И горы смотрят сверху

– Ну, если вы так настаиваете, я вам скажу, хоть это в нашем врачебном сообществе и не принято. У вас, голубчик, рак. Мужайтесь, дорогуша, силы вам сейчас понадобятся. – Истратов побледнел. – Вы поступили к нам с подозрением на аппендицит, – продолжал профессор, снимая очки и протирая их чистой замшевой тряпочкой, – в бессознательном состоянии. Извините уж за подробности, но из вашего заднего прохода вытекали кал и кровь. Меня это сразу насторожило, я был не согласен с первоначальным диагнозом. Но все прояснилось, когда мы приступили к операции. У вас поражены желудок и кишечник. Пришлось удалить часть желудка, иначе вы бы не выжили.

– Сколько мне осталось? – проскрежетал Истратов.

– О, этого я вам сказать не могу. Я же не Господь Бог, как это ни прискорбно. Кстати, ваша супруга очень за вас переживает.

– Меня не интересует моя жена, – зарычал Истратов, – меня интересует, сколько мне осталось жить.

– Я вам так скажу, уважаемый, – ответил профессор неторопливо, – в том состоянии, в котором вы пребываете сейчас, могу гарантировать вам от силы пару месяцев.

Чекист издал сдавленный стон.

– У меня есть одна разработка. Это совсем новая придумка, еще не опробованная. Как вы понимаете, для проведения эксперимента нужно разрешение сверху. Хотя кто уж может быть выше вас, – усмехнулся старичок в усы.

– В чем суть разработки?

– Суть проста. Мы удаляем вам часть толстой кишки, значительную часть, иначе сами понимаете…

– Дальше.

– А дальше мы делаем вам прекрасную аккуратную стому и ставим вам специальную трубку, через которую кал будет выходить и скапливаться в специальном накопителе. Остановить раковый процесс, как вы понимаете, мы не можем. Но можем облегчить вам мучения. Итак, кал будет выходить, и это, безусловно, будет доставлять вам некоторые неудобства. Но это единственный способ продлить жизнь.

– Что для этого нужно?

– Безусловно, консилиум, анализы, проверки, потом бюрократический процесс: разрешения, визы, штампы. Это занимает ох сколько времени… А затем, конечно, и самое главное – добрая воля сверху. С медицинской точки зрения у нас все готово. Мы проводили эксперименты на крысах. Уж извините, не поставили вас в известность раньше. Но знаете, это своего рода хобби, медицинский зуд, если желаете. Я ведь все-таки еще и исследователь, а не просто синагогальный резник.

Истратов надолго задумался. Болей не было, до сих пор действовал морфий, который ему кололи во время операции. В его власти было разрешить проблему с новой разработкой в считаные дни. С другой стороны, если он лично примет участие в разрешении новой технологии, его болезнь откроется.

– Вы испробовали вашу придумку на людях? – спросил он наконец.

– Нет.

– Тогда я предлагаю вам сделку, – сказал Истратов. – Вы опробуете технологию на мне. Мы сделаем это тайно, без привлечения официальных служб. В случае успеха операции я стану содействовать продвижению вашего изобретения.

– А в случае неуспеха? – заволновался старик.

– Профессор, в случае неуспеха я буду на том свете, и посадит вас уже другой человек, – усмехнулся Истратов. – Мне терять нечего. Равно как и вам.

Ему сделали операцию. В тело его вставили трубку, соединенную со специальным непромокаемым мешком, называемым накопителем, куда стекал кал. Крепилась вся конструкция на специальном поясе, Истратов не мог самостоятельно снимать ее.

Операция проходили строго секретно. Процесс образования раковых клеток был необратим, и каждый раз, вскрывая брюшную полость, профессор удалял очередной пораженный участок.

Об этом Истратов не знал. Зато пришлось ему заново знакомиться с собственной женой. Лилечка, превратившись со временем в Лилию Иннокентьевну, впервые за эти годы стала ему необходима. Без нее не мог он прожить теперь и нескольких часов. Она приезжала на службу к мужу каждый день ровно в одиннадцать утра и надолго запиралась в его кабинете. Подчиненные Истратова недоумевали, с чего это такая тесная супружеская связь, и строили догадки, часто совершенно фантастические.

В действительности же она приходила, чтобы вынести его говно и вколоть порцию морфия. Теперь он не отлучался из дома, разве только на службу, носил широкие мешковатые пиджаки, чтобы скрыть уродливый накопитель; он начал курить, чтобы забить вонь. Он курил беспрерывно, не выпуская папиросы из руки даже в моменты, когда в кабинете его появлялась жена. Он дымил, расхаживая по кабинету; дымил в разговорах с коллегами, на заседаниях, на официальных обедах, на государственных праздниках, даже на съезде ЦК партии. И все чаще подписывал он расстрельные списки, все больше появлялось в них новых лиц.

Ночи теперь превратились в сплошное непреходящее мучение. Спать было сложно, в поисках нужного положения приходилось долго ворочаться, но это не помогало. Каждое утро просыпался он, разбитый, измученный, перепачканный собственным дерьмом. К болям и страданиям присоединилось новое ощущение – стыд. Он – повелевающий чужими судьбами, он – легким прикосновением пера к бумаге решающий, кому жить, кому умереть, он – уничтожающий любую жизнь, любое существо, – он лежал в постели беспомощный, униженный, умирающий. Он знал, что стыд – это пороки, ставшие явью. И ему было стыдно.

Отношения с женой были странными. Он нуждался в ней отчаянно, не мог обойтись без нее и пары часов, она же вела себя отстраненно, хладнокровно. Прекрасно сознавала свою власть над ним, но не пользовалась ею. Она имела в жизни все, о чем только мог мечтать советский человек: личный автомобиль с водителем, прекрасную просторную квартиру в центре города с прислугой и поваром, лучшие наряды…

У нее была сытая жизнь, которую она ненавидела.

После замужества она редко встречалась с братьями и сестрами, а после смерти сына перестала общаться и с другими людьми, в том числе и высокопоставленными женами. В первые дни она буквально физически чувствовала, что стоит на грани жизни и смерти, и в ее силах нырнуть в бездну или продолжать идти дальше. Она выбрала первое. Она умерла, хотя тело ее, еще молодое и здоровое, продолжало цвести. Несмотря на седину, подернувшую ее прекрасную шевелюру, белизна волос ей даже шла, она эффектно подчеркивала ее смуглую кожу, темные, как у арабки, глаза, по-прежнему сочные губы, тонкие черты лица, чуть тронутые первыми морщинами. Ей было всего тридцать четыре года, и она была все еще привлекательной женщиной.

Она выполняла свою работу санитарки машинально, не замечая ее гадости. Она заботилась о муже, как о младенце, а он превратился в зависимого, несчастного инвалида с дурным характером.

Однажды, во время очередного переодевания, он крепко взял ее за руку. Она с удивлением взглянула на него.

– У меня к тебе просьба, – сказал он хрипло.

– Слушаю.

– Давай выйдем прогуляемся. Мы давно с тобой нигде не были.

– Хорошо. – Она пожала плечами.

Стоял вечер. Они нарочно выбрали позднее время, чтобы не встретить знакомых. Хорошенько оделись, закутались в меховые шубы, хотя уже надвигался март, и вышли на моцион.



Улица была не освещена. Только луна и звезды отражались в белоснежном сухом снеге, скрипевшем под ногами. Зима была богатая, купеческая. Сугробы стояли знатные – высокие, чистые, свежие. На деревьях, во множестве посаженных вдоль улицы, тоже лежал снег. Он укрывал своей белой шерстью голые ветви, сказочно переливался бликами лунного сияния и хрустел, как орешек, падая на землю под легким дуновением ветра.

Они подняли головы: сверху проглядывало слабое мерцание. В глубине, в черноте, с трудом отделяясь от темного неба, скучали горы, словно седые старцы, украшенные блестящей шевелюрой. В воздухе стоял удивительный аромат свободы и чистоты, ясности и невинности. Горло стискивал морозец, но в нем было столько молодого задора, столько свежести, что никак нельзя было на него серчать.


– А ведь хорошо-то как! – сказал Истратов, довольно зажмурив глаза, подняв лицо и подставив его под мелкие хлопья снега, нежными пушинками падавшие сверху. – Аж умирать не хочется.

Она промолчала. Ей тоже приятно было стоять под чистым черным небом, вдыхать запах свежего снега и ловить губами снежинки.

– Знаешь, много лет назад я любил складывать камешки. Я сам находил их, раскрашивал, а потом собирал из них картины. Это было самое счастливое время в моей жизни. Тогда я фантазировал, мечтал. Потом это все куда-то делось. Меня проглотила работа, я занимался тем, что считал важным и справедливым.

Он посмотрел на жену. Она по-прежнему молчала.

– Ты знаешь, однажды я придумал тебя. Ты была такой, как я себе представлял. И я не мог не влюбиться.

Они долго молчали, смотрели на далекие, равнодушные горы.

– Ты лучшее, что было в моей жизни. Я хочу, чтобы ты это знала, когда меня не будет.

Она повернулась, смахнула несколько снежинок с его заросшей щетиной щеки и улыбнулась в ответ. В тот момент она, кажется, его любила.





Глава двадцать седьмая




– Рома, мне нужна твоя помощь, – сказала я по телефону.

– Что-то с мамой? – спросил он взволнованно.

– Нет, с мамой все как обычно. То есть никаких изменений. Это касается меня.

– А что стряслось-то?

– Давай я тебе при встрече расскажу.

– Ладно, я после работы все равно собирался заехать. Вот и расскажешь.

Вечером Рома действительно приехал, груженный пакетами с продуктами. Я накормила его ужином, уложила тетю Лилю спать, и мы наконец смогли спокойно поговорить. Я рассказала ему всю историю с начала и до конца. Про маму, про папу, про то, что мы оказались родственниками. Рома слушал очень внимательно. Когда я закончила, он спросил:

– И в чем заключается моя помощь?

– Я хочу найти его могилу.

– Господи, Ева! Зачем тебе это?

– Мне нужно, – упрямо ответила я.

– Зачем тебе искать могилу человека, который ни разу о тебе не вспомнил?

– Один раз все-таки вспомнил, – уточнила я.

– А, ну, конечно. Один раз – это многое меняет.

– Рома, – сказала я серьезно. – Ты ведь ни разу не видел своего отца?

Он тут же изменился в лице, стал серьезным и каким-то чужим.

– И что?

– Если бы у тебя была возможность найти его могилу, ты бы ею воспользовался?

Он надолго задумался.

– Мать все жизнь рассказывала мне какую-то чушь про летчиков и опасное задание. Сначала я нервничал, переживал, хотел найти отца… Потом перегорело все. А когда в Израиль уехали – мне четырнадцать лет было – так вообще забылось.

Он замолчал и снова погрузился в раздумья.

– Так ты мне поможешь? – спросила я наконец и легонько тронула его за руку.

– Хорошо.

Через несколько дней мы снова встретились. Я провела предварительную работу – нашла в Интернете специальный реестр захоронений, где было указано, на каком кладбище похоронен мой отец. Это оказалось на удивление просто. Тети Лиле мы сообщили, что пойдем прогуляться, а сами отправились на поиски.

Кладбище оказалось огромным. Открытое пространство, разделенное на отсеки, где ровными рядами стояли могильные плиты. В основном они были сделаны из белого камня, но изредка попадались серые и черные.