Институт благородных убийц

— Ты куда это? — спросил я мать, увидев, как она в прихожей, одетая в куртку, обматывает горло шарфом.

— На работу, — смотрит, не отрываясь, на свое отражение в зеркале, брови нахмурены.

— Сегодня же у тебя выходной.

— Поменялась сменами.

— Халтурку твою несешь отдавать? А мы разве не договаривались, что ты сегодня идешь со мной к Зинаиде?

— Не получилось, как видишь, — процедила она. — Сам иди. Ты у нас теперь безработный, вот и навещай ее.

Я прикрыл дверь в кухню, где отмывала сковороду Лера.

— Мало ли что я безработный, это никак не должно тебе помешать пойти со мной.

— Не повышай на меня голос. И так плохо. Катя мне навысказывала из-за тебя, до сих пор голова болит.

— Так не слушала бы ее.

— Что значит — не слушала бы? Человек столько для нас сделал.

— Что она сделала? Взяла меня на полставки? Мы ей теперь за это по гроб должны кланяться?

— Спасибо, сыночек. Отблагодарил за услугу. — Она взяла сумку в руки. — Лерочка вон пусть сходит. Не развалится.

— Обожди-ка, — перегородил я ей проход. — Давай-ка не наглей. Не ее очередь. Мы, кажется, договаривались, что она нам будет иногда помогать, но вообще-то это не ее проблема. Квартиру, чай, не ей отписывают.

— Но она же женщина твоя. Невеста. Пусть постарается для тебя.

— Ах, невеста, значит? Так-то она тебе не нравится, а как поработать нужно, так сразу — невеста?

— Ничего, пусть тоже привыкает какашки нюхать. Притащил бабу и тоже мне на горб посадить хочешь?

— Послушай … горбатая, — хмыкнул я. — Ты сама-то когда в последний раз посуду мыла? Все на Леру скидываешь. И еще наглости хватает говорить, что она ничего не делает.

Я посторонился, чтобы дать ей пройти.

Лера высунула из кухни голову и поинтересовалась:

— Может, сделать сегодня что-нибудь рыбное? Кто за судака?

— Да готовьте что хотите. — Мать громко хлопнула дверью.

— Что-то случилось?

Опять у Леры в глазах беспокойное затравленное выражение, которое появляется каждый раз, когда мы с матерью ругаемся.

— Ничего не случилось. Все то же, что и всегда. Мы не можем решить квартирный вопрос и потому готовы поубивать друг друга. — Видимо, я сказал это не так иронично, как мне хотелось бы, потому что Лера подошла ко мне и обвила шею руками.

— Она обиделась на меня за что-то?

— Нет, просто бесится. Тяжело ей.

— Не расстраивайся. — Она потерлась щекой о мое плечо. — Все будет хорошо.

Я видел нас в зеркале: Лера в мятых бесформенных бермудах, я, босой и лохматый, сплелись в объятии возле вешалки с одеждой, как скульптура, изображающая грусть. Она не вымыла еще сегодня голову, и от нее шел чуть различимый запах прелых осенних листьев.

— Да, все будет хорошо, — сказал я и отстранил ее, как оказалось — слишком резко, она отступила и посмотрела на меня с обидой.

Вместо того чтобы разрядить напряжение, я только усилил его.

— Ты же знаешь — мы все равно переедем отсюда, — пообещал я ей, когда она развернулась, чтобы уйти обратно на кухню.

— Когда мне будет сорок пять лет?

На кухне снова зажурчала вода.

— Гораздо раньше, — улыбнулся я и, подойдя, присел рядом на табурет.

Она сутулилась над раковиной, я не видел выражения ее лица. Возле меня мелькали красные распаренные локти, на столе копились с тихим цоканьем вымытые чашки и блюдца. Куда делись наши шальные ночи? Беззаботные дни? Мы были счастливы в общежитии всего несколько дней, но абсолютно. В Петербурге наше счастье как-то не прижилось, зачахло. Понемногу — мы даже не сразу заметили, что его больше нет. Наше молчаливое единодушие превратилось в немой укор. Страсть, не вынеся постороннего пригляда, угасла. Даже сладострастие выродилось в стыдливую возню под одеялом, когда заботишься только о том, чтобы не шуметь.

Я честно думал над тем, что бы такого ободряющего сказать Лере, но ничего не пришло в голову. Произнес лишь что-то насчет судака, мол, рыба — это чудесная идея. Она промолчала. Как так получается, что ты не можешь найти пару правильных фраз для человека, с которым еще недавно понимал друг друга без слов? Лера взяла себя в руки — она неизменно первая шла на попятный после всех ссор, бедная девочка, — и даже улыбнулась мне. Смущаясь и ругая себя, я попросил у нее немного денег — Толик должен был расплатиться лишь на следующей неделе. Мы поцеловались долгим поцелуем, уже безо всякой натянутости. Через несколько минут Лера напевала, нянчась со своим судаком. Я стал собираться.

— Подожди, я только поставлю рыбу мариноваться, — окликнула она меня. — Мне нужно буквально пять минут.


— Ты что, со мной собралась?

— Конечно. Ты с готовкой один не справишься.

Я так обрадовался — оказывается, она давно уже решила, что поможет мне, не придется маяться одному, — что даже не попытался ее отговорить. Сейчас ее поддержка нужна мне, как никогда.

Сегодня у Зинаиды день рождения, ей исполняется восемьдесят четыре. Ее давно уже лихорадит от предвкушения праздника, который по мрачной иронии судьбы выпал на мою смену.

Мы застали именинницу сидящей на тахте. Рядом лежало бордово-красное исполинское платье — не платье, а чехол для машины. «Помогайте», — сказала она и покорно подняла руки вверх. Я уже стал прикидывать, как половчее засунуть ее в этот наряд, но Лера спохватилась:

— Не рано ли еще одеваться? Гости придут только через два часа.

Но Зинаида хотела быть красивой уже сейчас. Мы вдвоем натягивали опасно потрескивающее платье, преодолевая сопротивление равнодушного мягкого тела. С трудом наконец все налезло, улеглось на свои места. Она молча оглядела себя в зеркале, медленно кивнула. «Синее», — наконец сказала она.

— Что — синее? — Мне на мгновение показалось, что слабоумие, наконец, окончательно взяло над ней верх.

— Синее платье лучше.

Мы принялись стаскивать с нее красное и напяливать синее платье. Оно было чуть теснее первого, но Зинаиде понравилось больше. Усевшись перед зеркалом, она принялась краситься. Я прежде не видел ее с косметикой на лице и сейчас с удивлением наблюдал, как покрываются густо, как инеем, бледной пудрой морщинистые щеки, как оранжевая помада покрывает трещинки губ. Ее движения были торжественными, размеренными. «Чего уставился», — прошипела Лера. Она, наверное, не чувствовала того же, что и я, но меня заворожило увиденное. Брови Зинаиды выгнулись ровными нарисованными коромыслами, под ними заиграли жемчужные тени. Ритуал перевоплощения медленно-медленно шел к развязке. В руке у нее появилась пуховка с румянами. Я не видел ничего более торжественного и более отвратительного. Почему-то подумалось, что в гробу она, наверное, тоже будет лежать загримированная. На миг в воображении промелькнула мертвая сестричка, но я сглотнул решительно, и она исчезла. Косметика, вместо того чтобы упрятать, замаскировать дряхлость, лишь подчеркнула ее. Благодаря всем этим белилам я увидел, как устрашающе стара Зинаида. Она практически разваливается на части, думал я, глядя на мертвенно-бледную страшную маску, почему она не умирает? Это невозможно — живой человек с таким лицом.

Душно, едко запахло духами.

Зинаида Андреевна сама пожелала готовить какой-то свой фирменный салат, мы не стали ей мешать — вытащили из холодильника все необходимое и набросили ей на грудь и на колени по полотенцу, чтобы она не заляпала свое синее платье. Я аккуратно складывал на дно кастрюльки яйца, Лера колдовала над куском мяса, присыпая его чем-то из разных баночек.

— Вот эту. — Зинаида тяжело приподнялась и дала Лере пакетик с какой-то приправой.

— Я уже положила розмарин.

Зинаида, раздраженно вздохнув, принялась сама густо посыпать мясо из пакетика.

— Это много! — завопила Лера.

Та, не слушая, сыпала и сыпала, пока, по ее мнению, не вышло достаточно. У Леры вытянулось лицо, ей, трепетно осваивающей новые рецепты, такое количество розмарина показалось, наверное, безбожным, — но она промолчала. Я видел, как перед тем, как поставить мясо в духовку, она попыталась украдкой стряхнуть с него излишки приправы.

Потом Зинаида Андреевна отказалась класть яйца для своего салата в мою кастрюльку и потребовала для себя отдельную. Мы выделили ей конфорку, но ее яйца большей частью полопались, потому что, несмотря на Лерины протесты, она положила их в кипяток. Сварив, она измельчила их в вялое месиво, куда попали и частички скорлупы. Колбасу, которую мы не смогли вырвать из ее рук, она принялась резать ломтями толщиной чуть ли не в два пальца. Лера взывала к ее благоразумию, говорила, что все сделает сама, но Зинаиду было не остановить. Как заведенная, но неуправляемая машина, она перла напролом. Она накроет стол, и никто не помешает ей. Я тихо резал яйца и старался не привлекать к себе внимания. Лера же допускала одну ошибку за другой, вступая в схватку с Зинаидой по каждому поводу. Стоило ей отвернуться, чтобы проверить мясо, как Зинаида молниеносно высыпала часть своего яичного крошева в Лерин салат и принялась деловито мешать его ложкой.

— Зинаида Андреевна, — голос у Леры зазвенел, как у обиженной девочки, — зачем вы это сделали?

— Что я сделала, деточка? — На губах у Зинаиды порхала мерзостная улыбочка доброй бабушки.

— Мне сюда по рецепту яйца не нужны.

— Глупости. Как раз сюда не помешает. — Улыбка стала еще приторнее. Глаза сощурились так, что перламутровые тени практически потонули в складках кожи.

— Зачем вы так нарезали помидоры? Мне надо кружочками. Из них же вытечет весь сок.

Зинаида мудро и тонко улыбалась (что ж ты никак не сдохнешь, старая дрянь, бессильно молил я). Я подумывал, под каким предлогом вывести Леру в коридор, чтобы шикнуть на нее. Знал же, как трепетно она относится к готовке, но все равно надеялся, что она хоть сегодня отступится. Лере обязательно надо, чтобы все было вкусно и красиво. Не может она, что ли, хоть раз просто плюнуть на все, послать куда подальше старуху и нарезать все тяп-ляп? Ради спокойствия. Что ей с того, что пара Зинаидиных старух-ворон съедят салат, не приготовленный по всем канонам высокой кухни?

Лера чуть не заплакала, когда увидела, что ее рулетики с сыром и чесноком, которые она так старательно сворачивала, переложены на блюде как попало и многие некрасиво развернулись — Зинаида «придала им форму». Понемногу копились закуски — Лерины, старательно слепленные и прихотливо украшенные, и Зинаидины, выполненные в технике одержимого примитивизма. Стол выглядел нелепо, даже я это понимал. Зинаида повсюду рассовала веточки петрушки — видимо, украсить блюдо зеленью казалось ей верхом элегантности. Но она явно переборщила с красотой, потому куда ни глянь, у нас везде пушились зеленые метелки. Лера еле сдерживала ярость, бедняжка. В довершение всего Зинаида самочинно убавила газ под мясом, и оно дало сок, так что теперь, по мнению Леры, не покроется запланированной ею нежной корочкой.

— А Ирена во сколько придет? — вдруг спросила Зинаида, вынимая остатки паштета из баночки прямо пальцем и водружая их на булку, слишком толсто порезанную, по мнению моей возмущенной подруги. Время от времени она облизывала палец. Ударить ее, что ли, половником по голове, чтобы прервать, наконец, это истязательство Леры?

Зинаида повторила вопрос. Я задумался над ним. Он таил в себе больше подвохов, чем могло показаться на первый взгляд. Если я правильно понял мать, то она не придет сегодня вообще. Зинаидин же вопрос не содержал вариантов, она просто просила назвать время.

— Она не придет, Зинаида Андреевна, — вооружившись сомнительным оружием — честностью, начал я. — Просила извиниться. Аврал на работе, понимаете?

Зинаида помолчала, выскабливая банку. Грустно покивала головой в такт своим мыслям. Тупая улыбка не сошла с лица, но стала минорной.

— Ты, наверное, что-то напутал. Не может такого быть.

— По крайней мере, я слышал от нее это.

Зинаида облизала пальцы тщательно, с причмокиванием, чтобы ни одного миллиграмма паштета не пропало зазря, взяла телефон и сообщила:

— Звоню ей, — и еще через какое-то время: — Не отвечает.

— Говорю же — очень занята.

— Подвинься, — попросила Лера и водрузила возле меня кастрюлю, в которую принялась чистить картошку.

После того как Зинаида заподозрила мою мать в бегстве, ее энтузиазм приобрел зловещий оттенок.

— Куда так толсто снимаешь? — прикрикнула она на Леру и, выхватив у нее картофелину, стала скоблить ее сама, пока та не превратилась в бесформенный огрызок.