Именинница

— Именно так.

— Послушай, Эверт… я человек неконфликтный, ты знаешь. Но если мы и в самом деле говорим о Хермансон, ты должен по крайней мере объясниться.

— Пока не могу.

— Придется, если рассчитываешь на мою помощь.

Гренс не мог не признать справедливость этого требования. Инспектор Свен Сундквист и в самом деле был человек неконфликтный, скорее наоборот, избегающий конфликтов всеми возможными способами.

— Из кабинета Вильсона пропали документы — высший гриф секретности. Каким образом — остается только догадываться. С другой стороны, не так много людей имеют доступ к его сейфу. Я просил Хермансон помочь мне разобраться в этом и получил неправильный ответ. У меня плохие предчувствия, Свен.

— Не понял… ты считаешь, что Хермансон выкрала документы?

— Один из нас продался — вот все, в чем я на сегодняшний день уверен. Кто-то, кому мы доверяли. И это может стать причиной не одной смерти. Я знаю Хермансон и чувствую, что с ней что-то не так… Проследи за ней, Свен. Я первый буду рад вычеркнуть ее из списка подозреваемых.



На последних милях все молчали. У Гренса пропало всякое желание говорить, а коллега на переднем пассажирском сиденье, похоже, осознал наконец, что лучший способ выправить ситуацию — отпустить ее.

Сёдерчёпинг — один из тех провинциальных городов, где лучше всего проводить лето. Люди на улицах улыбались, сверкала в лучах июньского солнца гладь Гёта-канала. Даже деревья давали здесь не такую тень, как в столице.

Деревянный дом по Гамла-Скулгатан идеально вписывался в эту дачную идиллию. Комиссар не предупредил хозяйку о своем приезде. Сегодняшний разговор на рассвете убедил его не делать этого. Припарковав машину возле ворот, Гренс устремился вверх по лестнице, так что стажеры едва за ним поспевали.

— Да?

Женщина на пороге на пару-тройку лет его старше. Пока все совпадало. Согласно сведениям налоговой службы, Шарлотта М. Андерсен не так давно вышла на пенсию.

— Эверт Гренс, комиссар криминального отдела полиции округа Сити. А это Лукас и Амелия, наши стажеры.

— Это вы разбудили меня сегодня утром.

— Да. Я приехал из Стокгольма.

Бывшая заведующая отделом опеки не выказала ни малейшего желания пускать гостей в дом, даже после того, как те предъявили полицейские удостоверения.

— В таком случае вы должны понимать, что проделали этот путь зря.

Фру Андерсен стояла перед ними прямая, как палка. И смотрела комиссару в глаза.

— Повторю еще раз, на случай, если вы не поняли. Я ни с кем не обсуждала этот вопрос, когда принимала решение, и не намерена делать это впредь.

— Боюсь, придется.

— Я ничего никому не должна, комиссар.

— Девочка, о которой идет речь, находится в серьезной опасности. Каждая секунда из тех, что мы с вами тратим на пустые разговоры, уменьшает ее шансы выжить. Впустите меня в дом, чтобы я мог вам все объяснить. А потом уже решайте, стоит ли говорить со мной дальше.

Женщина смотрела на полицейского, все такая же прямая и непреклонная. Похоже, в этот момент она все-таки осознала, насколько все серьезно, потому что неожиданно отступила в сторону.

— У вас тридцать минут.

Она жила одна. Гренс понял это по специфической ауре ее жилища, которую может почувствовать только тот, кто долгое время находился в похожем положении. Комиссар Гренс безошибочно узнавал такие дома — по витавшему в воздухе неуловимому запаху, расположению мебели и множеству других незаметных для обычного человека признаков.

— Я не приглашала вас, так что на кофе не рассчитывайте.

Они устроились в гостиной, друг против друга за маленьким круглым столиком. Она в зеленом кресле с цветами. Он на покрытом пледом диване, оставив стажеров стоять на пороге.

— Итак, Зана Лилай. Мы обнаружили ее в квартире с мертвыми родителями, братом и сестрой, незадолго после того, как ей исполнилось пять лет. Это я тогда забрал ее оттуда и на руках перенес во временное убежище, где она и жила, пока не переехала в Сёдерчёпинг, в новую семью под новым именем… которое дали ей вы.

Бывшая заведующая отделом опеки молчала, все такая же строгая, пока наконец неожиданно не выпалила:

— Мертвая семья?

— Да, именно поэтому…

— Я ничего об этом не знала. Так уж работает наша система. Я меняю людские судьбы одним росчерком пера, в буквальном смысле. И отсекаю тем самым прошлое, о котором не имею ни малейшего представления.

— Так вы согласны мне помочь?

Шарлотта М. Андерсен засомневалась, это хорошо было видно, но не изменила своему первоначальному решению стоять до конца. Гренс подумал, что из этой женщины получился бы хороший шеф полиции, куда лучший, чем он сам.

— Нет.


— Нет?

— Я все объяснила по телефону. Я связана обязательством неразглашения, новых персональных данных это касается в первую очередь.

Гренс вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт и выложил на стол фотографии. Шесть штук — с разных мест преступления. Первые четыре легли на стол слева. Еще две — справа.

— Сначала хочу обратить ваше внимание на эти. Вот это… отец Заны. Убит двумя выстрелами, в лоб и висок, видите?

Лицо бывшей заведующей отделом опеки не дрогнуло ни единым мускулом, но Гренс почувствовал ее ужас.

— А это мама Заны… Вот ее старшая сестра… брат. Все они были застрелены двумя выстрелами… лоб и висок… видите?

Гренс подвигал Шарлотте очередной снимок, давая время разглядеть его, и переходил к следующему.

— Это снимки семнадцатилетней давности, а вот эти… совсем свежие. Последний сделан сегодня утром, поэтому у меня есть только в электронном формате.

Гренс пролистал фотографии, присланные по его просьбе Хермансон, и положил мобильник на стол.

— Трое мужчин, с которыми мы уже имели дело, когда расследовали убийство семьи Лилай… Обратите внимание на пулевые отверстия — в лоб и висок, как и семнадцать лет назад. Именно поэтому я и сижу здесь. Тот, кто убивал тогда, снова принялся за свое. Зана Лилай в смертельной опасности.

Шарлотта М. Андерсен поднялась с цветастого кресла и вышла из гостиной. Судя по звукам, она открыла кран на кухне. Назад вернулась с подносом, на котором стояли четыре стакана с желтоватым напитком, два из которых она предложила стажерам.

— Бузина. Я сама собирала, вкус просто фантастический, пробуйте.

Свой стакан женщина осушила одним глотком.

— Думаю, я вас поняла. Пока вы рассказывали, я взвешивала «за» и «против». Сторона, на которой придется поступиться своими принципами, перевешивала все больше. То есть это срочно, вы сказали?

— Не уверен, что она еще жива. Есть основания полагать, что потенциальный убийца знает больше, чем я, — ее адрес, новое имя. Но, даже если поздно, я должен убедиться в этом наверняка.

Лицо Шарлотты М. Андерсен все еще отражало напряженную внутреннюю борьбу. Такая и была эта женщина все эти годы — непреклонная, неподкупная, с железными принципами.

— Я назвала ее Ханна. С «h» на конце, думала, так смотрится благороднее.

Тем труднее оказалось потом отложить ее папку подальше, каким благоразумным ни представлялось бы ей самой такое решение.

— Новая фамилия — Ульсон… Ханна Ульсон — под таким самым обыкновенным именем она зарегистрирована в реестре народонаселения… Ульсоны — надежная бездетная семья, раньше часто нам помогали. Спустя два года ее удочерили официально. Я регулярно навещала Ханну. Все шло хорошо, поэтому со временем мы расстались. Ульсоны не нуждались в контроле ни со стороны муниципалитета, ни с моей. Думаю, я не раз встречала ее в городе, но не узнавала. В эти годы дети меняются быстро.

— Ульсон?

— Да.

— Где?

— Красивый дом в полумиле от города. Уверена, что по крайней мере родители до сих пор живут там.

Эверт Гренс никогда не был хорошим бегуном и не становился лучше в этом отношении с возрастом, особенно после того, как ему раздробило колено разрывной пулей. Но сейчас он бежал в буквальном смысле — вниз по лестнице к машине. Вперед — на окраину солнечной идиллии, к дому, где девочка, некогда такая одинокая, выросла в окружении семьи во взрослую женщину.

Гренс надеялся, что не опоздал.

Что она жива.



Биргерярлсгатан спала, как и весь центр Стокгольма.

При том что время приближалось к полудню, скоро обед. Автобусы были такими же безлюдными, как и тротуары, мимо которых они проезжали. Лениво передвигавшиеся продавцы в магазинах мало чем отличались от манекенов. В уличных кафе не предлагали ничего, кроме медленно плавящихся на солнце бургеров и бутербродов. Тридцать три градуса, при полном безветрии, ощущались на все тридцать пять, и уже не летнее тепло, а адская жара подспудно нагнетала панику.

Но Пит Хоффман думал о своем. После двух часов наблюдения за окнами офиса на пятом этаже он был уверен, что нужные ему люди на месте. Приблизив лицо к лобовому стеклу, он мог даже видеть одного из них за косо задернутой шторой. И это был тот самый человек, который вчера наблюдал за его домом, где спали Зофия, Хюго и Расмус. Это он послал Пита ко всем чертям, когда тот спросил у него зажигалку. Охранник не узнал своего бывшего напарника. Маскировка выдержала испытание, по крайней мере в полумраке, с волосами, наполовину прикрывающими лицо, и надвинутой на лоб бейсбольной кепкой.

Те, кто угрожал Питу, думали, что сейчас он выполняет их задание — развязывает гангстерскую войну. Могло ли прийти им в голову, что он подошел к ним так близко, — сидит и наблюдает за теми, кого наняли наблюдать за ним?

Пит вышел из машины, пересек улицу, подошел к подъезду 32В и позвонил в домофон.

— Да? — спросил режущий металлический голос в динамике.

— Здравствуйте, меня зовут Петер Харальдсон.

Он снова использовал это имя. Сколько их уже у Пита? Сколько жизней он прожил? Дома в Эншеде он был Пит Хоффман, и только потом, у работорговцев из Ливии, стал Питом Кослов. Как агент шведской полиции, он звался Паула, в Южноамериканском наркокартеле — Эль Суеко, наконец, был Петером Харальдсоном для соседей в колумбийском городе Кали. Умножать количество вариантов не имело смысла.

— Да?

— Я частный предприниматель, мне нужны ваши услуги.

— Вот как?