Искушение

– Так я тебе и поверил. – Еще один зевок. – А я-то думал, ты тут тренируешься, осваиваясь с твоей ипостасью горгульи. Впрочем, должен признать, что мне нравится то, что ты сделала со своими рогами.

– С рогами? – Я машинально касаюсь моего левого рога. – О боже, он стал больше. Как это могло произойти?

– Уверен, что такого вопроса Джексон еще не слыхал, – сухо комментирует Хадсон.

– Я, знаешь ли, все еще здесь, – стиснув зубы, говорит Джексон. – Я все еще здесь, черт возьми.

– Я знаю. Прости, Джексон, прости. Просто он самый доставучий человек на планете, и он никак не заткнется.

– Осторожно, Грейс. Еще немного, и ты заденешь мои чувства, – язвит Хадсон.

– Да неужели мне так повезет? – огрызаюсь я, прежде чем опять повернуться к Джексону, на лице которого написаны злость и изумление.

– Он что, ведет себя так весь день? – спрашивает он наконец. – Пристает к тебе, пока у тебя не делается такой вид, будто ты сейчас взорвешься?

– Да, и я в самом деле взрываюсь! Именно это он и делает. Снова и снова.

– Ух ты, моя лапуля. Послушать тебя, так я так силен. – Хадсон строит мне глазки, но я вижу в них некоторое сожаление, как будто он думает, что, возможно, зашел слишком далеко. Но я не могу ему верить. Вполне может быть, что он всего лишь сожалеет о том, что мы с Джексоном больше не хотим вцепиться друг другу в глотки.

– Ох, опять.

– Опять. Выкуси.

Он не улыбается, но я вижу его клыки.

– Ты то и дело предлагаешь мне тебя укусить, и когда-нибудь кто-нибудь поймает тебя на слове и укусит.

– Ага, кое-кто меня уже кусал, – парирую я.

– Не напоминай мне об этом.

Его тон теряет свою обычную веселость, голос становится бесцветным, лицо непроницаемым. Он опять ложится на поле, кладет лодыжку на поднятое колено и, поднеся к лицу пьесу «Нет выхода», начинает читать.

Всем своим видом он показывает: «Мне ни до чего нет дела» и «Да пошли вы все на хрен», – и я не знаю, что на это можно сказать. Или что об этом думать.

Прежде чем я успеваю что-нибудь ответить, Джексон говорит:

– Прости меня. – Он подходит ко мне сзади и обвивает руками мою талию.

Я инстинктивно напрягаюсь, затем заставляю себя расслабиться, одновременно приняв человеческое обличье. Потому что какой смысл злиться на него? Разве я не взбесилась бы, если бы в голове у него сидела какая-то девица, отбирающая у меня все его внимание, узнающая о нем все до меня, заставляя меня чувствовать себя лишней? Взбесилась бы, да еще как.

И я подавляю свое раздражение и, повернувшись, обнимаю его.

– Нет, это ты меня прости. Я понимаю, что тебе это нелегко.

– Это нелегко нам обоим. – Он наклоняется и нежно целует меня в шею. – Я не должен этого забывать.

– Об этом должны помнить мы оба, – отвечаю я. – Прости, что иногда я слишком увлекаюсь, ругаясь с Хадсоном, и забываюсь.

– Не извиняйся. Назойливость – это один из главных талантов моего брата.

– Какого черта, – ворчит Хадсон, и тон у него сейчас еще более раздраженный, чем утром. – Это не входит даже в первую десятку моих талантов.

Мне приходится напрячь всю свою волю, но на сей раз я игнорирую его, сосредоточив все свое внимание исключительно на Джексоне – насколько это вообще возможно, если учесть, что Хадсон продолжает болтать.

– Спасибо, что ты понял, как мне из-за этого тяжело. Я знаю, это тяжело и для тебя, и я благодарна, что ты пытаешься облегчить мою ношу.

Джексон вздыхает, сжимает меня еще крепче и отвечает:

– Спасибо и тебе за то, что понимаешь, как это сказывается на мне. Обещаю, мы выдворим его из твоей головы и сделаем это так скоро, как только возможно.

– Лучше было бы еще скорее, – шучу я, и моя шутка срабатывает – Джексон смеется.

Он прижимает меня к себе еще несколько секунд, пока мы не замечаем, как на стадион заходят Флинт, Мэйси и еще двое, которых я не знаю.

Джексон еще раз целует меня в шею и нехотя отстраняется. Но перед тем как отпустить меня, он шепчет:

– Он правда знает, какое на тебе надето белье?

– Черное в белый горошек, – отвечает Хадсон, не отрывая глаз от книги.

Я вздыхаю.


– Правда.

Джексон явно рассержен, но, к счастью, он ничего не говорит.

А вот Хадсон не смущается.

– Завтра тебе стоило бы надеть красное в белый цветочек. Это мое любимое.

Прежде, чем я успеваю придумать подходящий ответ, сзади ко мне неслышно подбирается Флинт и сгребает меня в объятия. Затем разворачивает к себе лицом и, к моей досаде, распевает:

– Грейс, Грейс, детка.

Я не могу не заметить, что Джексон оскалил клыки.

И Хадсон тоже…

Это вам не роман для подростков. Я живу в мыльной опере, повествующей о сверхъестественных существах, и остается лишь гадать, что случится в следующей сцене.

Что за жизнь?





Глава 61. Попурри из монстров




– Ты готова показать этим ребятам, как это делается, Грейс? – спрашивает Флинт, наконец поставив меня на землю.

– Как делается что? – недоумеваю я, украдкой проверяя, вся ли моя одежда на месте. Обнимая меня, Флинт всегда проявляет слишком уж много рвения.

– Как надо летать, детка! – Он раскидывает руки в скверной имитации крыльев и полета и носится вокруг меня, как трехлетний малыш, изображающий самолет, что выглядит мило, но совершенно нелепо.

– Я готова к тому, чтобы ты сам показал им, как летать, – говорю я ему.

– Ни за что! Ведь мы с тобой в одной лодке. То есть ты, я и Иден. – Он с ухмылкой оборачивается к девушке, стоящей за ним, и манит ее вперед.

Она устремляет на него взор с таким видом, будто ни за что не снизойдет до ответа на этот плебейский жест. Но, заставив его прождать ровно столько, чтобы он понял, что она сдвигается с места только потому, что сама того хочет, наконец шествует к нам с видом, ясно говорящим: «Со мной шутки плохи».

– Это Иден Сеонг, – говорит Флинт, когда она наконец приближается к нам. – Одна из моих ближайших друзей, она умеет здорово управляться с мячом Лударес.

– Как и со всем другим, – говорит она, лениво растягивая слова, и даже голос ее кажется мне классным.

Я поверить не могу, что не заметила ее прежде, ведь ее никак нельзя назвать незаметной. Она высокая, как и Мэйси, с прямыми черными волосами, ниспадающими до ягодиц, и челкой, закрывающей брови и доходящей до фиолетовых глаз. Я приглядываюсь, уверенная в том, что они просто синие, но нет. Они и вправду фиолетовые, и это самые обалденные глаза, которые я когда-либо видела.

Она одета во все белое – белые спортивные штаны, белые кроссовки и белый топик, открывающий татуировку, изображающую корейского дракона и покрывающую ее плечи и обе руки. Она дракон, как и Флинт. Круто.

У нее много пирсинга – несколько сережек в ушах, а также в носу и в одной из бровей, причем все проколы украшены сверкающими драгоценными камнями разных цветов. На руках у нее красуется не менее десятка колец также с яркими камнями, но это не кажется неуместным, а только придает ей еще больший шик.

Не стану лгать, она уже нравится мне, нравится даже до того, как пожимает мне руку и говорит:

– Быть горгульей – это самая крутая штука, о которой я когда-либо слышала. Хорошая работа.

Я смеюсь.

– Хорошая работа? При чем тут я? Разве у меня был выбор?

Она пожимает плечами.

– Никто не может выбрать, кем быть на молекулярном уровне, Грейс. Но важно, что ты с этим делаешь, и пока что все, что ты делала, было круто.

– Об этом я ничего не знаю.

– А я знаю. И ты должна послушать меня. Меня слушают все.

Это похоже на высокомерие, но она так очаровательна, так похожа на рок-звезду. Неудивительно, что Флинт обожает ее.

– Так оно и есть, – говорит мне Флинт, одной рукой обнимает ее за плечи и сжимает так крепко, что она сердито смотрит на него. – Она дает очень хорошие советы.

Иден устремляет на него возмущенный взгляд, что только заставляет его сжать ее еще крепче. Но, когда он пытается взъерошить ей волосы, она выворачивается из-под его руки и заламывает ее ему за спину, отчего он взвизгивает – и выкашливает лед, – что вызывает смех и у Джексона, и у Мэйси, и у незнакомого мне парня, пришедшего вместе с Иден.

– Ты закончил? – вопрошает она, сощурив глаза.