Игра в саботаж

— Зачем ты снова хотел меня видеть? — судя по голосу, мужчина из «Волги» — высокий чин госбезопасности Печерский — заметно нервничал.

— Соскучился! — фыркнул человек в черных очках. Это был Андрей Стеклов.

— А поточнее? — Как ни пытался, Печерский не мог спрятать нервозности, которая сквозила во всем.

— Очевидно, я решил быть твоим вечным живым укором! — несколько высокомерно и достаточно грубо ответил Стеклов.

— И в чем ты укоряешь меня на этот раз? — Печерский невольно сжал кулаки.

— Ты знаешь, — Андрей повернул к нему голову, уставился своими непроницаемыми черными очками прямо ему в лицо.

— Я не виноват. Ты прекрасно понимаешь, что был план.

— Где Анатолий Нун?

— Я пытался его спасти. Но не смог. Ты понимаешь ситуацию, — повторил Печерский.

— Нет. Объясни.

— Не смогу.

— Тогда я попытаюсь. Во взрыве дома должен был участвовать Нун? Писатель-диссидент, еврей, который собирался бежать на Запад? Какой замечательный общественный резонанс!

— Нет, не во взрыве дома! — Кагэбист энергично замотал головой. — Совсем в другом. Взрыв дома — это случайность! Меня из-за этого чуть не понизили в должности. Но ты зря меня упрекаешь. Я обещал тебе спасти Нуна — я его спас. Вместо него выбрали другого.

— Кто он?

— Литовец. Он пройдет специальную подготовку в лагере… Ну, ты понимаешь. Больше я ничего не могу тебе сказать.

— Литва и Украина — квота? — вздохнул Стеклов.

— Да. Теракт был устроен представителями тех, кто подавал документы на отъезд за рубеж. Ты понимаешь. Нун был бы идеальным исполнителем. Но когда появился этот план, я решил его вывезти, немного припугнуть… Я… вроде как его спас.

— Где он сейчас? — нахмурился Стеклов.

— В аду.

— Что будет дальше?

— А ты как думаешь? Из ада не возвращаются! — В голосе Печерского зазвучали истерические нотки.

— Значит, это будет впервые, — пожал плечами Стеклов. — Я имею в виду возвращение из ада. Тебе придется его спасти.

— Этого я уже не смогу сделать.

— Придется, — веско повторил Стеклов.

— Послушай… — помолчав, заговорил Печерский. — Я долго, уже очень долго иду у тебя на поводу. Все только потому, что ты знаешь мою тайну. Я оступился один раз в жизни. Каждый человек может ошибиться.

— Ошибиться? Ты называешь это ошибкой? — перебил его Стеклов.

— Ну хорошо, я не так выразился. Но я уже долгое время пытаюсь искупить это. Кто, как не я, помог тебе получить квартиру? И ты знаешь, что я всегда готов помочь. Но есть вещи, которых я просто не могу сделать.

— Сделаешь, — Стеклов отвернулся к морю, которого почти не было видно.

— А ведь мне проще тебя убить, — как-то глупо хихикнул Печерский.

— Попробуй, — кивнул Андрей. — Ты сам знаешь, что произойдет дальше. Учти, я с тобой никогда не шутил.

— Да никто со мной никогда не шутил! — вдруг снова истерично выкрикнул кагэбист. — И сейчас тоже не шутят! Не шутят, когда накачивают этого литовца препаратами в больнице! И дальше шутить никто не будет!

— Попытка государственного переворота предусматривает высшую меру наказания — смертную казнь, — произнес Стеклов.

— Тебе легко говорить, — горько вздохнул Печерский, — а есть люди, которые действительно хотят, чтобы переменилась власть. И Брежнев ушел. И тогда…

— Без фамилий, — перебил его Стеклов, — ты просто чужая пешка. А пешки платят за грехи королей своей собственной жизнью.

— Пусть так, — Печерский опустил глаза вниз.

— Судьба литовца меня не интересует. Но Нуна ты спасешь, — сказал Стеклов и снова обернулся в сторону моря. В порывах поднявшегося ветра был отчетливо различим его запах…






Глава 21





Третий день подряд они возвращались за полночь. Несмотря на то что стоял конец мая, каждый раз, подъезжая к Бурлачьей Балке, Нун чувствовал промозглую сырость. Это место было для него плохим. И, глядя в бесконечные километры дороги — да что там дороги, своего персонального ада, он думал о странной ассоциации с бурлаками. Ассоциация между почти находящимися в рабстве бурлаками — и его собственной жизнью. Можно ли быть счастливым в Бурлачьей Балке? Можно ли выжить в рабстве? Моисей — выжил. Он — вряд ли.

Сейчас Анатолию казалось, что его книгу писал кто-то другой, не он. Этот роман был бы совершенно другим, если бы он начал писать его сейчас. Иногда, просыпаясь по ночам в своем сарае, он смотрел на звезды и думал о том, что написал плохой роман. И еще думал, что сейчас, с его опытом, все могло было бы быть по-другому. А значит, он перепишет, напишет другой, достойный роман. Если выживет. Если эти чужие звезды Бурлачьей Балки не станут его саваном. Если когда-то наступит завтра.

Третий день ада — выезжали около пяти утра. Три часа езды, почти в восемь они были на месте. В это время трасса была еще совершенно безлюдной, вокруг был только лес, пугающий и завораживающий одновременно.

Нун родился и вырос на берегу моря и привык только к желтому, раскаленному под солнцем песку и к пенной полосе прибоя, каждый час меняющего свой цвет, как женщина — настроение. Этот прибой он знал, можно сказать, в лицо, и всегда носил с собой его воздух — пряный, застывающий кромкой соли на губах, обжигающий йодом и свободой.

Лес же был для него чуждым и чужим. Сумрачный, молчаливый, с темными красками и свежим запахом хвои, он казался ему пришельцем из другого мира, который с враждебностью наблюдает за ним. Холод этого леса был для него враждебен, и Анатолий стал его бояться.

Но в первый день, едва только они остановились в лесу, он решил познакомиться с ним впервые. И пошел вперед. И почти сразу остановился, чувствуя, как пружинит под ногами мягкая почва, полная прелой листвы, а чужой запах заполняет его ноздри.

К счастью, он ушел недалеко. Очень скоро Нун оказался на небольшой полянке, на которой были даже кусты — странное зрелище в лесу. Здесь была мягкая зеленая трава такого насыщенного цвета, какого он еще не встречал ни разу в жизни. И здесь было не так мрачно, как между деревьев, словно молчаливые стражи застывших в напряженном карауле.

И почти сразу же его одиночество нарушили голоса. Анатолий почувствовал почти физическую боль — так хорошо ему было находиться в полной тишине и одиночестве.

— Баян, куда поперся? Ау! Баян!

Он обернулся. За ним бежали двое — его адъютант Толян Жмых и еще один местный бандит по кличке Стрела. Как позже объяснил ему Жмых, Стрелой назвали его потому что он напоминал лук для стрельбы: бегал быстро, а ноги были кривые, как дуги. Кто-то из авторитетных спортсменов так пошутил в зоне.

— Баян, куда ты поперся? Чего, совсем конченый? — запыхался Толик. — Запарился совсем за тобой бежать!

— Да я просто посмотреть хотел. В лесу никогда не был, — пожал плечами Нун, недоумевая, с чего такой переполох, ну куда тут сбежишь?

— Ты, братан, с лесом шутки тут не шути, — строго сказал Стрела, — а то он тебя насмерть захороводит. Как зайдешь, так и не выйдешь. Заблудиться — как мне высморкаться. А потеряешься — кто тебя искать будет?

— Неужели тут серьезно можно потеряться? — хмыкнул Анатолий.

— А то! — с самым серьезным видом подтвердил Стрела. — Собьешься с дороги — назад не выйдешь. Лес — он над чужими зло подшутить может.

И Нун вернулся с ними назад, а потом больше уже никуда не отходил. Но все еще чувствовал досаду за то, что не дали ему познакомиться с новым местом.

Машины меняли все три дня. К подготовке дела подходили очень серьезно. Как Анатолий понял, машины специально угоняли в Одессе, а потом перегоняли к оврагу, где можно было перебить номера и спрятать. И все три дня ездили на разных — чтобы не привлекать внимания.

Как называлась местность, где находился лес, он так и не узнал. Из разговоров бандитов понял, что это где-то в Кировоградской области, по дороге на Киев. Но дорога не прямая, а окольная, через окрестные села. Хоть и была она асфальтированной, но кроме местных жителей мало кто о ней знал. Поэтому и днем, и к ночи на ней было вполне безлюдно.

В этом Нун убедился лично — все три дня, что они репетировали засаду, по дороге проехало очень мало машин.

До восьми утра их вообще не было. Потом появилась некоторая активность — часов до трех. Проезжали не только легковушки, но и грузовики. К счастью, автобусы с пассажирами по этой дороге не ездили — пассажирские рейсы выполнялись по прямому шоссе между городами, им незачем было петлять между затерянными в лесу селами. Это очень упрощало задачу бандитов, так как чем больше людей, тем больше свидетелей.

С трех до шести вечера еще проезжали одиночные легковушки местных, спешащих домой, ну а потом движение практически замирало, часов до десяти могло появиться всего пару автомобилей. А вот после 10 и до утра дорога была совершенно пустынной.

В первые сутки они все ночевали там, не возвращаясь в Бурлачью Балку, чтобы выяснить, сколько машин проедет здесь ночью.

Поэтому было разработано три плана действий для разного времени суток — утром, днем и вечером, ведь никто не знал, когда именно появится нужный объект.

Это произошло около недели назад. Было утро, Анатолий хлопотал в кухне по хозяйству. Одной из его обязанностей, которую он очень сильно полюбил, было готовить на всех, ведь женщин в банде и в доме не было, и бандиты вынуждены были обслуживать себя сами. Готовить никто из них не умел и не любил, поэтому они ели бутерброды либо плохо прожаренные или почти обугленные куски мяса.

Однажды, после очередной трапезы с пережаренным мясом, которое было невозможно прожевать, Нун вызвался приготовить остатки мяса на завтрашний ужин. Во-первых, ему было жалко выбрасывать такое хорошее мясо, во-вторых, от некачественной еды у него постоянно болел живот. А готовить он всегда любил. И поражал своих женщин, приглашая их на роскошные ужины. Конечно, и роскошные ужины, и женщины — все это было в прошлой жизни. Но умение готовить осталось.

На следующий день Нун сделал такой ужин, что было решено единогласно: он, и только он теперь будет готовить. С тех пор Анатолий занимался стряпней на всех и часто оставался в доме один.

И он не терял времени даром. Уже в первый день, оставшись один, Нун обнаружил все бандитские тайники. И понемногу, очень аккуратно, стал брать из них деньги. Он прекрасно понимал, что если это обнаружится, то его просто убьют — без всяких оправданий. Но эти деньги были его ключом к свободе. К тому же он не думал, что это сильно большой грех — воровать у воров.

В тот день Анатолий готовил что-то на кухне, когда прибежал Толик Жмых — запыхавшийся, красный.

— В два будет общий сбор! Даже хозяин приедет, — выпалил.

— С чего это? — удивился Нун.

— Говорят, есть какое-то дело, очень большое. И все в нем будут участвовать. И ты тоже.

Анатолий безразлично передернул плечами. Он уже участвовал в грабежах — несколько раз стоял на стреме. Дважды — когда останавливали автомобили, и один раз — когда грабили какой-то сельский магазин. Так что ему было не привыкать. Это только в первый раз было так страшно, что у него до судорог дрожали руки и колени, а сердце выскакивало из груди. Потом было уже все равно.

В два часа в большой комнате дома было нечем дышать, туда набились все члены банды — и главные, и шестерки. Приехали даже доктор и Красавчик, которые обычно не принимали участия в общих сборах.

Анатолий впервые увидел хозяина — полковника КГБ Дмитрия Зленко. Это был мужчина лет сорока — сорока пяти, моложавый на вид, поджарый, лысый, с ушами, плотно прижатыми к голове, и переломанным носом боксера. Одет он был с иголочки — в дорогущий импортный костюм. Поскольку в прошлой жизни Нун и сам любил дорого одеваться, то знал в этом толк. Зленко приехал на новенькой черной «Волге» с частными номерами. Анатолию даже подумалось: он так обнаглел, что ничего не скрывает. Неужели ему и в голову не приходит, что однажды коллеги могут поинтересоваться источникамиего доходов?