Искупление грехов

— Мы вернёмся, — ответил я. — Проверим лагерь и вернёмся за остальными. Дай нож, Пятнаш.

— Зачем тебе нож? — не поняла Пятнашка, протягивая свой кинжал.

Кинжал у неё был тонкий и острый. Я аккуратно взял его в левую руку, заметив краем глаза, что Молчок повторяет мои движения.

— Задолбало!.. — я полоснул по руке, вызвав вскрик у Пятнашки и Ша-арми. — … мечом руку полосовать!

Сжав кулак, я повёл им над кругом так, чтобы тонкая струйка попадала на полосу. С другой стороны то же самое делал Молчок. Алхимик засуетился, попытался приблизиться и еле увернулся от топора.

— Только подойди, урод! — крикнула девушка. — Шрам, что вы задумали?

— Мы уходим, — ответил я, сосредоточенно поливая линию.

— А он так и продолжит насиловать и убивать? — заорала Пятнашка с бессильной яростью, больно саданув меня кулаком по груди.

— Он и будет это делать, чтобы мы вышли из круга! — выкрикнул я ей прямо в лицо, уворачиваясь от второго удара.

— Ну нет! Я, пожалуй, и после ухода развлекусь, — вставил своё веское слово алхимик скрипучим голоском. — Девушек, юношей…

— Заткнись, — Пятнашка обернулась и дёрнулась в его сторону, занося топор.

— Арми, Одноглазый, держите её, — приказал я, сжав зубы.

— Отпустите меня! Я его убью! — вырывалась девушка.

— Уже пыталась, — отвечал Одноглазый. — Ты никого не спасёшь!

— Шрам!..

Мы с Молчком стукнулись кулаками. Я выпрямился, поймав умоляющий взгляд Пятнашки, повернулся к алхимику и проговорил:

— Бывай, извращенец!

Нас выкинуло прямо к границе земель Линга. Я навалился на Пятнашку и успел предупредить:

— Не оборачиваемся!

— Как ты мог?! — кричала девушка, рыдая и пытаясь вывернуться, но подоспели другие бойцы и помогли мне её удержать. — Как ты мог….

— Выходим! — коротко приказал я.

Два шага слились в одну сплошную бесконечность. Эмоции Пятнашки рвались, разрывая мне сердце — боль, отчаяние, горечь, обида, злость. Но я должен был вытащить всех. Я обернулся только тогда, когда над головой раскинулись звёзды ночного неба. Ужасный старик снова, как и чуть меньше года назад, стоял и смотрел на меня. И в этот раз в его взгляде я видел отчётливое раздражение.

— Я вернусь и вытащу своих бойцов, — пообещал я ему. Он кивнул, развернулся — и ушёл.





Глава 16




Лагерь встретил тишиной. Никто, кроме нас, не сумел ускользнуть из лап алхимиков. И единственными счастливчиками в этом безумии выглядели довольные кавали. Они честно дотащили телеги до лагеря и добрались до свежей травки, пробившейся через переплетения засыхающих изменённых растений. Теперь они обиженно поглядывали на нас и непрестанно двигали челюстями.

Еду мы готовили в полной тишине. Пятнашка ушла, уселась на камень в отдалении и сидела, глядя в сторону земель Линга.

— Шрам, — Ша-арми протянул мне две тарелки, и я благодарно кивнул. Хоть мне и страшно было подходить к Пятнашке, но я обязан был это сделать. По опыту я знал, что нельзя ей давать вариться в собственной боли — она не умела её глушить самостоятельно.

— Я не хочу, Шрам, — тихо сказала девушка, когда я подошёл.

— Я тоже, — ответил я. — Но если я не запихну в себя еды — завтра не будет сил вытаскивать всех остальных.

— Ты не сможешь вытащить их всех, — горько ответила она. — Почему ты не дал мне его убить?

— Ты бы не смогла, — ответил я и зачерпнул первую ложку, заставив себя прожевать и проглотить.

— Ты же сумел вытащить Они. Почему я не могла вытащить девушек? Почему?!

— Пятнаш, Они хотела уйти, — я с трудом сглотнул возникший в горле ком. — И она не была сломана. И была ребёнком. Те… люди — мы даже не знаем, люди ли они. Были ли те девушки, которых ты видела, или это просто память тех девушек? Или просто видение… Помнишь, как на забытой дороге…

— Там был Четырнадцатый… Тогда, на забытой дороге.


— Что?..

— Четырнадцатый! Только с золотистыми волосами, как у этой сучки. Он снова пытался меня изнасиловать, как и тогда…

Я замер, боясь спугнуть её откровенность.

— Я сначала была в его десятке. Я и Эр-нори… Потом меня спас Первый. Узнал и сумел назначить десятником. А Нори… Кривого забрал другой десятник, — Пятнашка всхлипнула и вытерла нос тыльной стороной руки. — Четырнадцатый… Он… Он стал меня тренировать, и на одной тренировке просто попытался изнасиловать — я отбивалась, кричала. Но никто не пришёл. Всем было наплевать… Я не могла ничего сделать…

Больше всего меня интересовал вопрос, как Пятнашка спаслась — потому что в первую ночь со мной она была ещё нетронутой.

— И тогда я начала его оскорблять… Смеяться над ним. Он злился и не мог… У него… В общем, он избил меня и ушёл, пообещав, что возьмет своё. Он всегда брал своё, как твоя эта…

— Она не моя, — проговорил я. — Давным-давно не моя. И никогда не была. Четырнадцатый мёртв, Пятнашка, убит Златой. И Злата тоже мертва. Ты давно со мной, а я давно с тобой… Уже год, если задуматься… что у меня не всегда получается, — пока я говорил, Пятнашка слабо улыбнулась. — Это твой страх. И твоя боль, и её используют против тебя.

— А чего боишься ты? — спросила девушка. — Там на дороге… Что видел ты, кроме этого… капитана?

— Его и видел, — ответил я. — Только его. Он был мной. Это был я. И сегодня он снова вырвался на свободу.

— Как?

— Когда я нашёл Одноглазого, условием выхода было не бояться и не сомневаться, — ответил я. — И он вырвался и стал мной. Я шёл и мечтал перерезать глотку графу…

— Вот уж новость, — девушка фыркнула. — Я тоже этого хочу. Очень хочу. И хочу отрезать причиндалы тому алхимику. Завтра я пойду с тобой…

— Может…

— Не может, Шрам. Пойду — там мой десяток, мои друзья. А если я тебя потеряю — сойду с ума.

— Забавно, — я усмехнулся. — Сегодня я так же думал про тебя.

— Ну вот и не отказывай мне, — ответила Пятнашка, зачерпнув ложку каши. — Имафе я оф фефя уду!

— Фефя уду — это страшная угроза, — согласился я.



Кроме Пятнашки, я взял с собой Молчка. Ша-арми с Одноглазым ругались, но я запретил.

— Я вижу мудрость, Молчок — тоже, — прервал я споры. — Пятнашку мы убережём вдвоём. Но если с катушек слетишь ты или Одноглазый — удержать мы вас не сможем. А если кто-то выйдет в лагерь? Нет, ждите. Мы вернёмся.

— А вернётесь ли? — хмуро буркнул Одноглазый.

— Обещаю, что вернёмся, — ответил я.

Не знаю, что такого было в моих словах, но мне поверили.

Ранним утром мы подошли к туманной границе и шагнули внутрь. Как же тяжело было заставить себя делать это — без амулетов, без верных бойцов. Но наши бойцы были там — в тумане, и их нужно было вывести. Один шаг, и нас перенесло в малый мир.

Мы оказались в лесу — в самом страшном лесу, который мне доводилось видеть. Деревья, что росли здесь, не были деревьями в прямом смысле этого слова. В каждом дереве, если присмотреться, можно было увидеть застывшую детскую фигуру. Каждое дерево — один ребёнок.

«Как вам моя коллекция, ааори? — лишь шелест в голове, но я как наяву представил себе странного высокого старика, закутанного в длинный балахон. Его мне уже доводилось видеть. — Я так долго хотел вам показать её».

— Так что же не показал? — спросил я в пустоту, внимательно оглядываясь.

«Я не могу покинуть пределов тучи, — ответил старик. — Ты знаешь это. Не лукавь. Ты сам струсил ко мне прийти».

— Ну показал ты коллекцию — дальше-то что? — я не нашёлся с остроумным ответом.

«Дальше её надо осмотреть, — прошелестел голос. — Выход с другой стороны этой выставки боли».

— Нам, что, надо туда идти? — тихо спросила Пятнашка, а я только кивнул.

— А если?.. — начала девушка, но Молчок постучал себя по голове, показывая, что он об этом думает.

— Просто будь рядом. Не сходи с дороги. Не обращай внимание ни на что! Мы — за своими бойцами! — строго приказал я.

Если верить голосу и моим ощущениям — нам нужно было пройти сквозь лес. Мы нерешительно двинулись по неширокой просеке, свободной от деревьев. И стоило нам зашевелиться, как контуры детей вокруг ожили. Со всех сторон на нас обрушился плач. Плач десятков детей Линга, брошенных в проклятом городе на растерзание алхимикам, преданных родителями, которые пытались сохранить свою жизнь. Детей, чьих тел не касалось изменение.

Они плакали и молили на все лады — голосами мальчиков и девочек. Они пытались выйти из своих узилищ, тянули к нам руки, а мы ничем не могли им помочь. Пятнашка прижалась ко мне, пытаясь спастись от многоголосого крика, но он прорывался сквозь закрытые уши, впивался в голову, заставляя кровь разогреваться как кипящий бульон. Я видел, как мои пальцы вцепились в древко копья, как побелели костяшки Молчка, как тихо — на одной ноте — завыла Пятнашка. Видел — потому что слышать её вой я просто не мог.

А когда все дети начали плакать и кричать на разные лады: «Больно!», я сам чуть не кинулся к дереву. И только понимание, что я ничем не смогу им помочь, заставило меня остаться, вцепившись в Молчка и Пятнашку. Мы держались друг за друга, заставляя себя двигаться вперёд, и только когда страшный лес остался позади, и мы шагнули на заросшую серой прилипчивой травой равнину — крик умолк.

«Музыка для ушей, крики нового мира, — прошелестело у меня в голове. — Гимн новой жизни, малыш».