И горы смотрят сверху

– Лев Давыдович, позвольте вам задать вопрос, – неуверенно сказал Истратов, рассеянно ковыряясь в земле. После дождя комья грязи приобретали причудливые, замысловатые формы: крендели, завитушки и даже целые узоры.

– Задавайте.

– А как вы потеряли власть?

– Странный вопрос! Будто власть – это кошелек, который можно обронить, не заметив. Впрочем, мне его задают часто. Я никогда не был частью партийной верхушки. В смысле, той ее частью, которая участвует в общественной жизни. Мне чужды были походы друг к другу в гости, совместные посещения балета, выпивки и посиделки. Я не подходил к образу жизни остального партийного руководства, и за это меня побаивались и не любили. Даже не стремились привлечь к совместной деятельности, поэтому я не участвовал ни в сплетнях, ни в слухах, ни в интригах. Если угодно, назовите это началом потери власти.

– Но почему вы не хотели быть вместе со всеми?

– Я? С этим отребьем? Да о чем вы говорите, молодой человек! Да, меня считали заносчивым. Что ж, я и был таким. Потому что мы с товарищем Лениным творили историю, а эти, кроме как сотворить бесчинство, ничего делать не в состоянии!

– Но ведь вы могли сплотить вокруг себя партийную верхушку, и тогда, может быть, все пошло бы по-другому…

– Я понимаю, что вы имеете в виду. И в отличие от вас привык называть вещи своими именами. То, что Сталин сейчас играет первую роль – не его заслуга, а, скорее, наше поражение. Мы находимся в своего рода переходном периоде политического сознания. Прошлое осталось позади, а будущее все никак не наступит. Вот в такие моменты и выходят на первый план такие сталины – узколобые, примитивные, агрессивные. Помяните мое слово, товарищ Истратов, то-то еще будет. Нас ждут великие потрясения, и вы, – он ткнул пальцем в пиджак Истратова, – еще в них поучаствуете. А меня увольте.

Спустя несколько месяцев Троцкий будет выслан из страны. А товарищ Истратов начнет проводить работу по разоблачению и разгрому троцкистско-бухаринских, национал-фашистских бандитов, подлейших агентов японо-германского фашизма.





Глава двадцать первая




Вечером, когда тетя Лиля заснула, я достала бумаги, которые отдала мне мама. Там были фотографии и письма. Я аккуратно разложила эти сокровища и принялась читать.

Оказывается, моего отца звали Эдуард. Фамилии я нигде не нашла. Он писал моей матери полные нежности письма, в которых описывал свои чувства к ней и те места, которые мечтает поцеловать, понюхать, пощупать, припасть, приткнуться и тому подобное. Мне даже стало стыдно от этих подробностей. Потом он сообщал, что скучает, жить без нее не может и мечтает увидеть. Честно говоря, от таких пылких речей я бы тоже двинулась умом. В следующих письмах он деловито и сухо объяснял, что просто завален работой, на личную жизнь времени не хватает катастрофически, и он выражает осторожную надежду когда-нибудь встретиться. Вот сволочь! Тут я была совершенно солидарна с мамой.

Согласно датам этого эпистолярного романа охлаждение чувств произошло ровнехонько в год моего рождения. Гнида! Он просто струсил и подло сбежал, скотина!

Какая банальная история! Он – женатый говнюк, а она – немолодая одинокая женщина, которая понимала, что это ее последний шанс, и вскочила в уходящий поезд – то есть родила меня. Даже стало немного обидно. В истории моего появления на свет не было ничего романтичного. Обычный пошлый роман.

Я отложила в сторону письма и принялась изучать фотографии. Да, таким я его и запомнила в тот единственный раз, когда видела на кухне нашей квартиры: высокий, холеный, хорошо одетый и прекрасно пахнущий мужчина. Здесь, на фотографии, он еще достаточно молод. Не больше сорока, я думаю. Наверное, я бы на месте мамы тоже не устояла.

Я еще немного полистала письма, покрутила в руках фотографии. Ну, и чего я добилась? Мама была права: нечего было лезть в прошлое, копать там, где не следовало. Ну вот, передо мной физиономия этого гада, и что, мне стало легче? Я почувствовала себя не такой одинокой? Как будто вокруг собралась целая толпа мечтающих расцеловать меня родственников. Дура! Влезла куда не следовало, да еще и с мамой рассорилась. Дура и скотина. Вся в папочку.





* * *


– …Слушается дело по обвинению в контрреволюционной деятельности, саботаже и вредительстве. Товарищи, гигантский социально-исторический сдвиг, который представляет собою пролетарская революция в СССР, насытил сгущенным политическим содержанием и те процессы, которые проходят перед пролетарским судом, в особенности перед высшими судебными органами, в переживаемый нами период. Ибо эти судебные процессы дают возможность видеть, как мало-помалу логика борьбы обнажает классовое существо, и видеть это более осязательно, ибо более длительный период деятельности наших врагов проходит теперь перед нами.

В это время перед зданием суда был организован митинг советской молодежи, активно протестовавшей против засилья вредителей и требовавших немедленной и суровой расправы с подлыми врагами народа.

– Поэма, – раздался чей-то задорный голосок, – автор – Джамбул Джабаев:

Свежа моя память. Я помню былое.

Сидели манапы и баи с муллою,

Икали и пили прохладный кумыс,

В угоду им песни рекою лились.





– Итак, в ходе предварительного следствия были выявлены следующие преступления: мы обвиняем этих людей в том, что для достижения своих целей они поставили своей задачей и осуществили, во-первых, блок с откровенными буржуазно-фашистскими организациями, во-вторых, как метод усвоили вредительство, в-третьих, делали ставку на интервенцию и, наконец, ставили своей задачей насильственное низвержение советской власти каким бы то ни было путем.

Продажный акын за кусок бесбармака

Слагал свои льстивые песни собакам,

Униженно ханов и беков хвалил,

Грабителей выше звезды возносил,




Бесчестно присваивал званье героя

Убийцам, ворам, атаманам разбоя,

Батырами именовал палачей,

Чья совесть темнее безлунных лучей.





– Каждая партийная ячейка, помимо чисто партийной работы, должна была стремиться в той или иной форме организовать вредительскую работу. Вредительство имело своей целью не только воздействие на правительство в смысле поворота политики, а создание контрреволюционных настроений в среде рабочих и подготовку контрреволюционного внутреннего восстания. Также активно подготавливалась база для иностранной интервенции.

Цветут наши степи, сады и поля.

В пурпурный халат нарядилась земля.

Как Ленин, наш солнечный вождь гениален —

Любимый, родной, нестареющий Сталин.



Он высится полюсом светлых идей,

Ему помогает плеяда вождей,

Которые вынесли ссылки и тюрьмы,

С которыми встретились в грохоте бурь мы.





– …Какова была ваша конечная цель?

– Свержение советской власти и возрождение капитализма.

– Планировали ли вы вторжение на территорию советского государства войск враждебных держав?

– Да, во время зарубежных встреч с лидерами Интернационала нами планировалось вторжение иностранных войск и насильственный захват власти.

– Как вы готовили это вторжение?

– Изучали военные объекты, построение Красной армии и ее арсенал.

– Вы раскаиваетесь в содеянном?

– Причиной моих противоправных действий послужило заблуждение и грязный поклеп на советскую власть со стороны подлых империалистов. Раскаиваюсь полностью.

Советский Союз, где мы с вами живем,

Джамбул представляет живым существом.

В нем слышны дыханье и сердцебиенье,

Горение чувства и мысли кипенье.





– Я в лице государственного обвинения не могу к ним иначе подходить, как к элементам открыто враждебным, как к элементам, предательски вошедшим в соглашение с контрреволюционным буржуазным миром против нас. Обвинение требует для подсудимых высшей меры наказания.

Родился он в грозном октябрьском бою,

И мать-революция песню свою

Гремела над ним, как прибой океана.

Он вырос на зависть всех стран великаном.