Искупление грехов
Часть 24 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— В штанах у тебя малыш, — ответил я, стискивая челюсти. — Если ты их вообще носишь.
«Ты прячешь страх за хамством и злобой. Но я давно тебя поджидаю. Тебе предстоит ещё принять новый мир, как бы ты ни пытался его остановить».
— Я не приму твой мир, старый дурак, — огрызнулся я. — Такой мир я не приму никогда.
«Ты примешь и худший мир. Ты один из немногих, кто проходит мимо и не пытается ничего изменить. А значит — это твой мир».
— Я иду к своей цели, алхимик!
«Ты идёшь туда, куда указываю я, глупыш».
Мигнуло.
Когда вернулось зрение, мы стояли на стене погибшего и проклятого города. Внизу простирались призрачно-красные поля уже знакомого стебля. С другой стороны — разрушенный город. Я шарил взглядом вокруг, пытаясь понять правила, но выхода из Линга — не было. Правила молчали.
«Видишь, я сам определяю, что и как происходит в моих землях, мальчик», — прошелестел голос.
— И что ты хочешь мне показать? — спросил я.
«Цену твоего бездействия».
— Цена моего бездействия — куча выживших из ума алхимиков?
«Цена твоего бездействия — смерть города!».
— Ну тогда преклони колени, сморчок! — неожиданно захохотал Молчок. — Потому что в город вернулся великий воин — Шрам! Одним решением он спас бы тысячи никчёмных жизней, обратил в бегство серых и Орду!
«Замолчи!».
— Сокрушил бы могучим взмахом длани сошедших с ума алхимиков, поддержал бы рушащиеся стены города! — подхватил я. — Вот поэтому я и говорю, что ты — вонючий псих!
«Дойдите до фонтана по улице напротив лестницы», — с усмешкой шепнул голос и исчез.
Мы подошли к лестнице со стен и начали спускаться. Город внизу, окутанный призрачным туманом, встречал нас тишиной. Но стоило мне поставить ногу на мостовую, как вокруг закипел бой, грянул многоголосый крик, звон оружия и плач сплелись в непереносимую какофонию. Призраки последнего штурма, призраки страшного поражения — отголоски ужаса, что творился на улицах прошлой весной.
Вот серые зажимают в угол двух стражников. Те рубятся, падают, встают и снова рубятся, но с каждой секундой на их телах всё больше и больше порезов, сочащихся кровью. Вот другой стражник, упавший на колени и поднявший руки. И пробегающий серый срубает ему голову. Вот нежить — таран — разносит хлипкую баррикаду поперёк улицы, поднимая на свои рога сразу четверых защитников. Вот серый поймал ребенка и тащит его к стене, а вот его мать — тянет руки, пытается ползти, но её ногу грызёт с урчанием трупень.
Вот мудрец затапливает перекрёсток огнем, но из огня вырывается одна-единственная стрела, протыкая его насквозь. Вот два подростка пытаются спастись на крыше дома, сталкивают лестницу, но вынырнувший из-за конька мурло разрывает их на части. Жестокие картины взятия Линга, его последний день. Я уже знаю, что мне предстоит увидеть у фонтана, но ни Молчок, ни Пятнашка не догадываются. Девушка жмётся ко мне, вздрагивая и что-то шепча. Молчок молчит, но напряжённое лицо и сжатые в нить губы говорят лучше слов.
Площадь с фонтаном. Здесь и сейчас он ещё пускает воду, заботливо доставляемую из чана на крыше соседнего дома. Но и тут уже кипит бой. Последние отряды защитников падают под мечами серых, прикрывая отступление горожан. А на площадь врываются алхимики — разного роста, разного возраста, разной комплекции. Их всех объединяет одно — они неуязвимы, они быстры, они смертоносны. Но час, что мог переломить ход сражения, уже прошёл. Их порыв — жест отчаяния, надежда на чудо. Не более того.
— Кто решился принять эликсир до того, как проломили стены? Кто из вас кинулся под стены — сбивать лестницы, ломать тараны, жечь запасы? — громко крикнул я. — Кто из вас выпил своё вонючее пойло не от отчаяния и безысходности, а потому что любил людей?
«Ты упорствуешь!..».
— Я стою на своём! — оборвал я шелест. — Никто из твоих так и не смог мне ответить — почему? Мы, ааори, жертвуем жизнью постоянно. Даже сейчас! Никто не заставлял нас выбрать Линг местом службы. Мы пришли сюда сами — в надежде очистить его от такой плесени, как ты! Чтобы он снова служил людям!
«И деньги тут ни при чём?» — ехидно осведомился старик.
— Деньги в мире денег — всегда при чём! Люди княжества тоже не бесплатно дают нам снаряжение и продукты — и тоже дерут тройную цену! Зато я все эти месяцы верно служил людям, не отлынивал, не увиливал и не боялся…
«Довольно. Я уже понял, ты не наш воин. Тогда иди к своей боли, а твои друзья пойдут к своей».
Я резко оглянулся — вокруг руины площади с фонтаном и сухие останки тех, кого не смогли похоронить. Нет ни Молчка, ни Пятнашки. А я даже не понял, когда они пропали. Один из туманных клоков сжался и выстрелил в меня. Но я ждал этого и готовился. Разговаривая, я думал об одном: а мог ли верховный алхимик кидать меня и моих друзей в те миры, которые выбрал сам? Я порезал палец, спрятав его под доспехом, и просил дать мне возможность управлять перемещением. И незаметно платил за это своей кровью.
Получилось!
Мир изменился снова. И снова, как год назад, я стоял на дороге меж двух полей, а впереди — виднелось селение. Поле стеблей было пустым. Не шёл по нему селянин в набедренной повязке, не шатались на ветру толстые стебли. Они были слишком малы. Получилось! Или не получилось? Мне нужен был тот мясной алхимик, которого я встретил здесь ещё прошлой весной. Не став гадать, я вытащил копьё, поудобнее его перехватил и направился в село — настало время выполнять обещания. Улицы были всё так же пусты. И снова впереди раздавалось бормотание. Я осторожно выглянул из-за угла. Люди стояли на коленях, но стало их значительно меньше. А вот алхимик заметно подрос. Он стал ещё больше и уродливее.
«Кто ещё хочет отдать мне своих родных? Кто ещё тут плохо молится? — его голос в голове живо напомнил мне о прошлой встрече. — Что примолкли? Молитесь! Молитесь, ленивые твари! С каждым словом молитвы вы должны давать мне силы, с каждым звуком — жизнь. Иначе я получу её другим путём».
«Где же ты, Катуавр? Где же?» — подумал я и почувствовал: тут. Катуавр всегда был тут — это лишь часть меня. Часть далёкая, из прошлых жизней — но часть, а потому никуда не уходит. И если страшно — спрячь свой страх. Если сомневаешься — перестань. Я сомневался много и постоянно. И Катуавр — тоже. И именно поэтому он был всю жизнь наглым и самоуверенным типом. И сейчас мне надо было просто стать им.
Шаг и улыбка на губах. Я шёл по улице, чувствуя только брезгливость. Я просто делаю свою работу. Я просто собираюсь побыть мясником. И даже если стейк будет бросаться мудростью — его это не спасёт.
— Я гляжу, у тебя новый товар, мясная лавка!
«ЧТО?! ТЫ?!».
— Соскучился? Вижу!
«КТО ТЕБЕ ПОЗВОЛИЛ?».
— Уходи, ааори, проваливай, — шепчет единственный старик, стоявший на коленях у самого края. — Ты нас погу….
Я уже представлял, как мой сапог со смачным хрустом врезается ему в лицо. Но старик почувствовал мою злость и уверенность — отшатнулся, не поднимаясь с колен. Он смотрел на меня с таким страхом, будто это я каждый день убиваю его односельчан. И мне стало противно пачкать сапог.
— Я сам решу, где мне быть, а где — нет. Здесь — я решу это сам! — в голосе ни капли сомнений. — Эти земли будут зачищены!
— Но мы!.. Не надо! — старик сжимается в комок, когда я снова заношу ногу. — Мы не виноваты!..
— Кто ты, старик?
— Я… я….
— Тебя нет, старик! Ты — ничто! Ты был никем и ничем, старик?
— Я — Ма…
Движение ноги, и он снова затыкается.
— А я был! Полтора года мне рассказывали, что я никто и ничто, старик! И потом снова твои же братья аори доказывали мне, что я пустое место, — продолжаю я. — И теперь ты лишён имени. Потому что у ничего — не может быть имени, старик. Так мне говорили в школе нерождённых твои собратья. Но изменённый — раб алхимиков, это тоже никто и ничто. И говорить вы будете тогда, когда я вам разрешу. Проваливайте все отсюда!
Люди переглядываются, в глазах непонимание и страх. Страх — как много страха…
«ХВАТИТ! ЭТО МОИ ЛЮДИ!».
Мясной великан поднялся во весь свой огромный рост — шагов шесть в высоту — и пошёл ко мне.
«ЭТО ТЫ ПРОВАЛИВАЙ!».
— Как перемещаться между вашими мирами, стейк?
«НИКАК, ЧЕРВЯК! ТЕБЕ НИКАК!».
— Тогда готовься к разделке!
Прыжок вперёд, укол и отскок. Быстро, с другим взглядом, угадывая каждое мясное движение.
— Как перемещаться между вашими мирами? — я повторил вопрос и снова поднял копьё.
И великан неуверенно отступил, продолжая молчать. Хоровод искр закрутился вокруг его руки, а я — отправил в его сторону всего одну каплю крови, сплетая часть своей жизни в огненный узор. Пламя и обиженный рёв в голове. Тварь упала на колено, дымящееся и обуглившееся.
— Как? Перемещаться? Между? Вашими? Мирами?
«ЗЕРНО! ЗЕРНО МУДРОСТИ! ТОЛЬКО НАША МУДРОСТЬ ДАЁТ ЭТУ ВОЗМОЖНОСТЬ!».
— Где? Оно?
«ВНУТРИ! ТЫ ЧТО, СОВСЕМ ДУРНОЙ?».
Очередная капля крови отправилась в полёт, сжигая мясную руку. С утробным чавканьем рука отделилась от тела. Я перехватил копьё двумя руками, шагнул вперёд и нанес рубящий удар по второй руке у плеча и отступил, уходя от ответного удара. Сместившись, снова прыгнул, с хрустом отрезав вторую руку окончательно.
«Я ЖЕ ОТВЕТИЛ!» — голос обижен и полон боли. Алхимик ворочался, пытаясь встать. На месте рук мясо зашевелилось: уже было видно, как начинают расти новые конечности. Только обугленное колено не могло восстановиться.
— Я понял тебя, — спокойно ответил я. — Мне просто нужно твоё зерно!
«НЕТ! НЕТ! НЕ МЕНЯ! Я ПОМОГУ!».
— Да вот ещё. Я же обещал, что разберусь с тобой, — прыжок, и лезвие входит в глаз на груди.
Тело задёргалось и развалилось, опадая гнилыми кусками мяса, в которых обнаружилась непонятная сухонькая тварь, похожая на чудищ Диких Земель и главного алхимика. Просто другая, просто заигравшаяся во вседозволенность — с чуждыми формами, чуждыми привычками. В ней нет и уже никогда не будет ничего человеческого.
Люди, так и оставшиеся со своим господином, скулили, боясь покинуть площадь. Но мне — плевать. Наклонившись над алхимиком, вскрываю череп и, превозмогая отвращение, нащупываю продолговатое уплотнение в середине мозга. Там, внутри три горошины, из которых я взял самую большую — чёрно-серую, грязную, матовую. Другую. Пищевод и желудок взорвались болью, когда я проглотил её. Я успел сделать пару шагов, когда боль скрутила меня, заставляя сдерживать рвотные позывы, вывернула дугой на земле, заставила зарычать и… отпустила. Я снова опустился рядом с трупом и достал новую горошину. Боль повторилась, но в этот раз была слабее, и быстрее закончилась. Ещё одна горошина — и всё прошло легко. Даже к этой мерзости, оказывается, можно привыкнуть.
Я с удивлением осмотрелся: под другим взглядом начал меняться и мир вокруг. Проявились новые искры — даже не искры, а сгустки, крупные и белесые, как личинки насекомых. Они сплетались в кружево узоров, опутывая людей и постройки. И не люди это уже — а такие же твари, как я только что прикончил. Бледные, жалкие и отвратительные. Потерявшие давно всё человеческое, предавшие всех вокруг и самих себя. Нет никаких молодых тел — есть сухие тела молодых стариков, трясущихся перед трусливым уродом, который ничего не мог мне сделать.
Здесь другая мудрость: она проста и понятна, в ней нет того бесконечного многообразия, как в настоящем мире — простые плетения, простые узлы, как будто грубые узелки на верёвке. И выход — простой и понятный выход — прямо в колодце, на котором сидела тварь. Один приказ, одна мысль — и я оказался там, где Пятнашка, Молчок и Хохо были привязаны к столбу, а тонкие побеги вились вокруг их ног, проникали в щели и наполнялись краснотой под пристальным взглядом уродливой твари. Такое чудище я видел в селении, где мы добывали красные стебли, когда он опоздал и не смог помешать нам установить поглотитель.
Не знаю, как выглядело моё появление, но тварь почувствовала меня — обернулась, бросила в меня свои помойные искры, которые разлетелись от моего приказа. Перед новой мудростью я успел сделать лишь один шаг. Я снова развеял искры и занёс копьё, но тварь боится боли. В глазах — страх. Она отскочила сразу на пару десятков шагов как кузнечик, завыла, и в вое этом слышится: «Тревога!». Я понял, что времени нет — надо уходить. Уходить сейчас. Мечом срубаю стебли и срезаю веревки, освобождая Хохо, Молчка и Пятнашку.
— Шрам! Наши — там, — девушка указала мне за спину. Я обернулся и увидел ещё столбы. На одном — Пузо и Нож, на другом — Суч и Рыба.
Бросился к столбам, освободил друзей. На ногах держится один Молчок. Всех остальных я поспешно стащил в кучу. Мне нужен простой круг. Простой круг, что выведет нас к границе. Круг я черчу копьём, когда из туманных обрывков выскальзывают всё новые и новые алхимики, вливаю в круг местную мудрость, вперемешку с кровью — и мы оказываемся на краю Земель Линга. Только теперь нет позади старика, и можно сколько угодно оборачиваться. Он прилетит — прилетит очень скоро — но время есть. А до границы пара шагов, всего лишь пара шагов. И пусть на плечах тяжёлые соратники — неважно. Это даже хорошо! Это не даёт расслабиться.
«Ты прячешь страх за хамством и злобой. Но я давно тебя поджидаю. Тебе предстоит ещё принять новый мир, как бы ты ни пытался его остановить».
— Я не приму твой мир, старый дурак, — огрызнулся я. — Такой мир я не приму никогда.
«Ты примешь и худший мир. Ты один из немногих, кто проходит мимо и не пытается ничего изменить. А значит — это твой мир».
— Я иду к своей цели, алхимик!
«Ты идёшь туда, куда указываю я, глупыш».
Мигнуло.
Когда вернулось зрение, мы стояли на стене погибшего и проклятого города. Внизу простирались призрачно-красные поля уже знакомого стебля. С другой стороны — разрушенный город. Я шарил взглядом вокруг, пытаясь понять правила, но выхода из Линга — не было. Правила молчали.
«Видишь, я сам определяю, что и как происходит в моих землях, мальчик», — прошелестел голос.
— И что ты хочешь мне показать? — спросил я.
«Цену твоего бездействия».
— Цена моего бездействия — куча выживших из ума алхимиков?
«Цена твоего бездействия — смерть города!».
— Ну тогда преклони колени, сморчок! — неожиданно захохотал Молчок. — Потому что в город вернулся великий воин — Шрам! Одним решением он спас бы тысячи никчёмных жизней, обратил в бегство серых и Орду!
«Замолчи!».
— Сокрушил бы могучим взмахом длани сошедших с ума алхимиков, поддержал бы рушащиеся стены города! — подхватил я. — Вот поэтому я и говорю, что ты — вонючий псих!
«Дойдите до фонтана по улице напротив лестницы», — с усмешкой шепнул голос и исчез.
Мы подошли к лестнице со стен и начали спускаться. Город внизу, окутанный призрачным туманом, встречал нас тишиной. Но стоило мне поставить ногу на мостовую, как вокруг закипел бой, грянул многоголосый крик, звон оружия и плач сплелись в непереносимую какофонию. Призраки последнего штурма, призраки страшного поражения — отголоски ужаса, что творился на улицах прошлой весной.
Вот серые зажимают в угол двух стражников. Те рубятся, падают, встают и снова рубятся, но с каждой секундой на их телах всё больше и больше порезов, сочащихся кровью. Вот другой стражник, упавший на колени и поднявший руки. И пробегающий серый срубает ему голову. Вот нежить — таран — разносит хлипкую баррикаду поперёк улицы, поднимая на свои рога сразу четверых защитников. Вот серый поймал ребенка и тащит его к стене, а вот его мать — тянет руки, пытается ползти, но её ногу грызёт с урчанием трупень.
Вот мудрец затапливает перекрёсток огнем, но из огня вырывается одна-единственная стрела, протыкая его насквозь. Вот два подростка пытаются спастись на крыше дома, сталкивают лестницу, но вынырнувший из-за конька мурло разрывает их на части. Жестокие картины взятия Линга, его последний день. Я уже знаю, что мне предстоит увидеть у фонтана, но ни Молчок, ни Пятнашка не догадываются. Девушка жмётся ко мне, вздрагивая и что-то шепча. Молчок молчит, но напряжённое лицо и сжатые в нить губы говорят лучше слов.
Площадь с фонтаном. Здесь и сейчас он ещё пускает воду, заботливо доставляемую из чана на крыше соседнего дома. Но и тут уже кипит бой. Последние отряды защитников падают под мечами серых, прикрывая отступление горожан. А на площадь врываются алхимики — разного роста, разного возраста, разной комплекции. Их всех объединяет одно — они неуязвимы, они быстры, они смертоносны. Но час, что мог переломить ход сражения, уже прошёл. Их порыв — жест отчаяния, надежда на чудо. Не более того.
— Кто решился принять эликсир до того, как проломили стены? Кто из вас кинулся под стены — сбивать лестницы, ломать тараны, жечь запасы? — громко крикнул я. — Кто из вас выпил своё вонючее пойло не от отчаяния и безысходности, а потому что любил людей?
«Ты упорствуешь!..».
— Я стою на своём! — оборвал я шелест. — Никто из твоих так и не смог мне ответить — почему? Мы, ааори, жертвуем жизнью постоянно. Даже сейчас! Никто не заставлял нас выбрать Линг местом службы. Мы пришли сюда сами — в надежде очистить его от такой плесени, как ты! Чтобы он снова служил людям!
«И деньги тут ни при чём?» — ехидно осведомился старик.
— Деньги в мире денег — всегда при чём! Люди княжества тоже не бесплатно дают нам снаряжение и продукты — и тоже дерут тройную цену! Зато я все эти месяцы верно служил людям, не отлынивал, не увиливал и не боялся…
«Довольно. Я уже понял, ты не наш воин. Тогда иди к своей боли, а твои друзья пойдут к своей».
Я резко оглянулся — вокруг руины площади с фонтаном и сухие останки тех, кого не смогли похоронить. Нет ни Молчка, ни Пятнашки. А я даже не понял, когда они пропали. Один из туманных клоков сжался и выстрелил в меня. Но я ждал этого и готовился. Разговаривая, я думал об одном: а мог ли верховный алхимик кидать меня и моих друзей в те миры, которые выбрал сам? Я порезал палец, спрятав его под доспехом, и просил дать мне возможность управлять перемещением. И незаметно платил за это своей кровью.
Получилось!
Мир изменился снова. И снова, как год назад, я стоял на дороге меж двух полей, а впереди — виднелось селение. Поле стеблей было пустым. Не шёл по нему селянин в набедренной повязке, не шатались на ветру толстые стебли. Они были слишком малы. Получилось! Или не получилось? Мне нужен был тот мясной алхимик, которого я встретил здесь ещё прошлой весной. Не став гадать, я вытащил копьё, поудобнее его перехватил и направился в село — настало время выполнять обещания. Улицы были всё так же пусты. И снова впереди раздавалось бормотание. Я осторожно выглянул из-за угла. Люди стояли на коленях, но стало их значительно меньше. А вот алхимик заметно подрос. Он стал ещё больше и уродливее.
«Кто ещё хочет отдать мне своих родных? Кто ещё тут плохо молится? — его голос в голове живо напомнил мне о прошлой встрече. — Что примолкли? Молитесь! Молитесь, ленивые твари! С каждым словом молитвы вы должны давать мне силы, с каждым звуком — жизнь. Иначе я получу её другим путём».
«Где же ты, Катуавр? Где же?» — подумал я и почувствовал: тут. Катуавр всегда был тут — это лишь часть меня. Часть далёкая, из прошлых жизней — но часть, а потому никуда не уходит. И если страшно — спрячь свой страх. Если сомневаешься — перестань. Я сомневался много и постоянно. И Катуавр — тоже. И именно поэтому он был всю жизнь наглым и самоуверенным типом. И сейчас мне надо было просто стать им.
Шаг и улыбка на губах. Я шёл по улице, чувствуя только брезгливость. Я просто делаю свою работу. Я просто собираюсь побыть мясником. И даже если стейк будет бросаться мудростью — его это не спасёт.
— Я гляжу, у тебя новый товар, мясная лавка!
«ЧТО?! ТЫ?!».
— Соскучился? Вижу!
«КТО ТЕБЕ ПОЗВОЛИЛ?».
— Уходи, ааори, проваливай, — шепчет единственный старик, стоявший на коленях у самого края. — Ты нас погу….
Я уже представлял, как мой сапог со смачным хрустом врезается ему в лицо. Но старик почувствовал мою злость и уверенность — отшатнулся, не поднимаясь с колен. Он смотрел на меня с таким страхом, будто это я каждый день убиваю его односельчан. И мне стало противно пачкать сапог.
— Я сам решу, где мне быть, а где — нет. Здесь — я решу это сам! — в голосе ни капли сомнений. — Эти земли будут зачищены!
— Но мы!.. Не надо! — старик сжимается в комок, когда я снова заношу ногу. — Мы не виноваты!..
— Кто ты, старик?
— Я… я….
— Тебя нет, старик! Ты — ничто! Ты был никем и ничем, старик?
— Я — Ма…
Движение ноги, и он снова затыкается.
— А я был! Полтора года мне рассказывали, что я никто и ничто, старик! И потом снова твои же братья аори доказывали мне, что я пустое место, — продолжаю я. — И теперь ты лишён имени. Потому что у ничего — не может быть имени, старик. Так мне говорили в школе нерождённых твои собратья. Но изменённый — раб алхимиков, это тоже никто и ничто. И говорить вы будете тогда, когда я вам разрешу. Проваливайте все отсюда!
Люди переглядываются, в глазах непонимание и страх. Страх — как много страха…
«ХВАТИТ! ЭТО МОИ ЛЮДИ!».
Мясной великан поднялся во весь свой огромный рост — шагов шесть в высоту — и пошёл ко мне.
«ЭТО ТЫ ПРОВАЛИВАЙ!».
— Как перемещаться между вашими мирами, стейк?
«НИКАК, ЧЕРВЯК! ТЕБЕ НИКАК!».
— Тогда готовься к разделке!
Прыжок вперёд, укол и отскок. Быстро, с другим взглядом, угадывая каждое мясное движение.
— Как перемещаться между вашими мирами? — я повторил вопрос и снова поднял копьё.
И великан неуверенно отступил, продолжая молчать. Хоровод искр закрутился вокруг его руки, а я — отправил в его сторону всего одну каплю крови, сплетая часть своей жизни в огненный узор. Пламя и обиженный рёв в голове. Тварь упала на колено, дымящееся и обуглившееся.
— Как? Перемещаться? Между? Вашими? Мирами?
«ЗЕРНО! ЗЕРНО МУДРОСТИ! ТОЛЬКО НАША МУДРОСТЬ ДАЁТ ЭТУ ВОЗМОЖНОСТЬ!».
— Где? Оно?
«ВНУТРИ! ТЫ ЧТО, СОВСЕМ ДУРНОЙ?».
Очередная капля крови отправилась в полёт, сжигая мясную руку. С утробным чавканьем рука отделилась от тела. Я перехватил копьё двумя руками, шагнул вперёд и нанес рубящий удар по второй руке у плеча и отступил, уходя от ответного удара. Сместившись, снова прыгнул, с хрустом отрезав вторую руку окончательно.
«Я ЖЕ ОТВЕТИЛ!» — голос обижен и полон боли. Алхимик ворочался, пытаясь встать. На месте рук мясо зашевелилось: уже было видно, как начинают расти новые конечности. Только обугленное колено не могло восстановиться.
— Я понял тебя, — спокойно ответил я. — Мне просто нужно твоё зерно!
«НЕТ! НЕТ! НЕ МЕНЯ! Я ПОМОГУ!».
— Да вот ещё. Я же обещал, что разберусь с тобой, — прыжок, и лезвие входит в глаз на груди.
Тело задёргалось и развалилось, опадая гнилыми кусками мяса, в которых обнаружилась непонятная сухонькая тварь, похожая на чудищ Диких Земель и главного алхимика. Просто другая, просто заигравшаяся во вседозволенность — с чуждыми формами, чуждыми привычками. В ней нет и уже никогда не будет ничего человеческого.
Люди, так и оставшиеся со своим господином, скулили, боясь покинуть площадь. Но мне — плевать. Наклонившись над алхимиком, вскрываю череп и, превозмогая отвращение, нащупываю продолговатое уплотнение в середине мозга. Там, внутри три горошины, из которых я взял самую большую — чёрно-серую, грязную, матовую. Другую. Пищевод и желудок взорвались болью, когда я проглотил её. Я успел сделать пару шагов, когда боль скрутила меня, заставляя сдерживать рвотные позывы, вывернула дугой на земле, заставила зарычать и… отпустила. Я снова опустился рядом с трупом и достал новую горошину. Боль повторилась, но в этот раз была слабее, и быстрее закончилась. Ещё одна горошина — и всё прошло легко. Даже к этой мерзости, оказывается, можно привыкнуть.
Я с удивлением осмотрелся: под другим взглядом начал меняться и мир вокруг. Проявились новые искры — даже не искры, а сгустки, крупные и белесые, как личинки насекомых. Они сплетались в кружево узоров, опутывая людей и постройки. И не люди это уже — а такие же твари, как я только что прикончил. Бледные, жалкие и отвратительные. Потерявшие давно всё человеческое, предавшие всех вокруг и самих себя. Нет никаких молодых тел — есть сухие тела молодых стариков, трясущихся перед трусливым уродом, который ничего не мог мне сделать.
Здесь другая мудрость: она проста и понятна, в ней нет того бесконечного многообразия, как в настоящем мире — простые плетения, простые узлы, как будто грубые узелки на верёвке. И выход — простой и понятный выход — прямо в колодце, на котором сидела тварь. Один приказ, одна мысль — и я оказался там, где Пятнашка, Молчок и Хохо были привязаны к столбу, а тонкие побеги вились вокруг их ног, проникали в щели и наполнялись краснотой под пристальным взглядом уродливой твари. Такое чудище я видел в селении, где мы добывали красные стебли, когда он опоздал и не смог помешать нам установить поглотитель.
Не знаю, как выглядело моё появление, но тварь почувствовала меня — обернулась, бросила в меня свои помойные искры, которые разлетелись от моего приказа. Перед новой мудростью я успел сделать лишь один шаг. Я снова развеял искры и занёс копьё, но тварь боится боли. В глазах — страх. Она отскочила сразу на пару десятков шагов как кузнечик, завыла, и в вое этом слышится: «Тревога!». Я понял, что времени нет — надо уходить. Уходить сейчас. Мечом срубаю стебли и срезаю веревки, освобождая Хохо, Молчка и Пятнашку.
— Шрам! Наши — там, — девушка указала мне за спину. Я обернулся и увидел ещё столбы. На одном — Пузо и Нож, на другом — Суч и Рыба.
Бросился к столбам, освободил друзей. На ногах держится один Молчок. Всех остальных я поспешно стащил в кучу. Мне нужен простой круг. Простой круг, что выведет нас к границе. Круг я черчу копьём, когда из туманных обрывков выскальзывают всё новые и новые алхимики, вливаю в круг местную мудрость, вперемешку с кровью — и мы оказываемся на краю Земель Линга. Только теперь нет позади старика, и можно сколько угодно оборачиваться. Он прилетит — прилетит очень скоро — но время есть. А до границы пара шагов, всего лишь пара шагов. И пусть на плечах тяжёлые соратники — неважно. Это даже хорошо! Это не даёт расслабиться.