Имя ветра

Я спрятал монеты и крепко подвязал кошелек под рубашкой, потом многозначительно взглянул на торговца и похлопал себя по кошельку.

На губах у него снова появилась улыбка:

– До свиданья, сударь!

Я забрал полотенце, вышел из магазина и, привлекая уже куда меньше внимания, зашагал обратно к тому трактиру, где обрел завтрак и ванну.



– Что вам угодно, молодой человек? – спросил трактирщик, когда я подошел к стойке. Он улыбнулся и вытер руки фартуком.

– Грязную посуду и тряпку.

Он пригляделся ко мне, улыбнулся и расхохотался:

– А я уж думал, ты так нагишом и удрал!

– Ну, не то чтобы совсем нагишом… – я положил на стойку полотенце.

– А то на тебе грязи-то было больше, чем самого мальчишки! И я мог бы побиться об заклад, что волосы у тебя черные. А теперь просто другой человек стал! – Он молча смерил меня взглядом. – Старую одежду тебе вернуть?

Я замотал головой:

– Выкиньте ее! А лучше сожгите, да смотрите, чтобы никто дымом не надышался.

Он снова расхохотался.

– Но у меня были при себе кое-какие вещи, – напомнил я.

Он кивнул и многозначительно постучал себя по носу.

– Да, действительно! Секундочку. – Он повернулся и скрылся в дверях за стойкой.

Я тем временем окинул взглядом трактир. Теперь, когда я не привлекал враждебных взглядов, трактир выглядел совсем иначе. Булыжный очаг с черным котлом, кипящим над огнем. Кисловатый запах лакированного дерева и пролитого пива. Негромкий гул разговоров…

Мне всегда нравилось в кабаках. Наверное, оттого что я вырос на проезжей дороге. Трактир – это надежное место, своего рода убежище. Мне сделалось очень уютно, и я подумал – а неплохо было бы владеть таким заведением!

– На, держи! – Трактирщик положил на стойку три пера, бутылочку чернил и расписку из книжной лавки. – Это меня удивило едва ли не больше, чем то, что ты сбежал голым.

– Я в университет поступать буду, – объяснил я ему.

Трактирщик вскинул бровь:

– А не молод ли ты в университет поступать?

По спине у меня пробежал холодок, однако я небрежно передернул плечами:

– Да туда всех берут!

Он вежливо кивнул, так, будто это объясняло, отчего я явился к нему босоногим, воняя грязными подворотнями. Выждав, не скажу ли я что-нибудь еще, трактирщик налил себе пива.

– Ты не обижайся, но ты теперь не похож на человека, который согласится мыть посуду.

Я открыл было рот, чтобы возразить. Железный пенни за час работы – это была выгодная сделка, и упускать ее мне не хотелось. На два пенни можно купить целый каравай, а я и сосчитать не мог, сколько раз за этот год мне доводилось оставаться голодным.

Но тут я увидел свои руки, лежащие на стойке. Розовые, чистые, как будто и не мои вовсе.

И я осознал, что да, я не хочу мыть посуду. У меня были дела поважнее. Я отодвинулся от стойки и достал из кошелька железный пенни.

– Где лучше всего искать обоз, идущий на север? – спросил я.

– На площади Гуртовщиков, в Нагорье. Это четверть мили за мельницей на Зеленой улице.

Когда я услышал про Нагорье, меня снова пробрала дрожь. Однако я постарался не обращать на это внимания и кивнул:

– Хороший у вас трактир! Я бы с удовольствием себе такой завел, когда вырасту. – И протянул ему пенни.

Трактирщик расплылся в улыбке и протянул монету обратно:

– Спасибо на добром слове! Заходи в любое время.






Глава 32

Про мелочь, сапожников и толпу




Когда я вышел на улицу, было примерно час до полудня. Солнце стояло над крышами, мостовая под ногами была теплой. Я окунулся в нестройный гул рыночной площади, пытаясь наслаждаться ощущением сытого брюха и чистого тела.

Однако под ложечкой у меня неприятно сосало, как бывает, когда знаешь, что тебе кто-то пялится в затылок. Это чувство преследовало меня, и вот, наконец, инстинкты взяли надо мной верх, и я рыбкой нырнул в проулок.

Я прижался спиной к стене и стал ждать. Мало-помалу ощущение улеглось. Несколько минут спустя я уже чувствовал себя дураком. Я привык полагаться на свои инстинкты, но они то и дело подавали ложную тревогу. Я выждал еще несколько минут, для верности, и снова вышел на улицу.

Ощущение смутной тревоги вернулось почти тут же. Я старался не обращать на него внимания, одновременно пытаясь определить, откуда же оно взялось. Но минут через пять нервы у меня не выдержали, и я снова свернул в переулок и стал вглядываться в толпу, пытаясь определить, кто же за мной следит.

Никто. Потребовалось полчаса нервотрепки и еще два переулка, прежде чем я, наконец, сообразил, в чем же дело.

Я отвык быть частью толпы.

За последние пару лет толпа сделалась для меня частью городского пейзажа. В толпе можно было спрятаться от стражника или торговца. Я мог пройти сквозь толпу, чтобы попасть туда, куда шел. Я мог даже идти в том же направлении, куда и толпа. Но я никогда не был человеком из толпы.

Я так привык быть невидимкой, что едва не бросился бежать от первого лоточника, который попытался мне что-то продать.

Как только я понял, что именно меня беспокоит, тревога моя по большей части развеялась. Страх, как правило, происходит от незнания. Как только я понял, в чем проблема, это сделалось просто проблемой, бояться стало нечего.

Как я уже упоминал, Тарбеан делится на две основные части: Приморье и Нагорье. Приморье бедное. Нагорье богатое. В Приморье грязь и вонь. В Нагорье чистота. В Приморье ворье. В Нагорье банкиры… ой, извините: взломщики.

Я уже рассказывал о своем злополучном визите в Нагорье. Так что, наверное, вы поймете, почему, когда толпа передо мной на миг расступилась, я увидел того, кого высматривал. Стражника. Я тут же с колотящимся сердцем юркнул в ближайшую дверь.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы напомнить себе, что я уже не тот чумазый уличный мальчишка, которого избили несколько лет назад. Я был хорошо одетый, чистый. Я выглядел так, словно имею право тут находиться. Но старые привычки умирают нескоро. Мне стоило немалого труда сдержать глубинную ярость, и я сам не знал, на кого именно злюсь: то ли на себя, то ли на стражника, то ли на весь свет. Наверное, на всех понемногу.

– Добро пожаловать! – весело сказали из задернутого занавеской дверного проема.

Я окинул взглядом лавку. Свет из витрины падал на загроможденный рабочий стол и десятки пар обуви, стоящие на полках. Да, пожалуй, я выбрал не самое неподходящее место…

– Дайте-ка угадаю! – раздался голос из глубины лавки. И из-за занавески появился седовласый человек с длинной полосой кожи в руках. Он был низенький и сутулый, но его лицо улыбалось мне сквозь сеточку морщин. – Вам нужна обувь!

Он застенчиво улыбнулся, словно эта шутка была старыми, разношенными башмаками, уже не очень приличными, но слишком удобными, чтобы их выкинуть. Он посмотрел на мои ноги. И я, помимо собственной воли, тоже посмотрел на них.

Ну да, конечно, я был босиком. Я уже так давно не носил обуви, что даже и не задумывался об этом. По крайней мере летом. Зимой-то я просто мечтал о башмаках.

Я поднял взгляд. Глаза у старика весело прыгали, как будто он не мог решить, можно ли рассмеяться или это будет стоить ему покупателя.

– Ну да, пожалуй, – согласился я.

Он расхохотался, усадил меня на табурет и снял рукой мерку с моих босых ступней. По счастью, на улицах было сухо, так что ноги у меня просто запылились от ходьбы по мостовой. Если бы шел дождь и они были грязные, получилось бы совсем неудобно.

– Ну что ж, поглядим, что вы за фрукт и найдется ли у меня для вас что-нибудь подходящее. Если не найдется – могу сшить или подогнать для вас подходящую пару часика за два. Ну-с, и какая же обувь вам требуется? Для ходьбы? Для танцев? Для верховой езды?

Он запрокинулся назад и снял с полки у себя за спиной пару башмаков.

– Для ходьбы.

– Я так и думал!

Он ловко натянул мне на ноги пару чулок, как будто все покупатели являлись к нему босоногими. И сунул мои ноги в нечто черное с пряжками.

– Ну, как оно вам? Вы встаньте, походите…

– Ну, я…

– Ага, тесноваты! Так я и думал. Что может быть хуже жмущего башмака?

Он стащил с меня черные туфли и надел другую пару – стремительно, как бичом хлопнул.

– А эти как?

Туфли были темно-фиолетовые, пошитые не то из бархата, не то из фетра.

– Ну, это…

– Не совсем то, что вы искали? Ну да, вас можно понять: эти сносятся, и глазом моргнуть не успеешь. Однако же цвет хорош: в самый раз за барышнями ухлестывать!