – спросил Фредди. Хардести открывал дверь конюшни. Фредди все лошади внушали страх. Они раздували широкие ноздри и косили на него огромными глазами.

– А оттуда, что его папа был Генерал Херши, а мама – Сладкоежка, и они тоже были прекрасными лошадьми, так-то вот. Мы могли бы продать его как племенного жеребца кому угодно. Нетти всегда говорила, что он вылитый Сухарик.

– Сухарик, – процедил сквозь зубы Хардести.

– Вы слишком молоды, чтобы помнить хоть одну настоящую лошадь, – сказала Ри. – Обязательно запишите. Шестьсот долларов. – Она шла впереди, и лошади в стойлах испуганно шарахались или оборачивались, в зависимости от своего темперамента.

– Грязноватые у вас животные, – заметил Хардести. Фредди взглянул повнимательнее и разглядел на боках некоторых лошадей пятна сухой грязи.

– Пугливые, – сказал он.

– Один говорит, пугливые, другой – грязные. Я слишком стара – вот в чем проблема. А вот наш бедный Шоколадик, – она могла этого не говорить; двое мужчин смотрели через решетчатую дверь стойла на тело крупного рыжеватого коня на заваленном соломой полу. Фредди оно казалось огромной дохлой крысой.

– Черт! – выругался Хардести и открыл дверь стойла. Перешагнув через окоченевшие ноги, он направился к шее. В соседнем стойле заржала лошадь, и Хардести чуть не упал. – Дьявол! – опершись о стенку стойла, он выровнял равновесие. – Дьявол, даже отсюда видно. – Он потянулся к носу лошади и запрокинул ей голову. Ри Дэдам закричала.



Они то тащили Ри, то поддерживали ее под руки, вытаскивая из конюшни мимо испуганных животных.

– Да тихо, тихо, – приговаривал Хардести, словно обращался не к старушке, а к лошади.

– Кто, черт возьми, способен на такое, а? – спросил Фредди, все еще шокированный видом длинной раны на шее животного.

– Норберт Клайд утверждает, что марсиане. Говорит, видел одного. Вы что-нибудь об этом слышали?

– Кое-что, – сказал Фредди. – Вы собираетесь поинтересоваться у Джима Харди, где он находился прошлой ночью?

– Знаете, мистер, я чертовски радуюсь, когда никто не сует нос в мои дела и не подсказывает, что мне следует сделать, а что – нет, – шериф наклонился к старушке. – Мисс Дэдам, вы пришли в себя? Хотите присесть? – Она кивнула, и Хардести сказал Фредди: – Я ее придержу, а вы пойдите откройте дверь моей машины.

Они втащили ее на сиденье, ноги болтались снаружи.

– Бедный Шоколадик… Бедный Шоколадик, – причитала она. – Какой ужас… Бедный Шоколадик…

– Все нормально, мисс Дэдам. Послушайте-ка, – Хардести подался вперед и поставил ногу на бампер, – это не Джим Харди, слышите? Джим с Питом Барнсом всю ночь дули пиво в баре. Они ездили в пивбар, за город, в Глен Обри, и мне точно известно, что они проторчали там до двух ночи. Я в курсе, что вы с Джимом немного не в ладах, и заранее навел справки.

– Он мог успеть и после двух, – заметил Фредди.

– Они с Питом до рассвета играли в карты в подвале у Барнсов. Во всяком случае, так утверждает Пит. Джим почти все время с Питом, но я думаю, сын Барнсов не из тех, кто покрывает подобные вещи, а вы?

Фредди покачал головой.

– А когда Джим был не с Питом, он был с этой приезжей дамочкой, вы понимаете, о ком я. Красотка такая – фотомодель, да и только.

– Я знаю, о ком вы. Я видел ее.

– Вот-вот. Так что не убивал он ни эту лошадь, ни овец Эльмера Скейлса. Сельхозагент говорит, что это собака-убийца. Так что если увидите летающую собаку с клыками как бритвы, значит, это она и есть. – Он тяжело взглянул на Фредди, затем повернулся к Ри Дэдам. – Вы в состоянии дойти до дома? Тут слишком холодно для вас, мамаша. Я отведу вас в дом, а потом вернусь, вызову кого-нибудь убрать лошадь.

Фредди шагнул назад, уступая дорогу Хардести:

– Вы же знаете, это никакая не собака.

– Точно!

– А что вы думаете? Что происходит? – Он огляделся, словно что-то упустил. И в тот момент увидел что и удивленно открыл рот – яркий клочок ткани, трепещущий на колючей проволоке изгороди у конюшни.