Империя ангелов
Часть 52 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мы пытались – не вышло. Это сильнее меня, я – ребенок. Ощущать себя ребенком мне лучше всего, ребенком я полностью раскрываюсь. Ребенок ни в чем не уверен, его все восхищает. И потом, я люблю материнское обращение.
Гислену удивило, что я еще играю в ролевые игры. Я объяснил, что эти игры помогают мне составлять карточки на моих персонажей и раскладывать их, как карты Таро, чтобы помочь им ожить.
На моем письменном столе уйма всяких писательских подспорий. Здесь и схемы сражений, и эскизы внешности моих героев (я часто выбираю реальных актеров, вглядываюсь в их черты и изучаю их психологию), и фигурки из пластилина: я леплю людей, мебель, разные предметы – так легче все это представить.
– Не знала, что нужна вся эта свалка, чтобы рассказывать простые истории! – негодует Гислена. – Твой стол – вылитая лаборатория. Не станешь же ты утверждать, что пользуешься всеми этими чертежами соборов и кусками пластилина?
По ее мнению, я тронутый. Она встает на цыпочки, чтобы меня поцеловать.
Мне хорошо с Гисленой, но нашей паре не хватает масштаба, который помог бы ей продержаться. Нам становится все скучнее. Жизнь с взрослым, ведущим себя по-детски, утратила былую прелесть, и Гислена стала замечать, что занимается трудным и малооплачиваемым делом – в сравнении с моим.
Лечение детей забирает у нее много энергии. Эти дети настолько травмированы самой жизнью, что на нее у них уже не хватает терпения. Они похожи поведением на брошенных собачонок. Одни прошли через побои, другие – жертвы инцеста, есть среди них эпилептики, есть астматики… Ну как малютке Гислене противостоять столь тяжким приговорам судьбы, когда ее оружие – всего лишь ее отвага? Нет, она взялась за непосильное дело.
Вечерами она рассказывает мне, кто из пациентов умер за день у нее на руках. Она потрясена, а я не знаю, как облегчить груз, который она на себя взвалила.
– Может, тебе заняться чем-нибудь другим? – говорю я после того, как она проревела всю ночь, раздавленная смертью малыша-эпилептика.
За эту фразу мне не будет прощения.
– Легко помогать людям, не видя их, не прикасаясь, не разговаривая напрямую. Легко, комфортно, никакого риска!
– Ты же не хочешь, чтобы я стоял у изголовья каждого своего читателя, готовый вступить с ним в разговор?
– Именно в этом твой долг! Ты выбрал себе занятие, чтобы спрятаться от мира. Ты заперся в своей комнате и общаешься только со своим компьютером. С кем ты встречаешься? Со своим издателем? С немногочисленными приятелями? Разве это мир? Ты живешь в воображаемом пространстве, в несуществующей детской вселенной, ты делаешь все, чтобы не взрослеть. Но рано или поздно тебя настигнет реальный мир, мой мир, где я мучаюсь с моими больными, с угнетенными, с жертвами насилия. Ты с твоими книжонками ничего не сможешь поделать с нищетой, голодом, войнами.
– Кто знает? Мои книги наталкивают на мысли, а эти мысли обязательно изменят состояние умов и поступки людей.
Гислена усмехается:
– Твои выдумки про крыс? Ну и результат! Люди начинают сочувствовать крысам, не умея сострадать даже своим собственным детям.
Через неделю Гислена уходит от меня. Это было слишком хорошо, чтобы продлиться долго. Я задаю себе вопрос: мое ремесло действительно аморально? Чтобы взбодриться, я иду вечером смотреть «Лисиц», хотя обычно всячески избегаю такие фильмы.
В нем долго и в подробностях показывают как раз то, что интересует Гислену: бедняков, хворых и нищих, режущих друг дружку. Если такова реальность, то я предпочитаю то кино, что крутится у меня в голове. Правда, мне запомнилась сыгравшая в фильме главную женскую роль шикарная американка Венера Шеридан, настоящее чудо природы. Можно подумать, что она всю жизнь была русской женщиной-военнослужащей. Ричард Каннингем, исполнитель главной мужской роли, тоже неплох, он отлично врос в шкуру своего персонажа.
В Чечне действительно происходило нечто ужасное, но что я могу с этим поделать? Добавить сноску-подсказку для моих русских читателей: «Пожалуйста, занимайтесь любовью, а не войной»?
Слова Гислены запали мне в память и действуют с задержкой. У меня лучше получается писать. Я – конченый извращенец, которому доставляет удовольствие сочинять всякие глупости, когда весь мир корчится в муках. Записаться в организацию «Врачи мира»? Колесить по Африке и вакцинировать детишек?
Чувствую, во мне назрел кризис состояния «что толку». Испытанное средство от него – запереться в туалете и во всем этом разобраться. Писать – это дурно? Дурно не помогать всем несчастным на планете? Дурно не бороться с тиранами и эксплуататорами?
Постепенно я примиряюсь с собой. Делаю взнос в пользу одной из благотворительных организаций и снова принимаюсь писать. Так люблю это дело, что готов платить, чтобы спокойно его продолжать.
Мне звонит издатель:
– Неплохо бы тебе время от времени выбираться из берлоги, проводить читательские конференции в книжных магазинах, ставить автографы на своих книгах, ужинать в городе в компании журналистов…
– Это так необходимо?
– Без всякого сомнения. Вообще-то с этого надо было начинать. К тому же общение подскажет тебе новые творческие идеи. Сделай над собой усилие. Тебе нужна пресса, нужны книготорговцы, контакты с коллегами, тебе стоит бывать в литературных салонах… Живя отшельником, ты обрекаешь себя на скорое забвение.
До сих пор Шарбонье давал мне полезные советы. Но готов ли я скакать по светским мероприятиям и выслушивать последние профессиональные сплетни с бокалом шампанского в руке?
Ладно еще – подписывать книги. Это не откроет моей карьере второе дыхание, но контакты с книголюбами и с писателями помогли бы лучше понять, почему у меня не выходит зацепить широкую читающую публику во Франции.
Мона Лиза II смотрит на меня с таким видом, словно хочет сказать: «Наконец-то правильные вопросы!»
Я ложусь в постель один. Какие холодные простыни!
165. Игорь, 25 лет
– Игорь, у меня для тебя замечательная новость!
Я заждался хороших новостей. Вот и она! Я закрываю глаза. Татьяна обнимает меня. Я запускаю пробный шар:
– Ты беременна?
– Нет, лучше!
Она прижимается ко мне с блаженной улыбкой:
– Игорь, милый, любовь моя, ты… ты вылечился!
Меня бьет током.
– Ты шутишь?!
Я откладываю книгу и не верю своим глазам: моя докторша сияет.
– Пришли результаты твоих последних анализов. Они превосходят самые смелые надежды. Рак пупка оказался недолговечным. Твое исцеление открывает перед медицинской наукой новые горизонты. Я думаю, здесь сыграло роль улучшение условий твоей жизни. У рака пупка, несомненно, психосоматическое происхождение.
Мне кажется, что у меня ожог легких. Во рту сушь, как в пустыне Сахара. Противно трясутся колени. Татьяна сжимает меня в объятьях.
– Любимый, ты здоров, здоров, здоров! Потрясающе! Побегу обрадую коллег. Мы устроим такой праздник в честь твоего возвращения к нормальной жизни, что чертям тошно станет!
И она, пританцовывая, убегает.
Знаю я эту «нормальную жизнь». Это когда я не нравлюсь женщинам, хозяева квартир отказываются сдавать мне жилье без предоплаты, работодатели не желают брать меня на работу, потому что для них все бывшие бойцы диверсионных групп – головорезы. Или взять покер: сердечный друг Петя назначил приз за мою голову во всех мало-мальски приличных игорных домах страны.
Все пристанища в моей жизни – это два приюта, больница и Татьяна. Похоже, меня снова выбрасывают на улицу. Придется кого-нибудь убить и сесть в тюрьму. Там меня будет ждать моя «нормальная жизнь». Но вот беда, от совместной жизни с Татьяной я подобрел. Она привила мне вкус к спокойному существованию, к ласке, к чтению, к оживленным беседам. Если я поправлюсь, то она больше не захочет со мной разговаривать. Найдет себе другого пациента с еще более неизученной болезнью, чем моя: с какой-нибудь ушной чахоткой или с патологией ноздрей. А меня прогонит.
Не зря она прожужжала мне уши каким-то носителем неведомого микроба. Наверняка она с ним спит.
Я со всей силы бью себя кулаком в живот, хотя знаю, что чертов рак уже помахал мне клешней. Залез в мой организм, как воришка, а когда я с ним смирился, стал его ценить и даже получать от него преимущества, смылся, только его и видели.
Я выздоровел – вот это катастрофа! Нельзя ли поменяться своим выздоровлением с кем-нибудь другим, кто смог бы лучше им воспользоваться? Эй, ты там, ангел-хранитель, если ты меня слышишь: не нужно мне выздоровление! Хочу снова заболеть. Такая у меня к тебе теперь просьба.
Опускаюсь на колени и жду. Я чувствовал, когда мой ангел меня слушал. Теперь я чувствую, что он меня не слышит. Теперь, когда я здоров, святой Игорь тоже потерял ко мне интерес. Все рушится.
Я все вынес, но «выздоровление» – уже перебор. Это та капля воды, что переполняет чашу.
Из коридора доносится голос Татьяны: она сообщает благую весть всему персоналу больницы.
– Игорь выздоровел, Игорь выздоровел! – кричит она как оглашенная каждому встречному.
– Умоляю тебя, ангел, пошли мне в знак нашего союза метастазы! Ты помогал мне в мелочах. Если ты отвернешься от меня в серьезном деле, значит, ты безответственный ангел.
Окно палаты открыто. Я свешиваюсь из окна. Больничный корпус высоченный, падение с пятьдесят третьего этажа – это то, что мне нужно.
Действовать без раздумий, иначе струшу. Я прыгаю и камнем лечу вниз.
В окнах, мимо которых я пролетаю, люди заняты привычными делами. Некоторые, замечая меня, удивленно разевают рот.
«Быстрый или мертвый». Поправка: быстроты мне не занимать, но совсем скоро я буду мертвее мертвого.
Земля все ближе. Кажется, я свалял дурака. Надо было хоть немного подумать.
До земли всего десять метров. Я закрываю глаза. Мгновение, когда все мои кости ломаются об асфальт, остается незамеченным. Я был твердым, а стал жидким. Больше им меня не вылечить. Секунда адской боли кажется часом, а потом все прекращается. Я чувствую, как меня покидает жизнь.
165. Венера, 25 лет
Я развелась с Ричардом. Теперь я встречаюсь с моим адвокатом Мюрреем Бенеттом, юридической звездой. Всего за неделю он закрепляется в моей жизни, теле, шкафах и в моих контрактах.
Жизнь вдвоем с ним превращается в постоянный контракт. Он говорит, что совместная жизнь, будь она сожительством или супружеством, должна подчиняться правилу «три-шесть-девять», как при найме квартиры. Каждые три года партнеры, недовольные ситуацией, пересматривают условия или разрывают контракт; если довольны, то контракт автоматически продлевается на следующие три года.
В этом вопросе его не переубедить. «Классическое» супружество он называет глупостью. Это пожизненный контракт, подписываемый сторонами в ситуации, когда невозможно разобраться в его условиях, настолько двое ослеплены своими чувствами и страхом одиночества. Если супруги подписывают его двадцатилетними, то он сохраняет силу примерно семьдесят лет, не подвергаясь никаким поправкам. При этом общество, нравы, сами люди усиленно развиваются, из-за чего неминуемо наступает момент, когда контракт полностью ветшает.
Мне плевать на весь этот юридический треп, мне ясно одно: Мюррею подавай секс в акробатических позах. С ним я узнаю такое, что неведомо даже Камасутре. Он овладевает мной в самых неподходящих местах, где нас может увидеть случайный прохожий. Опасность действует как приворотное зелье.
Когда мы ужинаем с его «бандой», состоящей по большей чести из его прежних подружек, я чувствую их готовность растерзать меня, последнюю, кто отхватил завидное место его возлюбленной. Мюррей всех их смешит своей болтовней.
– Как и все адвокаты, я терпеть не могу невиновных клиентов. Когда выигрываешь дело невиновного, тот считает это нормальным делом, когда проигрываешь, он думает, что в этом виноват ты. То ли дело виновный: проиграешь – он сочтет это неизбежным, выиграешь – он готов тебе ноги целовать.
Всем весело. Кроме меня.
Гислену удивило, что я еще играю в ролевые игры. Я объяснил, что эти игры помогают мне составлять карточки на моих персонажей и раскладывать их, как карты Таро, чтобы помочь им ожить.
На моем письменном столе уйма всяких писательских подспорий. Здесь и схемы сражений, и эскизы внешности моих героев (я часто выбираю реальных актеров, вглядываюсь в их черты и изучаю их психологию), и фигурки из пластилина: я леплю людей, мебель, разные предметы – так легче все это представить.
– Не знала, что нужна вся эта свалка, чтобы рассказывать простые истории! – негодует Гислена. – Твой стол – вылитая лаборатория. Не станешь же ты утверждать, что пользуешься всеми этими чертежами соборов и кусками пластилина?
По ее мнению, я тронутый. Она встает на цыпочки, чтобы меня поцеловать.
Мне хорошо с Гисленой, но нашей паре не хватает масштаба, который помог бы ей продержаться. Нам становится все скучнее. Жизнь с взрослым, ведущим себя по-детски, утратила былую прелесть, и Гислена стала замечать, что занимается трудным и малооплачиваемым делом – в сравнении с моим.
Лечение детей забирает у нее много энергии. Эти дети настолько травмированы самой жизнью, что на нее у них уже не хватает терпения. Они похожи поведением на брошенных собачонок. Одни прошли через побои, другие – жертвы инцеста, есть среди них эпилептики, есть астматики… Ну как малютке Гислене противостоять столь тяжким приговорам судьбы, когда ее оружие – всего лишь ее отвага? Нет, она взялась за непосильное дело.
Вечерами она рассказывает мне, кто из пациентов умер за день у нее на руках. Она потрясена, а я не знаю, как облегчить груз, который она на себя взвалила.
– Может, тебе заняться чем-нибудь другим? – говорю я после того, как она проревела всю ночь, раздавленная смертью малыша-эпилептика.
За эту фразу мне не будет прощения.
– Легко помогать людям, не видя их, не прикасаясь, не разговаривая напрямую. Легко, комфортно, никакого риска!
– Ты же не хочешь, чтобы я стоял у изголовья каждого своего читателя, готовый вступить с ним в разговор?
– Именно в этом твой долг! Ты выбрал себе занятие, чтобы спрятаться от мира. Ты заперся в своей комнате и общаешься только со своим компьютером. С кем ты встречаешься? Со своим издателем? С немногочисленными приятелями? Разве это мир? Ты живешь в воображаемом пространстве, в несуществующей детской вселенной, ты делаешь все, чтобы не взрослеть. Но рано или поздно тебя настигнет реальный мир, мой мир, где я мучаюсь с моими больными, с угнетенными, с жертвами насилия. Ты с твоими книжонками ничего не сможешь поделать с нищетой, голодом, войнами.
– Кто знает? Мои книги наталкивают на мысли, а эти мысли обязательно изменят состояние умов и поступки людей.
Гислена усмехается:
– Твои выдумки про крыс? Ну и результат! Люди начинают сочувствовать крысам, не умея сострадать даже своим собственным детям.
Через неделю Гислена уходит от меня. Это было слишком хорошо, чтобы продлиться долго. Я задаю себе вопрос: мое ремесло действительно аморально? Чтобы взбодриться, я иду вечером смотреть «Лисиц», хотя обычно всячески избегаю такие фильмы.
В нем долго и в подробностях показывают как раз то, что интересует Гислену: бедняков, хворых и нищих, режущих друг дружку. Если такова реальность, то я предпочитаю то кино, что крутится у меня в голове. Правда, мне запомнилась сыгравшая в фильме главную женскую роль шикарная американка Венера Шеридан, настоящее чудо природы. Можно подумать, что она всю жизнь была русской женщиной-военнослужащей. Ричард Каннингем, исполнитель главной мужской роли, тоже неплох, он отлично врос в шкуру своего персонажа.
В Чечне действительно происходило нечто ужасное, но что я могу с этим поделать? Добавить сноску-подсказку для моих русских читателей: «Пожалуйста, занимайтесь любовью, а не войной»?
Слова Гислены запали мне в память и действуют с задержкой. У меня лучше получается писать. Я – конченый извращенец, которому доставляет удовольствие сочинять всякие глупости, когда весь мир корчится в муках. Записаться в организацию «Врачи мира»? Колесить по Африке и вакцинировать детишек?
Чувствую, во мне назрел кризис состояния «что толку». Испытанное средство от него – запереться в туалете и во всем этом разобраться. Писать – это дурно? Дурно не помогать всем несчастным на планете? Дурно не бороться с тиранами и эксплуататорами?
Постепенно я примиряюсь с собой. Делаю взнос в пользу одной из благотворительных организаций и снова принимаюсь писать. Так люблю это дело, что готов платить, чтобы спокойно его продолжать.
Мне звонит издатель:
– Неплохо бы тебе время от времени выбираться из берлоги, проводить читательские конференции в книжных магазинах, ставить автографы на своих книгах, ужинать в городе в компании журналистов…
– Это так необходимо?
– Без всякого сомнения. Вообще-то с этого надо было начинать. К тому же общение подскажет тебе новые творческие идеи. Сделай над собой усилие. Тебе нужна пресса, нужны книготорговцы, контакты с коллегами, тебе стоит бывать в литературных салонах… Живя отшельником, ты обрекаешь себя на скорое забвение.
До сих пор Шарбонье давал мне полезные советы. Но готов ли я скакать по светским мероприятиям и выслушивать последние профессиональные сплетни с бокалом шампанского в руке?
Ладно еще – подписывать книги. Это не откроет моей карьере второе дыхание, но контакты с книголюбами и с писателями помогли бы лучше понять, почему у меня не выходит зацепить широкую читающую публику во Франции.
Мона Лиза II смотрит на меня с таким видом, словно хочет сказать: «Наконец-то правильные вопросы!»
Я ложусь в постель один. Какие холодные простыни!
165. Игорь, 25 лет
– Игорь, у меня для тебя замечательная новость!
Я заждался хороших новостей. Вот и она! Я закрываю глаза. Татьяна обнимает меня. Я запускаю пробный шар:
– Ты беременна?
– Нет, лучше!
Она прижимается ко мне с блаженной улыбкой:
– Игорь, милый, любовь моя, ты… ты вылечился!
Меня бьет током.
– Ты шутишь?!
Я откладываю книгу и не верю своим глазам: моя докторша сияет.
– Пришли результаты твоих последних анализов. Они превосходят самые смелые надежды. Рак пупка оказался недолговечным. Твое исцеление открывает перед медицинской наукой новые горизонты. Я думаю, здесь сыграло роль улучшение условий твоей жизни. У рака пупка, несомненно, психосоматическое происхождение.
Мне кажется, что у меня ожог легких. Во рту сушь, как в пустыне Сахара. Противно трясутся колени. Татьяна сжимает меня в объятьях.
– Любимый, ты здоров, здоров, здоров! Потрясающе! Побегу обрадую коллег. Мы устроим такой праздник в честь твоего возвращения к нормальной жизни, что чертям тошно станет!
И она, пританцовывая, убегает.
Знаю я эту «нормальную жизнь». Это когда я не нравлюсь женщинам, хозяева квартир отказываются сдавать мне жилье без предоплаты, работодатели не желают брать меня на работу, потому что для них все бывшие бойцы диверсионных групп – головорезы. Или взять покер: сердечный друг Петя назначил приз за мою голову во всех мало-мальски приличных игорных домах страны.
Все пристанища в моей жизни – это два приюта, больница и Татьяна. Похоже, меня снова выбрасывают на улицу. Придется кого-нибудь убить и сесть в тюрьму. Там меня будет ждать моя «нормальная жизнь». Но вот беда, от совместной жизни с Татьяной я подобрел. Она привила мне вкус к спокойному существованию, к ласке, к чтению, к оживленным беседам. Если я поправлюсь, то она больше не захочет со мной разговаривать. Найдет себе другого пациента с еще более неизученной болезнью, чем моя: с какой-нибудь ушной чахоткой или с патологией ноздрей. А меня прогонит.
Не зря она прожужжала мне уши каким-то носителем неведомого микроба. Наверняка она с ним спит.
Я со всей силы бью себя кулаком в живот, хотя знаю, что чертов рак уже помахал мне клешней. Залез в мой организм, как воришка, а когда я с ним смирился, стал его ценить и даже получать от него преимущества, смылся, только его и видели.
Я выздоровел – вот это катастрофа! Нельзя ли поменяться своим выздоровлением с кем-нибудь другим, кто смог бы лучше им воспользоваться? Эй, ты там, ангел-хранитель, если ты меня слышишь: не нужно мне выздоровление! Хочу снова заболеть. Такая у меня к тебе теперь просьба.
Опускаюсь на колени и жду. Я чувствовал, когда мой ангел меня слушал. Теперь я чувствую, что он меня не слышит. Теперь, когда я здоров, святой Игорь тоже потерял ко мне интерес. Все рушится.
Я все вынес, но «выздоровление» – уже перебор. Это та капля воды, что переполняет чашу.
Из коридора доносится голос Татьяны: она сообщает благую весть всему персоналу больницы.
– Игорь выздоровел, Игорь выздоровел! – кричит она как оглашенная каждому встречному.
– Умоляю тебя, ангел, пошли мне в знак нашего союза метастазы! Ты помогал мне в мелочах. Если ты отвернешься от меня в серьезном деле, значит, ты безответственный ангел.
Окно палаты открыто. Я свешиваюсь из окна. Больничный корпус высоченный, падение с пятьдесят третьего этажа – это то, что мне нужно.
Действовать без раздумий, иначе струшу. Я прыгаю и камнем лечу вниз.
В окнах, мимо которых я пролетаю, люди заняты привычными делами. Некоторые, замечая меня, удивленно разевают рот.
«Быстрый или мертвый». Поправка: быстроты мне не занимать, но совсем скоро я буду мертвее мертвого.
Земля все ближе. Кажется, я свалял дурака. Надо было хоть немного подумать.
До земли всего десять метров. Я закрываю глаза. Мгновение, когда все мои кости ломаются об асфальт, остается незамеченным. Я был твердым, а стал жидким. Больше им меня не вылечить. Секунда адской боли кажется часом, а потом все прекращается. Я чувствую, как меня покидает жизнь.
165. Венера, 25 лет
Я развелась с Ричардом. Теперь я встречаюсь с моим адвокатом Мюрреем Бенеттом, юридической звездой. Всего за неделю он закрепляется в моей жизни, теле, шкафах и в моих контрактах.
Жизнь вдвоем с ним превращается в постоянный контракт. Он говорит, что совместная жизнь, будь она сожительством или супружеством, должна подчиняться правилу «три-шесть-девять», как при найме квартиры. Каждые три года партнеры, недовольные ситуацией, пересматривают условия или разрывают контракт; если довольны, то контракт автоматически продлевается на следующие три года.
В этом вопросе его не переубедить. «Классическое» супружество он называет глупостью. Это пожизненный контракт, подписываемый сторонами в ситуации, когда невозможно разобраться в его условиях, настолько двое ослеплены своими чувствами и страхом одиночества. Если супруги подписывают его двадцатилетними, то он сохраняет силу примерно семьдесят лет, не подвергаясь никаким поправкам. При этом общество, нравы, сами люди усиленно развиваются, из-за чего неминуемо наступает момент, когда контракт полностью ветшает.
Мне плевать на весь этот юридический треп, мне ясно одно: Мюррею подавай секс в акробатических позах. С ним я узнаю такое, что неведомо даже Камасутре. Он овладевает мной в самых неподходящих местах, где нас может увидеть случайный прохожий. Опасность действует как приворотное зелье.
Когда мы ужинаем с его «бандой», состоящей по большей чести из его прежних подружек, я чувствую их готовность растерзать меня, последнюю, кто отхватил завидное место его возлюбленной. Мюррей всех их смешит своей болтовней.
– Как и все адвокаты, я терпеть не могу невиновных клиентов. Когда выигрываешь дело невиновного, тот считает это нормальным делом, когда проигрываешь, он думает, что в этом виноват ты. То ли дело виновный: проиграешь – он сочтет это неизбежным, выиграешь – он готов тебе ноги целовать.
Всем весело. Кроме меня.