Имя ветра
Часть 35 из 154 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я по стеночке поднялся на ноги и побрел прочь. Шел я медленно, из-за ушибленной ноги. На каждом шагу ногу пронзала боль, и я хватался за стены, чтобы не переносить вес на нее.
Я спустился в Приморье, ту часть города, где я чувствовал себя более или менее дома. Нога онемела и одеревенела от холода, и, хотя разумную часть меня это тревожило, практическая моя половина была только рада, что хоть одна часть тела больше не болит.
До моего тайного убежища было несколько миль, а шел я очень медленно. В какой-то момент я, наверное, упал. Этого я не помню, зато помню, как я лежал в снегу и как там было на удивление уютно. Я чувствовал, как сон окутывает меня плотным одеялом, похожим на смерть.
Я закрыл глаза. Я помню глубокую тишину, что царила вокруг, на пустынной улице. Я слишком оцепенел и устал, так что мне было не особенно страшно. В бреду смерть представлялась мне огромной птицей с крыльями из пламени и тени. Она кружила надо мной и терпеливо ждала, ждала меня…
Я уснул, и огромная птица окутала меня своими пылающими крыльями. Мне приснилось восхитительное тепло. Потом птица вонзила в меня свои когти, раздирая меня…
Нет, это была просто боль в переломанных ребрах. Кто-то перевернул меня на спину.
Я открыл затуманенные глаза и увидел, что надо мной стоит демон. В помрачении рассудка, когда я мог поверить во что угодно, вид человека в демонской маске заставил меня очнуться, соблазнительное тепло, которое только что меня окутывало, развеялось, оставив мое тело безвольным и тяжким, как свинец.
– Ну да! Я же тебе говорил. Тут ребенок в снегу!
Демон поднял меня на ноги.
Теперь, очнувшись, я увидел, что маска у него сплошь черная. То был Энканис, владыка демонов. Он поставил меня на ноги и принялся отряхивать с меня налипший снег.
Здоровым глазом я увидел поблизости фигуру в синюшно-зеленой маске.
– Ну, пойдем же! – сказал второй демон женским голосом, звучащим странно и глухо из-за рядов острых зубов.
Энканис не обратил на нее внимания.
– С тобой все в порядке?
Ответа я придумать не смог, поэтому сосредоточился на том, чтобы не упасть, пока мужчина продолжал отряхивать с меня снег рукавом своей черной рясы. Издали донесся рев рогов.
Демоница нервно оглянулась.
– Надо уходить, пока они не дошли сюда, а то застрянем! – сердито прошипела она.
Энканис вытряхнул снег из моих волос пальцами в черной перчатке, потом остановился и вгляделся в мое лицо. Черная маска странно расплывалась у меня перед глазами.
– Тело Господне, Холли! Мальчишку кто-то избил до полусмерти. Да еще на средьзимье!
– Стражник, – с трудом прохрипел я. И снова почувствовал вкус крови.
– Ты же замерзнешь! – сказал Энканис и принялся растирать мне руки и ноги, стараясь восстановить кровообращение. – Тебе придется пойти с нами…
Рога пропели снова, уже ближе. Вместе с ними до нас долетел смутный шум толпы.
– Ну что за глупости! – сказала демоница. – Он не в том состоянии, чтобы бегать по городу!
– Он не в том состоянии, чтобы оставаться здесь! – отрезал Энканис. Он не переставал растирать мне руки и ноги. К ним мало-помалу возвращалась чувствительность – жгучий, колючий жар, который казался пародией на ту уютную теплоту, что я ощущал минуту назад, засыпая. Каждый раз, как он натыкался на ушиб, меня пронзало болью, но тело мое было слишком измучено, чтобы отдернуться.
Демоница в зеленой маске подошла и положила руку на плечо своему спутнику:
– Геррек, надо идти! Не волнуйся, о нем найдется кому позаботиться. – Она попыталась утащить своего приятеля прочь, но у нее ничего не вышло. – Послушай, если нас тут застанут с ним, все решат, будто это мы сделали!
Человек в черной маске выругался, кивнул и принялся шарить под рясой.
– Смотри, не ложись больше! – настойчиво приказал он. – Спрячься под крышу. Куда-нибудь в тепло.
Шум толпы приблизился настолько, что я уже различал отдельные голоса, топот конских копыт и скрип деревянных колес. Человек в черной маске протянул руку.
Мне потребовалось время, чтобы разглядеть, что он мне дает. Серебряный талант, толще и увесистей того пенни, что я потерял. Такие деньги, что я себе просто и представить не мог…
– На, бери!
Он был воплощением тьмы: черный плащ с капюшоном, черная маска, черные перчатки. Энканис стоял передо мной, протягивая блестящий серебряный кружок, сверкающий в лунном свете. Это напомнило мне сцену из «Деоники», где Тарсус продает душу.
Я взял талант, но рука у меня так онемела, что я его не почувствовал. Мне пришлось опустить глаза, чтобы убедиться, что мои пальцы действительно сжимают монету. Мне померещилось, что по руке у меня разливается теплота, и я почувствовал себя сильнее. Я улыбнулся человеку в черной маске.
– На вот, и перчатки тоже возьми!
Он стянул с себя перчатки и прижал их к моей груди. Потом женщина в зеленой демонской маске утянула моего благодетеля прочь, прежде чем я успел его поблагодарить. Я проводил их взглядом. В своих черных одеяниях они походили на клочья отступающей тьмы на фоне темно-серых стен тарбеанских улиц, озаренных лунным светом.
Не прошло и минуты, как из-за угла показались факелы приближающейся процессии. Сотни голосов, поющих и кричащих, мужских и женских, накатывали на меня, точно волны. Я принялся пятиться, пока не уперся спиной в стену, потом стал пробираться вбок, пока не добрался до глубокого дверного проема.
Из этого удобного места я смотрел на проходящую мимо процессию. Толпа с криками и хохотом катилась мимо. Тейлу, высокий и горделивый, стоял на повозке, запряженной четырьмя белыми лошадьми. Серебряная маска сверкала в свете факелов. Его белые одежды были безупречно чисты и подбиты мехом на вороте и манжетах. Вокруг повозки шагали священники в серых рясах, звеня в колокольчики и распевая. Многие были в тяжелых железных цепях кающихся. Гул голосов и звон колокольцев, пение и лязг цепей сливались в некую музыку. Все глаза были устремлены на Тейлу. Никто и не заметил меня в тени дверного проема.
На то, чтобы они все прошли мимо, потребовалось минут десять. Только после этого я выбрался из дверного проема и осторожно потащился домой. Идти было тяжело, но мне придавала сил монета, которую я держал в руке. Через каждые десять шагов я проверял, на месте ли мой талант, чтобы убедиться, что онемевшая рука его не выронила. Я хотел было надеть перчатки, которые мне дали, но боялся, что монета выпадет и потеряется в снегу.
Не знаю, сколько времени у меня ушло на обратную дорогу. От ходьбы я слегка согрелся, хотя ноги по-прежнему были одеревеневшие и бесчувственные. Оглядываясь через плечо, я видел, что каждый второй мой след отмечен кровавым отпечатком. Это меня, странным образом, успокаивало. Кровоточащая нога все-таки лучше, чем отмороженная.
Я зашел в первый же трактир, который знал, – «Смеющийся человек». В трактире гремела музыка, песни, там праздновали. Я миновал главный вход и свернул в переулок. В дверях черного хода болтали две девицы, увиливающие от работы.
Я дохромал до них, опираясь на стенку. Девицы меня не замечали, пока я не оказался к ним вплотную. Та, что помоложе, подняла на меня глаза и ахнула.
Я сделал еще шаг в их сторону.
– Вы не могли бы принести мне еды и одеяло? Я заплачу!
Я протянул руку и сам испугался, увидев, как она трясется. Рука была перемазана кровью, оттого что я хватался за лицо. Во рту саднило. Говорить было больно.
– Пожалуйста!
Они смотрели на меня в ошеломленном молчании. Потом переглянулись, и старшая из двоих махнула второй, чтобы та шла в дом. Младшая девушка исчезла в дверях, не говоря ни слова. Старшая, которой было лет шестнадцать, подошла ближе и протянула руку.
Я протянул ей монету и тяжело уронил руку. Девушка посмотрела на нее и исчезла в трактире, прежде смерив меня еще одним долгим взглядом.
Сквозь распахнутую дверь до меня доносились теплые, суматошные звуки переполненного трактира: гомон множества голосов, прерываемый взрывами хохота, веселый звон бутылок, глухой стук деревянных кружек о столы…
И, нежно пронизывая весь этот шум, на заднем плане звенела лютня. Звук был слабый, почти теряющийся в трактирном гаме, но я слышал его, как мать слышит плач своего младенца даже за десять комнат. Музыка была словно память о семье, о дружбе, о теплом чувстве, что ты свой, что ты не один. Внутри у меня все перевернулось, даже зубы заныли. Руки ненадолго перестали болеть от холода и затосковали по знакомому ощущению струящейся через них музыки.
Я сделал шаг. Медленный шаг вдоль стены. Подальше от дверного проема, так, чтобы музыки было больше не слышно. И еще шаг, пока руки вновь не заболели от холода и ноющая боль в груди не осталась лишь болью в переломанных ребрах. Эта боль была проще, вынести ее было легче.
Не знаю, сколько времени прошло, пока не вернулись девчонки. Та, что помладше, держала одеяло, в которое было что-то завернуто. Я прижал одеяло к ноющей груди. Ноша выглядела какой-то чересчур тяжелой для своих размеров, но, с другой стороны, руки у меня тряслись даже от собственного веса, так что сказать наверняка было трудно. Старшая девушка протянула мне маленький, туго набитый кошелек. Я взял и его тоже и стиснул до боли в обмороженных пальцах.
Девушка посмотрела на меня:
– Можешь посидеть в уголке у огня, если хочешь.
Младшая закивала:
– Натти будет не против!
Она шагнула вперед и потянулась, чтобы взять меня за руку.
Я отшатнулся и едва не упал.
«Нет!» – хотел крикнуть я, но у меня вырвался лишь слабый хрип.
– Не трогайте меня.
Голос у меня дрожал, я не мог понять, от злости или от страха. Я пошатнулся, привалился к стене. Мой голос звучал как-то невнятно:
– Со мной все будет нормально.
Младшая из девушек расплакалась, бессильно уронив руки.
– Мне есть куда пойти. – Голос у меня сорвался, я повернулся и заторопился прочь.
Я старался идти как можно быстрее. От чего я убегаю – я и сам не знал, от людей разве что. Это был еще один урок, который я вызубрил как нельзя лучше: люди – это боль. За спиной у меня слышались сдавленные всхлипы. Казалось, миновало ужасно много времени, прежде чем я свернул за угол.
Я забрался в свое убежище, там, где крыши двух домов сходились вместе, а над ними нависала третья. Сам не знаю, как я ухитрился туда вскарабкаться.
В одеяле обнаружилась целая бутылка вина с пряностями, каравай свежего хлеба и индюшачья грудка, величиной с два моих кулака, даже больше. Я закутался в одеяло и спрятался от ветра. Сухая метель сменилась снегом с дождем. Спину мне грела теплая кирпичная труба. Это было чудесно.
Первый глоток вина обжег мне рот огнем там, где губы были разбиты. Но второй уже не так щипался. Хлеб был мягкий, индейка еще теплая.
Проснулся я в полночь, когда во всем городе разом ударили в колокола. На улице бегали и орали. Семь дней высокого скорбения остались позади. Средьзимье миновало. Наступил новый год.
Глава 23
Пылающее колесо
Всю ночь я провел в своем тайном убежище и на следующий день, проснувшись, обнаружил, что мое тело превратилось в сплошной комок боли. Поскольку у меня еще оставалась еда и немного вина, я предпочел остаться, где был, чтобы не рисковать свалиться, когда стану спускаться вниз.
День был пасмурный, дул сырой ветер, который все никак не утихал. Ко мне под крышу задувало снег с дождем. Труба за спиной была теплая, но не настолько, чтобы как следует просушить одеяло и изгнать липкую сырость, которой пропиталась моя одежда.
Я спустился в Приморье, ту часть города, где я чувствовал себя более или менее дома. Нога онемела и одеревенела от холода, и, хотя разумную часть меня это тревожило, практическая моя половина была только рада, что хоть одна часть тела больше не болит.
До моего тайного убежища было несколько миль, а шел я очень медленно. В какой-то момент я, наверное, упал. Этого я не помню, зато помню, как я лежал в снегу и как там было на удивление уютно. Я чувствовал, как сон окутывает меня плотным одеялом, похожим на смерть.
Я закрыл глаза. Я помню глубокую тишину, что царила вокруг, на пустынной улице. Я слишком оцепенел и устал, так что мне было не особенно страшно. В бреду смерть представлялась мне огромной птицей с крыльями из пламени и тени. Она кружила надо мной и терпеливо ждала, ждала меня…
Я уснул, и огромная птица окутала меня своими пылающими крыльями. Мне приснилось восхитительное тепло. Потом птица вонзила в меня свои когти, раздирая меня…
Нет, это была просто боль в переломанных ребрах. Кто-то перевернул меня на спину.
Я открыл затуманенные глаза и увидел, что надо мной стоит демон. В помрачении рассудка, когда я мог поверить во что угодно, вид человека в демонской маске заставил меня очнуться, соблазнительное тепло, которое только что меня окутывало, развеялось, оставив мое тело безвольным и тяжким, как свинец.
– Ну да! Я же тебе говорил. Тут ребенок в снегу!
Демон поднял меня на ноги.
Теперь, очнувшись, я увидел, что маска у него сплошь черная. То был Энканис, владыка демонов. Он поставил меня на ноги и принялся отряхивать с меня налипший снег.
Здоровым глазом я увидел поблизости фигуру в синюшно-зеленой маске.
– Ну, пойдем же! – сказал второй демон женским голосом, звучащим странно и глухо из-за рядов острых зубов.
Энканис не обратил на нее внимания.
– С тобой все в порядке?
Ответа я придумать не смог, поэтому сосредоточился на том, чтобы не упасть, пока мужчина продолжал отряхивать с меня снег рукавом своей черной рясы. Издали донесся рев рогов.
Демоница нервно оглянулась.
– Надо уходить, пока они не дошли сюда, а то застрянем! – сердито прошипела она.
Энканис вытряхнул снег из моих волос пальцами в черной перчатке, потом остановился и вгляделся в мое лицо. Черная маска странно расплывалась у меня перед глазами.
– Тело Господне, Холли! Мальчишку кто-то избил до полусмерти. Да еще на средьзимье!
– Стражник, – с трудом прохрипел я. И снова почувствовал вкус крови.
– Ты же замерзнешь! – сказал Энканис и принялся растирать мне руки и ноги, стараясь восстановить кровообращение. – Тебе придется пойти с нами…
Рога пропели снова, уже ближе. Вместе с ними до нас долетел смутный шум толпы.
– Ну что за глупости! – сказала демоница. – Он не в том состоянии, чтобы бегать по городу!
– Он не в том состоянии, чтобы оставаться здесь! – отрезал Энканис. Он не переставал растирать мне руки и ноги. К ним мало-помалу возвращалась чувствительность – жгучий, колючий жар, который казался пародией на ту уютную теплоту, что я ощущал минуту назад, засыпая. Каждый раз, как он натыкался на ушиб, меня пронзало болью, но тело мое было слишком измучено, чтобы отдернуться.
Демоница в зеленой маске подошла и положила руку на плечо своему спутнику:
– Геррек, надо идти! Не волнуйся, о нем найдется кому позаботиться. – Она попыталась утащить своего приятеля прочь, но у нее ничего не вышло. – Послушай, если нас тут застанут с ним, все решат, будто это мы сделали!
Человек в черной маске выругался, кивнул и принялся шарить под рясой.
– Смотри, не ложись больше! – настойчиво приказал он. – Спрячься под крышу. Куда-нибудь в тепло.
Шум толпы приблизился настолько, что я уже различал отдельные голоса, топот конских копыт и скрип деревянных колес. Человек в черной маске протянул руку.
Мне потребовалось время, чтобы разглядеть, что он мне дает. Серебряный талант, толще и увесистей того пенни, что я потерял. Такие деньги, что я себе просто и представить не мог…
– На, бери!
Он был воплощением тьмы: черный плащ с капюшоном, черная маска, черные перчатки. Энканис стоял передо мной, протягивая блестящий серебряный кружок, сверкающий в лунном свете. Это напомнило мне сцену из «Деоники», где Тарсус продает душу.
Я взял талант, но рука у меня так онемела, что я его не почувствовал. Мне пришлось опустить глаза, чтобы убедиться, что мои пальцы действительно сжимают монету. Мне померещилось, что по руке у меня разливается теплота, и я почувствовал себя сильнее. Я улыбнулся человеку в черной маске.
– На вот, и перчатки тоже возьми!
Он стянул с себя перчатки и прижал их к моей груди. Потом женщина в зеленой демонской маске утянула моего благодетеля прочь, прежде чем я успел его поблагодарить. Я проводил их взглядом. В своих черных одеяниях они походили на клочья отступающей тьмы на фоне темно-серых стен тарбеанских улиц, озаренных лунным светом.
Не прошло и минуты, как из-за угла показались факелы приближающейся процессии. Сотни голосов, поющих и кричащих, мужских и женских, накатывали на меня, точно волны. Я принялся пятиться, пока не уперся спиной в стену, потом стал пробираться вбок, пока не добрался до глубокого дверного проема.
Из этого удобного места я смотрел на проходящую мимо процессию. Толпа с криками и хохотом катилась мимо. Тейлу, высокий и горделивый, стоял на повозке, запряженной четырьмя белыми лошадьми. Серебряная маска сверкала в свете факелов. Его белые одежды были безупречно чисты и подбиты мехом на вороте и манжетах. Вокруг повозки шагали священники в серых рясах, звеня в колокольчики и распевая. Многие были в тяжелых железных цепях кающихся. Гул голосов и звон колокольцев, пение и лязг цепей сливались в некую музыку. Все глаза были устремлены на Тейлу. Никто и не заметил меня в тени дверного проема.
На то, чтобы они все прошли мимо, потребовалось минут десять. Только после этого я выбрался из дверного проема и осторожно потащился домой. Идти было тяжело, но мне придавала сил монета, которую я держал в руке. Через каждые десять шагов я проверял, на месте ли мой талант, чтобы убедиться, что онемевшая рука его не выронила. Я хотел было надеть перчатки, которые мне дали, но боялся, что монета выпадет и потеряется в снегу.
Не знаю, сколько времени у меня ушло на обратную дорогу. От ходьбы я слегка согрелся, хотя ноги по-прежнему были одеревеневшие и бесчувственные. Оглядываясь через плечо, я видел, что каждый второй мой след отмечен кровавым отпечатком. Это меня, странным образом, успокаивало. Кровоточащая нога все-таки лучше, чем отмороженная.
Я зашел в первый же трактир, который знал, – «Смеющийся человек». В трактире гремела музыка, песни, там праздновали. Я миновал главный вход и свернул в переулок. В дверях черного хода болтали две девицы, увиливающие от работы.
Я дохромал до них, опираясь на стенку. Девицы меня не замечали, пока я не оказался к ним вплотную. Та, что помоложе, подняла на меня глаза и ахнула.
Я сделал еще шаг в их сторону.
– Вы не могли бы принести мне еды и одеяло? Я заплачу!
Я протянул руку и сам испугался, увидев, как она трясется. Рука была перемазана кровью, оттого что я хватался за лицо. Во рту саднило. Говорить было больно.
– Пожалуйста!
Они смотрели на меня в ошеломленном молчании. Потом переглянулись, и старшая из двоих махнула второй, чтобы та шла в дом. Младшая девушка исчезла в дверях, не говоря ни слова. Старшая, которой было лет шестнадцать, подошла ближе и протянула руку.
Я протянул ей монету и тяжело уронил руку. Девушка посмотрела на нее и исчезла в трактире, прежде смерив меня еще одним долгим взглядом.
Сквозь распахнутую дверь до меня доносились теплые, суматошные звуки переполненного трактира: гомон множества голосов, прерываемый взрывами хохота, веселый звон бутылок, глухой стук деревянных кружек о столы…
И, нежно пронизывая весь этот шум, на заднем плане звенела лютня. Звук был слабый, почти теряющийся в трактирном гаме, но я слышал его, как мать слышит плач своего младенца даже за десять комнат. Музыка была словно память о семье, о дружбе, о теплом чувстве, что ты свой, что ты не один. Внутри у меня все перевернулось, даже зубы заныли. Руки ненадолго перестали болеть от холода и затосковали по знакомому ощущению струящейся через них музыки.
Я сделал шаг. Медленный шаг вдоль стены. Подальше от дверного проема, так, чтобы музыки было больше не слышно. И еще шаг, пока руки вновь не заболели от холода и ноющая боль в груди не осталась лишь болью в переломанных ребрах. Эта боль была проще, вынести ее было легче.
Не знаю, сколько времени прошло, пока не вернулись девчонки. Та, что помладше, держала одеяло, в которое было что-то завернуто. Я прижал одеяло к ноющей груди. Ноша выглядела какой-то чересчур тяжелой для своих размеров, но, с другой стороны, руки у меня тряслись даже от собственного веса, так что сказать наверняка было трудно. Старшая девушка протянула мне маленький, туго набитый кошелек. Я взял и его тоже и стиснул до боли в обмороженных пальцах.
Девушка посмотрела на меня:
– Можешь посидеть в уголке у огня, если хочешь.
Младшая закивала:
– Натти будет не против!
Она шагнула вперед и потянулась, чтобы взять меня за руку.
Я отшатнулся и едва не упал.
«Нет!» – хотел крикнуть я, но у меня вырвался лишь слабый хрип.
– Не трогайте меня.
Голос у меня дрожал, я не мог понять, от злости или от страха. Я пошатнулся, привалился к стене. Мой голос звучал как-то невнятно:
– Со мной все будет нормально.
Младшая из девушек расплакалась, бессильно уронив руки.
– Мне есть куда пойти. – Голос у меня сорвался, я повернулся и заторопился прочь.
Я старался идти как можно быстрее. От чего я убегаю – я и сам не знал, от людей разве что. Это был еще один урок, который я вызубрил как нельзя лучше: люди – это боль. За спиной у меня слышались сдавленные всхлипы. Казалось, миновало ужасно много времени, прежде чем я свернул за угол.
Я забрался в свое убежище, там, где крыши двух домов сходились вместе, а над ними нависала третья. Сам не знаю, как я ухитрился туда вскарабкаться.
В одеяле обнаружилась целая бутылка вина с пряностями, каравай свежего хлеба и индюшачья грудка, величиной с два моих кулака, даже больше. Я закутался в одеяло и спрятался от ветра. Сухая метель сменилась снегом с дождем. Спину мне грела теплая кирпичная труба. Это было чудесно.
Первый глоток вина обжег мне рот огнем там, где губы были разбиты. Но второй уже не так щипался. Хлеб был мягкий, индейка еще теплая.
Проснулся я в полночь, когда во всем городе разом ударили в колокола. На улице бегали и орали. Семь дней высокого скорбения остались позади. Средьзимье миновало. Наступил новый год.
Глава 23
Пылающее колесо
Всю ночь я провел в своем тайном убежище и на следующий день, проснувшись, обнаружил, что мое тело превратилось в сплошной комок боли. Поскольку у меня еще оставалась еда и немного вина, я предпочел остаться, где был, чтобы не рисковать свалиться, когда стану спускаться вниз.
День был пасмурный, дул сырой ветер, который все никак не утихал. Ко мне под крышу задувало снег с дождем. Труба за спиной была теплая, но не настолько, чтобы как следует просушить одеяло и изгнать липкую сырость, которой пропиталась моя одежда.