Институт благородных убийц

Она еще несколько раз набирала маму, но телефон по-прежнему был выключен.

— Некрасиво это, подло, — наконец вынесла вердикт Зинаида, окончательно уже всклокоченная и запыхавшаяся. На лице уже начались небольшие оползни подтаявшей, смешанной с нервным потом пудры.

— Уверен, она вам позвонит сама. Человек просто пока занят.

— Я квартиру им, а они мне в ответ — шиш тебе, Зинаида Андреевна.

Лера испуганно притихла. На ее долю реже выпадали истерики. Зинаида, зная, что Лера нам не плоть и не кровь и к документам не имеет никакого отношения, позволяла себе с ней меньше. Понимает, старая курица, когда можно кудахтать.

Время от времени с тихим бульканьем падала в кастрюлю с водой Лерина картофелина, и с громким, возмущенным — Зинаидина.

— Неужели так трудно зайти на день рождения к человеку, который сделал для тебя столько добра? Вы не заслуживаете моего хорошего отношения и таких подарков.

Лера промыла картошку и поставила вариться.

— Простое человеческое внимание, — продолжала бубнить Зинаида, коршуном нависая над своими бутербродами и закрывая их от Леры, — к пожилому человеку…

— Сева, ты воду солил?

— Нет.

— Элементарное уважение…

— Хорошо, а то я испугалась, что посолила во второй раз.

— Не прошу ничего особенного…

— Зинаида Андреевна, не расстраивайтесь! Конечно, она помнит, — весело и ненатужно сказала Лера.

У нее хорошо получилось — по-настоящему искренне, и возымело даже кратковременное действие, но вскоре Зинаида снова стала распаляться. За час до прихода гостей она впала в полное исступление. Ей требовалось позвонить хоть кому-нибудь, чтобы излить скопившуюся в ней злобу, и она принялась обзванивать по кругу трех приглашенных старушек, чтобы поторопить их с приходом. На нашу беду одна из них тоже заявила, что не придет, и мы выслушали еще одну лекцию про человеческую неблагодарность.

Мать позвонила в самый неподходящий момент, — когда Зинаида сетовала уже не только на нас, но и на судьбу, — и веселость ее тона лишь усугубила ситуацию. Я слышал каждое ее слово в трубке, голос звенел нарочитым ликованием. Она слишком слащаво, — знала, что провинилась, — приветствовала именинницу и, любезно хмыкая, пожелала ей долгих лет и крепкого здоровья (тоже, видимо, ум за разум зашел, — говорить такое).

— Спасибо, милочка, — ответила печально Зинаида, — только какие уж тут долгие лета.

Мамин голос прощебетал «ну что вы такое говорите, Зинаида Андреевна?».

— Ирена, — совсем уж похоронно сказала Зинаида, — не в обиду вам будет сказано, но я не ожидала от вас такого.

«Чего, чего не ожидали?» — весело прошелестело в трубке. Мама по-прежнему разыгрывала из себя ничего не понимающую дурочку.

— Если вы не понимаете, то и объяснять не стоит, голубушка. Все, попрощаемся на этом. Не портите мне праздник.

Мама продолжала визгливо чирикать что-то, но Зинаида, исполненная печали и чувства собственного достоинства, театрально повесила трубку. Мать немедленно позвонила мне, — всполошилась, — но я и не думал отвечать, слишком был на нее зол. Когда она уходила из дому, гонору и наглости в ней было хоть отбавляй. Стоило же Зинаиде заговорить про квартиру, как мама места себе не находит от беспокойства. Я понимал, что если возьму сейчас трубку, то получится ситуация «битый небитого везет». Плюнула на все, бросила нас с Лерой на растерзание, а теперь хочет, чтобы я еще пролил бальзам на ее раны и успокоил ее, сказал, что Зинаида это не всерьез. Нет уж, пусть помучается.

Мама набрала меня еще несколько раз. Под раздраженное треньканье моего телефона мы доделали последний салат. Чем ближе к приходу гостей, тем одержимее становилась Зинаида. Она не могла усидеть на месте и принялась то и дело ходить к холодильнику, чтобы открыть дверцу и обозреть свои кушанья. Это она проделала раз десять, не меньше. Считала бутерброды, беззвучно шевеля губами, ковыряла зачем-то пальцем майонезную пленку на поверхности салатов. Мы предлагали ей чаю, валерьянки, умоляли посидеть спокойно, но куда там. Ее буквально лихорадило. Схватив телефон, она еще раз обзвонила подружек и доставила себе удовольствие, закатив скандал той, что отказалась прийти, сославшись на нездоровье. Лера бросала на нее испуганные взгляды — не могла понять, что происходит с Зинаидой. Я и сам видел старуху в таком состоянии в первый раз. В напудренной маске зияли уже плеши, помада, размазавшись за контурами рта, придавала ей сходство со зловещим клоуном. Зинаида была страшна. Сейчас мы видели перед собой не шумную интриганку, а совершенно обезумевшую старуху.

— Надо бы еще раз им позвонить, — приговаривала она и снова и снова хваталась за телефон. — Что-то они задерживаются. Нехорошо.

Напрасно мы уверяли ее, что поскольку гости званы на четыре часа, то бесполезно их торопить. Зинаиде хотелось праздника прямо сейчас, и ее бесило то, что он все не начинался. Она металась по кухне, как белый медведь в вольере. Несколько раз Леру попросили переставить что-то на столе, положить вилки по-новому, поменять стаканы. Зачем-то Зинаида вывалила все пирожные в одну корзинку.

Гости пришли в тот момент, когда она в десятый раз перекладывала салфетки на столе.

Услышав звонок, Зинаида выпятила губы и вздернула брови, отчего стала совершенно отталкивающей, — и уселась во главе стола.

Старушки пришли вместе — две тихие, похожие друг на друга мышки с шустренькими носиками-хоботками, обе в косыночках. Они устроили застенчивую возню в прихожей, выбирая тапочки, приглаживая седые волосы, одергивая у зеркала старомодные кофточки. Косметики на них не было и в помине. Вручив имениннице свои довольно жалкие подарки, они сели рядышком за стол, во главе которого высилась наша со страшно-пятнистым лицом и в синем платье Зинаида, которая с приходом гостей стала вдруг величественной и надменной. Бабушки жили обе неподалеку от Зинаиды, и выбрала она их, по-видимому, из удобства, поскольку были они безответны и тихи. С Зинаидой их связывало неосновательное скамеечное возлеподъездное знакомство. Настоящие ее подруги все уже умерли («Или их и вовсе не было, — добавляла тихо мама, — кто б такое вытерпел»).

Мы с Лерой замерли неподалеку с лицами «чего изволите». Праздник начался. Зинаида правила бал, внимательно следя за тем, чтобы никто не чувствовал себя в своей тарелке: каждый раз, когда она видела, что кто-то тянется к селедке под шубой, она приказывала мне подсунуть страждущему какой-нибудь другой салат, который казался ей в данной ситуации более уместным. Все должны есть не то, что они хотят, а то, что им скажут, — в таком духе проходило застолье. Любая попытка гостей заговорить была немедленно подавлена — болтать полагалось только имениннице, что она и делала.

Одну старушку она заподозрила в том, что та не вымыла руки, о чем Зинаида заявила громогласно, и заставила несчастную еще раз посетить ванную. Выпив буквально два глотка шампанского, она стала еще более несносной, принялась ронять куски с вилки прямо на скатерть и называть то и дело Леру Верой. Бабушки тосковали и ели, что дадут, тихо стреляя глазами по сторонам. Одна осмелела настолько, что, наклонившись к Зинаиде, спросила, кто мы с Лерой такие. «Дальние родственники», — неожиданно ловко выкрутилась Зинаида (неглупа, ох неглупа все-таки была), и старушка радостно и приветливо закивала головой, радуясь, что нащупала подходящую тему для разговора. «Внуки или племянники?» — спросила у нас старушка. «Просто — дальние», — ответила Зинаида и услала нас на кухню за горячим.

Бабушки проявили неожиданную твердость, когда отстаивали свое право уйти домой, хоть Зинаида и чинила им препятствия. Я оценил их выносливость — они провели у нас два с лишним часа и все это время даже вымученно улыбались. Зинаида хватала одну за руки и уверяла, что надо задержаться: ее праздничный порыв, верно, еще не перегорел. Но те безапелляционно расшаркались и, заговаривая зубы Зинаиде любезностями — все было вкусно и просто шикарно, — бочком двинулись к двери. Одна выдвинула непререкаемый аргумент: обещала вечером посидеть с внуками.

Зинаида стала вдруг растерянной и стояла какое-то время в прихожей, тупо уставившись на себя в зеркало и шумно выпуская воздух из полуоткрытого рта. Потом дошла до тахты (мы проводили ее настороженными взглядами) и буквально рухнула на нее. Вскоре с тахты послышался плач. Мы не мешали ей — с этими слезами из нее выходила вся не выплеснутая энергия, все напряжение сегодняшнего дня. Мы мыли посуду под причитания Зинаиды. Постепенно из громких они стали еле слышными, монотонными, как будто она баюкала младенца, но все никак не прекращались. Наконец, Лера не выдержала и отправилась к ней со стаканом воды и каплями. Из комнаты донеслось сопение и хлюпанье — Зинаида пила шумно, с трудом сглатывая и продолжая всхлипывать. «Вода ледяная, — сказала она, судорожно втянув в себя воздух. — Уморить меня хотите?»





Глава 9





Я сварил кофе. Мама с Лерой были на работе. Утро в квартире наедине с самим собой — крайне редкое для меня событие, и я с удовольствием провел бы его как-нибудь приятно, но необходимо было заняться кое-чем насущным. Я достал карту Зинаиды, которая до сих пор была у меня, и, прихлебывая кофе из самой большой чашки в доме, стал перечитывать записи врачей. В первый раз я просмотрел их просто, чтобы успокоить маму. Сейчас решил проинспектировать более внимательно.

Зинаида Андреевна Костикова. 84 года, детей нет. Гипертония. Артрит. Психических заболеваний в роду нет. Шум в ушах, головокружения, расстройства сна. Появились двадцать лет назад. Я перевернул несколько страниц. Жалобы неврологу в последний визит: раздражительность, незначительные провалы в памяти, навязчивые тревожные состояния, иногда — панические атаки. Прописаны препараты…

На следующей неделе в понедельник у меня выходной, нужно будет свозить ее в поликлинику. Я перечитал заключения кардиолога, эндокринолога и терапевта. Следовало признать — на фоне повсеместной относительной стабильности, кажется, отмечается лишь небольшое ухудшение психического состояния. Ничего определенного. Умирать Зинаида Андреевна не торопится, это факт, лишь понемногу съезжает с катушек. Как всегда, вместе с мыслью об этом желудок как будто наполнился ледяной жижей. Даже кофе стал горчить. Я вылил остатки в раковину.

В выставочном комплексе стучали одновременно не менее ста молотков. Стоявший кругом шум отделил меня спасительной завесой от всего мира. Пахло пылью, лаком, мертвым деревом. Четыре последних дня я строил рекламные стенды для будущего фармакологического форума. Получалось по два стенда в день, Толик даже похвалил меня. Через два дня выставочный центр преобразится, станет нарядным и чистым. Тысячи людей будут прогуливаться между стендами с таблетками и массажерами и дивиться на медицинские новинки. Чтобы все успеть, приходилось работать по двенадцать — четырнадцать часов в день.

В царившей вокруг меня суете тревоги понемногу растворились, вернулось присутствие духа. Стуча молотком, круша старые постройки, я расслабился. Выдирая особенно цепкий гвоздь, проколол палец. Сколачивая заново рейки, так разошелся, что две даже перебил нечаянно молотком. Понемногу начинал угадываться скелет будущего киоска. Между несущими досками кривыми штрихами ложились тонкие боковые. Аккуратность здесь не главное, прежде всего — скорость. Слишком выпирающие концы можно отпилить. Проходиться рубанком не обязательно. Обтянуть потом баннерами, и не будет видно неприглядной изнанки. Вся эта ярмарочная красота держится на кособокой шаткой конструкции. Как и в жизни, — пришла мне в голову безыскусная, как моя работа, мысль, — не ковыряй глубоко, и не увидишь неприглядные внутренности, и это касается всего. Почти готово. Неудивительно, что Толик хвалит меня — работаю быстро, не сбежал, как некоторые, не запил. После того как я обещал ему все свое свободное время, он заявил, что «делает на меня ставку». Отныне я фаворит. Интересно, что подумали бы мои бывшие коллеги в белых халатах, если бы увидели сейчас, как я, одетый в невообразимо грязные штаны, получаю одобрение прораба за то, что хорошо и споро сколотил доски, а в кармане у меня лежит завернутый в салфетку бутерброд с сыром? Скажут, что я опустился совершенно?

Домой приплелся измочаленный, опять немного тянуло спину, но усталость была приятной. Полученные за работу деньги придавали уверенности в себе. С порога услышал громкие голоса мамы и Леры, никто не спал. Остро пахло ванилью, запах источали какие-то Лерины рулетики, над которыми она корпела целый вечер. Мать, возбужденная, раскрасневшаяся, попивала вино и была уже слегка подшофе.

— Сыночка, Лера говорит, сильно она лютовала?

— Сходила бы сама и посмотрела. Что теперь-то спрашивать?

Я сел и с наслаждением откинулся на спинку стула.

— Я вместо тебя на той неделе схожу, — живо предложила она. Мать не могла долго дуться и теперь, образумившись, спешила быть полезной.

— Лучше б ты на день рождения сходила.

— Не записывались мы к ней на дни рождения ходить. Пошла она.

— Это ты сейчас такая смелая. Зачем звонила тогда, поздравляла?

— Да очень надо. Больше не буду ничего ей делать, кроме того, что обязана. Все одно она не ценит. Пусть теперь знает. Так ей и скажу — пусть вас ваш Сашенька поздравляет. А я так — в рамках договора.

Мать распалялась. В конце концов она заявила:

— Вообще не поеду к ней, пока она не извинится! И вы с Лерой перестаньте к ней пока ездить. Нет, серьезно. Мы ей нужны еще больше, чем она нам.

Она ушла в комнату, поэтому трубку зазвонившего в прихожей телефона взял я, хотя вряд ли кто-нибудь стал звонить мне на домашний.

Я слушал не более минуты и, сказав «нет, конечно», «да» и «хорошо», повесил трубку.

— Кто это был? — спросила Лера.

— Завтра нужно будет выйти на выставку пораньше.

У психиатра было круглое лицо, испещренное воронками от старых угрей, непослушные прямые волосы, которые он то и дело убирал за уши, и женский писклявый голос. Говорил он тихо, вкрадчиво, глядя на угол своего заваленного бумагами стола, и имел несносную привычку то и дело прикрывать глаза веками. Но за рыхло-расслабленным фасадом таилась, судя по всему, недюжинная сила, потому что Зинаиду он скрутил в два счета и не давал ей и пикнуть без его на то соизволения. Вопросы задавал исподтишка, со стороны могло показаться, что он ведет со старухой праздную беседу, но стоило ей попытаться уйти от темы (а делала она это часто), как он, метнув на нее неожиданно цепкий взгляд, перебивал ее с еле слышным смешком и точно рассчитанным словом-уколом возвращал к предмету обсуждения. Я заметил, что он то и дело гасит глубинный зевок и с преувеличенным любопытством поглядывает на авторучку, что держит в руках, будто это какая-то диковина, — наш случай не представлял для него интереса. Мне стоило немалых трудов привести к нему Зинаиду, которой по правилам диспансеризации психиатр был обязателен. Она шипела, что не допустит над собой такого надругательства, она нам не сумасшедшая и не шизанутая, что я совершенно распоясался, и т. д. Я с трудом объяснил ей, что посещение данного врача — предписанная необходимость.

У него был подход к старухам, у этого странного доктора, — выпады Зинаиды Андреевны он отбивал молниеносно и был неуязвим для критических замечаний. Вранье различал с лету.

— Аппетит совсем плохой, — ныла Зинаида, но он, оттопырив в вежливой полуулыбке губы, иронично прикрыл глаза — понимаю, мол, старая, что сказала ты это для красного словца.

— Три дня подряд не сплю. Сил уж нет, — ворчала она. Но психиатр, подняв брови, вежливо заметил:

— Ну, немного вы все же вздремнули, признайтесь? Для человека, не спавшего три дня, вы выглядите слишком хорошо.

Она настроилась уже было покуражиться над новым доктором, но тот совершенно не велся на провокации. Отгородившись от старухи стеной безупречной галантности, он вершил осмотр, глядя на нее приметливо, как ученый на распятую на лабораторном стекле амебу.

Почувствовав серьезного противника, она присмирела и лишь бросала на психиатра настороженные взгляды. Пришло время мне поговорить с ним с глазу на глаз — я отдал должное той ловкости, с которой он выпроводил не желающую умолкать Зинаиду в коридор.

— Я выпишу ей «Флурпакс», — сказал он бодро, когда мы остались вдвоем. — По две таблетки в день. И еще кое-что по мелочам.

«Флурпакс». Он же «Флунаризин». Препарат для улучшения мозгового кровообращения. Я-то надеялся, что Зинаиде требуется артиллерия посерьезней.

— Вы не отметили никаких… нездоровых тенденций? — закинул я удочку.

— Ни паранойи, ни шизофрении у нее нет, если вы об этом. Обычная деменция в начальной стадии.

— Но все эти ее разговоры о том, что мы хотим ей зла… Про то, что обижаем.

— Плаксивость, критическое отношение к окружающим — обычные симптомы. Она привлекает ваше внимание.

— То есть психически она здорова?

— Смотря что понимать под словом «здорова». Сенильная деменция все-таки не та вещь, на которую так просто закрыть глаза. Комплексная терапия ей не повредит. Советую еще разик наведаться ко мне месяца через два.

— Что мы должны знать о ее… недуге? — Я приготовился покорно слушать.

— Да вы все и так уже хорошо знаете, — сказал он невыразительным голосом. — У нее стандартный старческий набор — критическое отношение к людям, упрямство, мнительность, социальные страхи.

— Но она не… — Я неопределенно повел рукой.