Империя ангелов
Часть 25 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Есть нетерпеливые души, орудующие локтями в толпе почивших, чтобы как можно быстрее предстать перед судом. Другие, как ты сам убедился, не торопятся.
Да, помнится, в оранжевом мире мне попадались души-транзитницы, двигавшиеся к месту суда рассеянно, без всякой спешки.
– У некоторых на это уходят многие века. Другие едва успевают завершить очередное существование – и тут же обратно на ринг, чтобы сорвать в конце концов куш, вырваться из цикла перевоплощений. Прошлая жизнь Натали была, без сомнения, изнурительной. Вот она и решила перевести дух, прежде чем обрести новую телесную оболочку.
По словам Рауля, его Натали перевоплощалась уже сто тринадцать раз, но интересных жизней прожила всего восемь.
– Что значит «интересная» жизнь? А что происходит в «неинтересной»?
– В том-то и дело, что ничего особенного. Рождение, брак, дети, отвращение к скучной работе из разряда «не бей лежачего», смерть в своей постели в возрасте восьмидесяти лет. Никчемная, бессмысленная, бесплодная жизнь, лишенная трудностей, которые пришлось бы геройски преодолевать.
– Так ли уж бесполезны подобные жизни?
Рауль соглашается, что они небесполезны. По его мнению, такое безобидное, «беззубое» прозябание – отдых между двумя «важными» жизнями. Некоторые мученики, непонятые художники, борцы за безнадежное дело добираются до рая до того уставшими, что умоляют предоставить им реинкарнацию-отдых.
– У моей Натали было сто пять жизней, не требовавших особенных усилий, и восемь интересных, но при этом очень трудных.
Я соглашаюсь, что если собрать в одном музее все произведения, созданные ею за творческие жизни, то для их размещения потребовалось бы множество просторных залов.
– Почему тогда она все еще не освободилась от цикла перевоплощений?
– Конец уже совсем близко, – заверяет меня Рауль. – Но ее поведению всегда не хватало одухотворенности, поэтому ей никак не позволят обогнуть последний мыс.
– Какой ее недостаток?
– Нехватка любви. Душа моей Натали слишком чувствительна к рискам страсти. В кого бы она ни перевоплотилась, в мужчину или женщину, ее всегда гложут сомнения в партнерах. Она не отдается чувствам со всем самозабвением – и, кстати, чаще всего оказывается права. Но, не позволяя себе совершать эти «ошибки», она недобирает информации, пережитого – всего того, что приносит искренняя безоглядная любовь.
Теперь мне понятнее пессимизм друга: его клиентке мешает не глупость, а, наоборот, здравомыслие!
Мы продолжаем наблюдение за корейским посольством в Лиме. Молодежи приносят поесть. Старший брат любит лимонные пирожные, младший – шоколадный мусс, Натали – «плавучие острова».
66. Энциклопедия
РЕЦЕПТ «ПЛАВУЧЕГО ОСТРОВА». Начинаем с «океана», где будет плавать «остров». Он будет желтый и сладкий – таков английский крем.
Кипятим литр молока, разбиваем шесть яиц и отделяем желтки от белков. Откладываем белки. Взбиваем желтки с 60 г сахара, добавляем горячего молока. Готовим на слабом огне крем, все время поворачивая кастрюльку. Не доводим до кипения.
Делаем белый айсберг – собственно «остров». Для этого сильно взбиваем белки с 80 г сахара, добавляем щепотку соли.
Карамелизуем форму (60 г сахара). Залить в нее взбитые белки и выпекать 20 мин. на водяной бане. Охлаждаем «плавучий остров». Переливаем крем в полую посуду для размягчения «острова» перед запуском в «океан». Подать сильно охлажденным.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
67. Старый друг
Рауль Разорбак по-прежнему думает, что эта Натали Ким – всего лишь одна клиентка среди многих. Но у него появляется мысль, как нам продвинуться в наших делах.
– Следуй за мной.
Вместе мы перелетаем на юго-восток. Там, на холме, собрались ангелы, сгрудившиеся вокруг какого-то оратора, как поклонники вокруг любимого исполнителя. Тот выразительно жестикулирует. Я сразу его узнаю: Фредди Мейер!
Старый слепой раввин ни капли не изменился. Низенький, полный, лысый, очки в толстой черной оправе на бесформенном носу; здесь, правда, слепота ему не помеха. В мире духов слепой ангел так же зряч, как все остальные.
Рауль толкает меня локтем, но я и без этого все вспомнил. У Фредди любое исследование и открытие становится возвышенным. Он был самым строгим, самым вдохновенным, сильнее всех стремился к совершенству среди героев эпохи танатонавтики. Это ему пришла мысль сплести серебряные нити для большей надежности групповых полетов. Он разработал первые стратегии эктоплазменных войн. Нет ничего более захватывающего, чем снова отправиться вместе с ним на поиски приключений!
Мы присоединяемся к небольшой толпе слушателей и прислушиваемся к оратору. Он рассказывает… анекдот.
– Сорвавшийся в пропасть альпинист в последний момент успевает уцепиться за деревце. «На помощь, на помощь! Есть тут кто-нибудь? Спасите!» – в отчаянии кричит он. Появляется ангел. «Я твой ангел-хранитель, – обращается он к альпинисту. – Доверься мне, я тебя спасу». Немного подумав, альпинист отвечает: «Неужели больше никого нет?»
Ангелы прыскают, я тоже. Ангельский юмор, он такой. Придется привыкать.
Я в восторге от встречи со старым соратником. Кто говорил, что в раю скучно? Фредди – наше спасение. Я делаю ему чуть заметный знак, он бросается к нам:
– Мишель! Рауль!
Мы обнимаемся.
В моей памяти оживают наши общие воспоминания: первые встречи, поделки, первые стартовые кресла, экспедиции в рай, первые экзоплазменные войны с хашишинами.
– Сейчас я вам представлю новых друзей! – провозглашает Фредди.
Нас окружают лучащиеся существа. Я узнаю знакомые лица: Гручо Маркс, Оскар Уайльд, Вольфганг Амадей Моцарт, Бастер Китон, Аристофан, Рабле…
– Нас прозвали Райской комической труппой. Только здесь я узнал, какой шутник Моцарт. Он позволяет себе любые вольности. Не то что зануда Бетховен.
– Как насчет твоих клиентов? – спрашиваю я.
Фредди пожимает плечами. Он утратил веру в свою ангельскую работу и перестал заниматься вверенными ему душами. Слишком многие клиенты его разочаровали. Хватит с него людей. Спасать их? В это он больше не верит. Подобно Раулю, он убежден, что побуждать людей к развитию – непосильная задача даже для самых одаренных ангелов.
Аристофан говорит, что у него набралось уже 6527 клиентов и ровно столько же неудач. Бастер Китон жалуется, что ему достаются одни лапландцы, удрученные отсутствием солнечного света. Оскар Уайльд подхватывает: это еще что, полюбовались бы они на его индусов, чьи свекрови поджигают сари своих невесток, чтобы получить страховку. Гручо Маркс с горем пополам справляется с красными кхмерами, выясняющими отношения в джунглях. Рабле воздевает руки к небесам и рассказывает о своих сорванцах из бидонвилей Сан-Пауло, с утра до вечера нюхающих клей и с трудом доживающих до 14 лет.
Выходит, комикам достаются самые драматические судьбы.
– Это невыносимо. Большинство из нас признает свое поражение. Людям не помочь.
Я воспроизвожу довод Эдмонда Уэллса:
– Но ведь само наше присутствие здесь доказывает возможность вырваться из цикла реинкарнаций. Раз получилось у нас, значит, другие тоже на это способны.
– Может быть, у людей все устроено так же, как у их предшественников-сперматозоидов, – размышляет вслух Рауль. – В яйцеклетку попадает всего один из тридцати миллионов. Лично мне не хватит терпения проверить тридцать миллионов душ в ожидании разрешения пройти, наконец, в Изумрудные врата.
Вижу, для моего друга большое облегчение оказаться не единственным, кто готов отречься. Фредди Мейер – его единомышленник. Тому тоже надоело возиться с душами в надежде на вознесение, проще махнуть на них рукой. Он изжил былое честолюбие и теперь готов провести остаток существования, забыв о мире смертных и весело хохоча. Фредди утратил всякую надежду на человечество и верит только в юмор.
Что стряслось, чтобы веселого эльзасского раввина постигло такое разочарование?
– Холокост, – тихо объясняет он. – Геноцид евреев во Вторую мировую войну.
Он опускает голову, как унылый побежденный.
– Отсюда лучше видно. Все становится понятно. Доступна любая информация. Теперь я знаю обо всем произошедшем, и это хуже всего того, что я мог прочесть на Земле. Это даже не ужас, а гораздо хуже.
– Я…
– Нет, ты не знаешь. Очереди перед газовыми камерами, дети, вырванные их рук матерей и убитые о стены печей, медицинские опыты на живых людях… Надо очутиться здесь, чтобы все увидеть и почувствовать. Меня не покидают все эти картины.
Я предлагаю объяснение:
– Может быть, как раз потому, что ангелам наскучила их работа, как теперь тебе, и произошли все эти зверства?
Но Фредди меня не слушает. Схватив меня за плечо, он заходится от смеха.
– Не желаю больше этого знать. Хочу только смеяться, смеяться, смеяться… Пьянеть от хохота и от шуток до конца времен. Будем же смеяться, друзья мои! Смеяться и забывать.
Как он изменился, дорогой мой Фредди! Неужели даже юмор бывает навязчивым? Он хлопает в ладоши.
– Здесь становится грустно. Срочно нужен хороший анекдот. АНЕКДОТ! – требует бывший раввин-танатонавт.
После таких воспоминаний как-то не до юмора, тем не менее Оскар Уайльд старается рассеять мрачное настроение, созданное словами Фредди:
– Иисус путешествует со своей матерью. В родном селении они видят, как жители намереваются забросать камнями женщину, изменившую мужу. Иисус вмешивается и говорит: «Пусть тот, кто ни разу не грешил, первым бросит в нее камень». Ропот в толпе, все роняют камни. Иисус уже собирается освободить женщину под аплодисменты толпы, как вдруг огромный камень, просвистев в воздухе, убивает несчастную. Иисус оборачивается. «Тебе не кажется, мама, – говорит он, – что иногда ты перегибаешь палку?»
Звучат натужные смешки.
– Наше счастье, что Иисус нас не слышит, – говорит как обычно невозмутимый Бастер Китон. – Он не любит, когда шутят с его матушкой…
– Есть еще анекдот про человека, который все время жалуется, что никак не выиграет в лотерею. Прилетает его ангел-хранитель и говорит: «Слушай, я хочу, чтобы ты выиграл, но для этого ты должен хотя бы купить билет!»
Этот анекдот все знают, тем не менее хихикают.
Мы с Раулем не участвуем во всеобщем веселье, считая его немного искусственным.
И тут появляется Мэрилин Монро. Фредди раскрывает ей объятия. Став ангелом, она не утратила былого изящества, той магии, что сделала Норму Джин Бейкер легендой. По-моему, несправедливо, что звезды, умершие во цвете лет, здесь по-прежнему хороши, тогда как те, кто ушел в глубокой старости, вроде Луизы Брукс или Греты Гарбо, навечно отмечены следами прожитых лет.
Да, помнится, в оранжевом мире мне попадались души-транзитницы, двигавшиеся к месту суда рассеянно, без всякой спешки.
– У некоторых на это уходят многие века. Другие едва успевают завершить очередное существование – и тут же обратно на ринг, чтобы сорвать в конце концов куш, вырваться из цикла перевоплощений. Прошлая жизнь Натали была, без сомнения, изнурительной. Вот она и решила перевести дух, прежде чем обрести новую телесную оболочку.
По словам Рауля, его Натали перевоплощалась уже сто тринадцать раз, но интересных жизней прожила всего восемь.
– Что значит «интересная» жизнь? А что происходит в «неинтересной»?
– В том-то и дело, что ничего особенного. Рождение, брак, дети, отвращение к скучной работе из разряда «не бей лежачего», смерть в своей постели в возрасте восьмидесяти лет. Никчемная, бессмысленная, бесплодная жизнь, лишенная трудностей, которые пришлось бы геройски преодолевать.
– Так ли уж бесполезны подобные жизни?
Рауль соглашается, что они небесполезны. По его мнению, такое безобидное, «беззубое» прозябание – отдых между двумя «важными» жизнями. Некоторые мученики, непонятые художники, борцы за безнадежное дело добираются до рая до того уставшими, что умоляют предоставить им реинкарнацию-отдых.
– У моей Натали было сто пять жизней, не требовавших особенных усилий, и восемь интересных, но при этом очень трудных.
Я соглашаюсь, что если собрать в одном музее все произведения, созданные ею за творческие жизни, то для их размещения потребовалось бы множество просторных залов.
– Почему тогда она все еще не освободилась от цикла перевоплощений?
– Конец уже совсем близко, – заверяет меня Рауль. – Но ее поведению всегда не хватало одухотворенности, поэтому ей никак не позволят обогнуть последний мыс.
– Какой ее недостаток?
– Нехватка любви. Душа моей Натали слишком чувствительна к рискам страсти. В кого бы она ни перевоплотилась, в мужчину или женщину, ее всегда гложут сомнения в партнерах. Она не отдается чувствам со всем самозабвением – и, кстати, чаще всего оказывается права. Но, не позволяя себе совершать эти «ошибки», она недобирает информации, пережитого – всего того, что приносит искренняя безоглядная любовь.
Теперь мне понятнее пессимизм друга: его клиентке мешает не глупость, а, наоборот, здравомыслие!
Мы продолжаем наблюдение за корейским посольством в Лиме. Молодежи приносят поесть. Старший брат любит лимонные пирожные, младший – шоколадный мусс, Натали – «плавучие острова».
66. Энциклопедия
РЕЦЕПТ «ПЛАВУЧЕГО ОСТРОВА». Начинаем с «океана», где будет плавать «остров». Он будет желтый и сладкий – таков английский крем.
Кипятим литр молока, разбиваем шесть яиц и отделяем желтки от белков. Откладываем белки. Взбиваем желтки с 60 г сахара, добавляем горячего молока. Готовим на слабом огне крем, все время поворачивая кастрюльку. Не доводим до кипения.
Делаем белый айсберг – собственно «остров». Для этого сильно взбиваем белки с 80 г сахара, добавляем щепотку соли.
Карамелизуем форму (60 г сахара). Залить в нее взбитые белки и выпекать 20 мин. на водяной бане. Охлаждаем «плавучий остров». Переливаем крем в полую посуду для размягчения «острова» перед запуском в «океан». Подать сильно охлажденным.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
67. Старый друг
Рауль Разорбак по-прежнему думает, что эта Натали Ким – всего лишь одна клиентка среди многих. Но у него появляется мысль, как нам продвинуться в наших делах.
– Следуй за мной.
Вместе мы перелетаем на юго-восток. Там, на холме, собрались ангелы, сгрудившиеся вокруг какого-то оратора, как поклонники вокруг любимого исполнителя. Тот выразительно жестикулирует. Я сразу его узнаю: Фредди Мейер!
Старый слепой раввин ни капли не изменился. Низенький, полный, лысый, очки в толстой черной оправе на бесформенном носу; здесь, правда, слепота ему не помеха. В мире духов слепой ангел так же зряч, как все остальные.
Рауль толкает меня локтем, но я и без этого все вспомнил. У Фредди любое исследование и открытие становится возвышенным. Он был самым строгим, самым вдохновенным, сильнее всех стремился к совершенству среди героев эпохи танатонавтики. Это ему пришла мысль сплести серебряные нити для большей надежности групповых полетов. Он разработал первые стратегии эктоплазменных войн. Нет ничего более захватывающего, чем снова отправиться вместе с ним на поиски приключений!
Мы присоединяемся к небольшой толпе слушателей и прислушиваемся к оратору. Он рассказывает… анекдот.
– Сорвавшийся в пропасть альпинист в последний момент успевает уцепиться за деревце. «На помощь, на помощь! Есть тут кто-нибудь? Спасите!» – в отчаянии кричит он. Появляется ангел. «Я твой ангел-хранитель, – обращается он к альпинисту. – Доверься мне, я тебя спасу». Немного подумав, альпинист отвечает: «Неужели больше никого нет?»
Ангелы прыскают, я тоже. Ангельский юмор, он такой. Придется привыкать.
Я в восторге от встречи со старым соратником. Кто говорил, что в раю скучно? Фредди – наше спасение. Я делаю ему чуть заметный знак, он бросается к нам:
– Мишель! Рауль!
Мы обнимаемся.
В моей памяти оживают наши общие воспоминания: первые встречи, поделки, первые стартовые кресла, экспедиции в рай, первые экзоплазменные войны с хашишинами.
– Сейчас я вам представлю новых друзей! – провозглашает Фредди.
Нас окружают лучащиеся существа. Я узнаю знакомые лица: Гручо Маркс, Оскар Уайльд, Вольфганг Амадей Моцарт, Бастер Китон, Аристофан, Рабле…
– Нас прозвали Райской комической труппой. Только здесь я узнал, какой шутник Моцарт. Он позволяет себе любые вольности. Не то что зануда Бетховен.
– Как насчет твоих клиентов? – спрашиваю я.
Фредди пожимает плечами. Он утратил веру в свою ангельскую работу и перестал заниматься вверенными ему душами. Слишком многие клиенты его разочаровали. Хватит с него людей. Спасать их? В это он больше не верит. Подобно Раулю, он убежден, что побуждать людей к развитию – непосильная задача даже для самых одаренных ангелов.
Аристофан говорит, что у него набралось уже 6527 клиентов и ровно столько же неудач. Бастер Китон жалуется, что ему достаются одни лапландцы, удрученные отсутствием солнечного света. Оскар Уайльд подхватывает: это еще что, полюбовались бы они на его индусов, чьи свекрови поджигают сари своих невесток, чтобы получить страховку. Гручо Маркс с горем пополам справляется с красными кхмерами, выясняющими отношения в джунглях. Рабле воздевает руки к небесам и рассказывает о своих сорванцах из бидонвилей Сан-Пауло, с утра до вечера нюхающих клей и с трудом доживающих до 14 лет.
Выходит, комикам достаются самые драматические судьбы.
– Это невыносимо. Большинство из нас признает свое поражение. Людям не помочь.
Я воспроизвожу довод Эдмонда Уэллса:
– Но ведь само наше присутствие здесь доказывает возможность вырваться из цикла реинкарнаций. Раз получилось у нас, значит, другие тоже на это способны.
– Может быть, у людей все устроено так же, как у их предшественников-сперматозоидов, – размышляет вслух Рауль. – В яйцеклетку попадает всего один из тридцати миллионов. Лично мне не хватит терпения проверить тридцать миллионов душ в ожидании разрешения пройти, наконец, в Изумрудные врата.
Вижу, для моего друга большое облегчение оказаться не единственным, кто готов отречься. Фредди Мейер – его единомышленник. Тому тоже надоело возиться с душами в надежде на вознесение, проще махнуть на них рукой. Он изжил былое честолюбие и теперь готов провести остаток существования, забыв о мире смертных и весело хохоча. Фредди утратил всякую надежду на человечество и верит только в юмор.
Что стряслось, чтобы веселого эльзасского раввина постигло такое разочарование?
– Холокост, – тихо объясняет он. – Геноцид евреев во Вторую мировую войну.
Он опускает голову, как унылый побежденный.
– Отсюда лучше видно. Все становится понятно. Доступна любая информация. Теперь я знаю обо всем произошедшем, и это хуже всего того, что я мог прочесть на Земле. Это даже не ужас, а гораздо хуже.
– Я…
– Нет, ты не знаешь. Очереди перед газовыми камерами, дети, вырванные их рук матерей и убитые о стены печей, медицинские опыты на живых людях… Надо очутиться здесь, чтобы все увидеть и почувствовать. Меня не покидают все эти картины.
Я предлагаю объяснение:
– Может быть, как раз потому, что ангелам наскучила их работа, как теперь тебе, и произошли все эти зверства?
Но Фредди меня не слушает. Схватив меня за плечо, он заходится от смеха.
– Не желаю больше этого знать. Хочу только смеяться, смеяться, смеяться… Пьянеть от хохота и от шуток до конца времен. Будем же смеяться, друзья мои! Смеяться и забывать.
Как он изменился, дорогой мой Фредди! Неужели даже юмор бывает навязчивым? Он хлопает в ладоши.
– Здесь становится грустно. Срочно нужен хороший анекдот. АНЕКДОТ! – требует бывший раввин-танатонавт.
После таких воспоминаний как-то не до юмора, тем не менее Оскар Уайльд старается рассеять мрачное настроение, созданное словами Фредди:
– Иисус путешествует со своей матерью. В родном селении они видят, как жители намереваются забросать камнями женщину, изменившую мужу. Иисус вмешивается и говорит: «Пусть тот, кто ни разу не грешил, первым бросит в нее камень». Ропот в толпе, все роняют камни. Иисус уже собирается освободить женщину под аплодисменты толпы, как вдруг огромный камень, просвистев в воздухе, убивает несчастную. Иисус оборачивается. «Тебе не кажется, мама, – говорит он, – что иногда ты перегибаешь палку?»
Звучат натужные смешки.
– Наше счастье, что Иисус нас не слышит, – говорит как обычно невозмутимый Бастер Китон. – Он не любит, когда шутят с его матушкой…
– Есть еще анекдот про человека, который все время жалуется, что никак не выиграет в лотерею. Прилетает его ангел-хранитель и говорит: «Слушай, я хочу, чтобы ты выиграл, но для этого ты должен хотя бы купить билет!»
Этот анекдот все знают, тем не менее хихикают.
Мы с Раулем не участвуем во всеобщем веселье, считая его немного искусственным.
И тут появляется Мэрилин Монро. Фредди раскрывает ей объятия. Став ангелом, она не утратила былого изящества, той магии, что сделала Норму Джин Бейкер легендой. По-моему, несправедливо, что звезды, умершие во цвете лет, здесь по-прежнему хороши, тогда как те, кто ушел в глубокой старости, вроде Луизы Брукс или Греты Гарбо, навечно отмечены следами прожитых лет.