Холодная рука в моей руке

Это все, что я мог сказать; согласен, слова мои звучали нелепо.

– Послушай, Джой, – произнес доктор Твид; в голосе его звучала профессиональная снисходительность, однако он довольно резко прервал поток моих излияний. – Послушай, Джой. Ты подталкиваешь меня к мысли, что я действительно должен тебя осмотреть. Может, вам стоит прийти на прием вдвоем, так, чтобы я осмотрел вас обоих? Уверен, твоя жена на это согласится.

– Не согласится, – буркнул я тоном упрямого школьника.

– Ох уж эти мне мужья! Ты что, не способен совладать с собственной женой? Джой, мне стыдно за тебя.

Наверное, мы довольно долго обменивались подобными репликами; помню, что в конце концов доктор Твид сказал:

– Разумеется, я осмотрю твою жену, Джой. Мне даже хочется с ней познакомиться. Можешь ей об этом сказать. Позвони мне и запишись на прием в любой день, за исключением вторника и пятницы.

По пути домой мне пришла в голову мысль проконсультироваться со знахарем – настоящим знахарем, из тех, кого называют шарлатанами на том основании, что у них нет медицинских сертификатов; о таких людях принято отзываться пренебрежительно, но мне не было до этого дела.

Можно было также попытаться поговорить со священником.

Итак, сидя за рулем по дороге домой, я размышлял – точнее сказать, терзался – над вопросом, к священнику какой церкви лучше обратиться. Сложность состояла в том, что мы с Урсулой принадлежали к разным конфессиям, она была католичкой, я – протестантом; в область религиозных убеждений Урсулы доступ мне был закрыт так же категорически, как и в область, связанную с часами и их смотрителем. Более того, насколько я мог судить, в последнее время она была равнодушна к религии. Догматы веры, к которой она формально принадлежала, возможно, были несовместимы с ее реальными заботами и тревогами. И, более того, сам я приветливо раскланивался при встрече с викарием нашей англиканской церкви, но не более того. Время от времени я делал небольшие пожертвования и помещал рекламные объявления в газете, издаваемой нашим приходом, но этим мои контакты с церковью исчерпывались. В семьях, где муж и жена придерживаются разных вероисповеданий, часто возникают трудности. И наконец, я отнюдь не был уверен, что к моему предложению поговорить со священником Урсула отнесется более благожелательно, чем к предложению побеседовать с доктором Твидом. Урсула заперла свою душу на ключ, и ключ этот был либо выброшен, либо находился в руках человека, исчезнувшего из ее жизни.

Вместо того чтобы облегчить мою тревогу, разговор с Твидом лишь вывел меня на новый виток терзаний; вскоре я осознал, что попытка обратиться к священнику неминуемо обречена на неудачу. Я весьма туманно представлял, какого рода помощь способен в нашей ситуации оказать священник, пусть даже самый лучший. Приближаясь к дому, я чувствовал себя таким измотанным, что с трудом удерживал руль. Откровенно говоря, в том состоянии, в котором я находился, я не имел права водить машину.

Проезжая мимо часов на здании нового универсального магазина (весьма оригинальные часы в форме многоугольника, вместо цифр – буквы, образующие слоган), я заметил, что уже три часа дня; однако заехать куда-нибудь пообедать было некогда. Я собирался заглянуть домой, посмотреть, как там Урсула, и отправиться в свой заброшенный офис. Урсула знала, что я ездил к доктору Твиду, и надо было решить, что именно ей следует рассказать, когда речь зайдет об этом визите.

Так как маленькая церемония открывания дверей ныне утратила для Урсулы всякую привлекательность, я воспользовался своим ключом. Стоило мне открыть дверь, в глаза мне бросились первые признаки царящего внутри хаоса.

В холле нашего дома стояли – с тех пор, как Урсула и ее неведомый друг их здесь поместили, – высокие напольные часы в коричневом деревянном корпусе, столь щедро покрытые затейливой резьбой, что о форме их было судить трудно. Ныне часы были опрокинуты, а их металлические внутренности рассыпались по всему полу. Я поспешно закрыл дверь и замер на несколько мгновений, разглядывая кошмарные подробности погрома. Верхняя часть часов, в которой находился механизм и циферблат, была разбита, так что часы казались обезглавленными. На ковре валялись какие-то желтые и розовые ошметки самого неприглядного вида; я даже не представлял, что у часов имеется подобная начинка.

Зрелище было не только пугающее, но и отвратительное; я и до возращения домой чувствовал себя не лучшим образом, а тут едва сдержал приступ тошноты. Однако я взял себя в руки и ринулся в гостиную; дверь, ведущая в гостиную из холла, кстати, была открыта настежь.

Там произошла катастрофа иного рода: все часы исчезли.

Утром, когда я был в этой комнате в последний раз, часов в ней насчитывалось не менее шести, хотя я, конечно, их редко пересчитывал. Теперь от часов остались лишь следы на обоях, пятна разных форм и размеров; на полу я заметил какие-то металлические детали, по-видимому детали часов, что показалось мне еще более загадочным. Детали валялись на ковре, между вытканными розами. Думаю, это были именно розы, хотя я и не ботаник.

Я осторожно поднял несколько таких железок, крошечных пружин, пластин и шестеренок и принялся их внимательно разглядывать. Потом во всю мощь своих легких взревел:

– Урсула! Урсула!

Урсула не откликнулась; сердце подсказывало мне, что иначе и быть не могло. Но мои вопли достигли слуха миссис Вебер, миссис Брайтсайд и миссис Дельт – и послужили им сигналом к действию; вне всякого сомнения, они давно уже ожидали чего-то в этом роде. Все три дамы были нашими ближайшими соседками; две жили в домах по обе стороны от нашего, третья – в точности напротив. У меня нет ни малейшего сомнения, что в течение длительного времени события, происходящие в нашем доме, давали им повод для разговоров и домыслов. Услышав крик, все три собрались у наших входных дверей.

Ниже я привожу все, что мне удалось от них узнать; отделять друг от друга факты, сообщенные той или иной дамой, невозможно, да и бессмысленно.

Где-то в обеденное время около наших ворот остановился черный автофургон. Все три леди были единодушны насчет его размера; они утверждали, что он был значительно больше обычного фургона для перевозки мебели. Одна из них клятвенно заверила меня в этом, другие с готовностью подтвердили ее правоту. Из моего дома в этот огромный фургон перекочевали только часы – по крайней мере, дамы не видели, чтобы туда грузили что-то другое; часов, впрочем, было так много, что наблюдательницы отказывались верить своим глазам. Погрузкой, по их словам, занималась Урсула, и это была для нее «ужасно тяжелая работа»; водитель фургона праздно стоял в стороне, вызывая тем самым у моих осведомительниц растущее негодование. Но когда дошло до самых тяжелых экземпляров, напольных часов и огромных часов с боем, мужчина наконец пришел на помощь Урсуле; он чрезвычайно ловко управлялся с этими громоздкими предметами и погрузил их в фургон в одиночку, без всяких видимых усилий.

– Это был высокий здоровенный парень, – заметила одна из дам.

– Такой же здоровенный, как его фургон, – добавила другая, и слова ее прозвучали скорее благоговейно, чем шутливо.

– И долго все это длилось? – спросил я.

– Впечатление было такое, что это длится несколько часов. Бедная миссис Ричардсон совершенно выбилась из сил, таская все эти часы.

– Возможно, мужчина в это время укладывал часы в кузов?

– Нет-нет, – затрясли головами все трое.

– Он просто стоял в стороне, ровным счетом ничего не делая, – заверила меня одна леди, а две остальные по очереди добавили:

– Да, стоял сложа руки.

Повисло молчание.

Сделав над собой отчаянное усилие, я задал следующий вопрос:

– И чем же все закончилось?

Закончилось все тем, что Урсула села в кабину рядом с водителем, и большой черный фургон уехал.

– В какую сторону он поехал? – спросил я, сознавая идиотизм этого вопроса.

Все три махнули руками в сторону дороги.

– Нам это показалось до такой степени странным, что мы, не сговариваясь, бросились друг к другу.

Я кивнул.


– Вы знаете, впечатление было такое, словно миссис Ричардсон сражается с часами. А они не хотят уезжать. А этот тип просто стоял в сторонке и наблюдал, как она мучается.

– Сражается с часами? – уточнил я. – Вы хотите сказать, часы были для нее слишком тяжелыми и громоздкими?

– Не только, – покачала головой одна из дам, возможно более склонная к смелым предположениям, чем две прочие. – Мне показалось, что часы – по крайней мере, некоторые из них – пытались вырваться у нее из рук. – Она смолкла и вопросительно посмотрела на приятельниц. – А вы что скажете? Вам не показалось, что часы хотят вырваться?

– Да, иногда я замечала что-то в этом роде, – заметила одна. Вторая сочла за благо промолчать.

– А когда дошло до самых больших часов, они тоже вели себя подобным образом? – обратился я к самой смелой даме.

Но на этот раз все три проявили единодушие. Нет, большие часы грузил здоровенный парень, в его руках они были послушны и покорны, и он справился с ними без труда.

– Что вы теперь намерены делать? – спросила одна из дам.

Трудно поверить, что в подобных обстоятельствах можно задать столь бестактный вопрос, но тем не менее он прозвучал.

Имея некоторый опыт решения неловких ситуаций, я после недолгого раздумья нашел вполне удовлетворительный ответ:

– Должно быть, моя жена решила избавиться от своей коллекции. Меня это ничуть не удивляет. Мне самому частенько приходило в голову, что для такого количества часов дом наш слишком мал.

Пришел черед дам призадуматься, решая, что сказать.

– Теперь вам будет намного спокойнее, – произнесла одна из них. Вне всякого сомнения, она хотела проявить любезность и выразить дружеское расположение.

– Да, – ответил я, растянув губы в улыбке, которую отработал в офисе, общаясь с клиентами. – Полагаю, всем нам будет спокойнее.

Я слишком хорошо знал, как далеко разносится шум, производимый часами Урсулы.

– Неудивительно, что часы не хотели уезжать отсюда, – добавила дама, решившая быть любезной. – У вас с миссис Ричардсон им так хорошо жилось, – изрекла она с сентиментальной улыбкой.

Две другие дамы сочли, что повторять эту фразу не стоит; заключив меня на прощание в легкие объятия, все три удалились.

Я закрыл входную дверь, задвинул засов и вернулся в гостиную. Возможно, детали, валявшиеся на ковре среди роз, выпали, когда Урсула «сражалась» с часами. Возможно, часовой гигант, останки которого я видел в холле, отказался повиноваться даже другу Урсулы, этому любителю стоять в стороне, сложа руки; часы одержали над ним верх, правда, ценой собственной жизни.

Шаг за шагом я обошел весь дом. Все часы исчезли, оставив лишь отметины на стенах и царапины на полу; все, кроме трех. Да, трое часов остались дома, двое – на своих прежних местах. Помимо гиганта в холле, я обнаружил небольшие часы, сопровождавшие нас с Урсулой во время медового месяца. Судя по всему, Урсула извлекла их из какого-то тайника и не стала брать с собой. Часы стояли в спальне, на туалетном столике; они шли, но при этом не тикали. Впрочем, они никогда не тикали. Неужели они шли все эти годы, с удивлением подумал я; неужели они продолжали показывать время, даже не видимые никому? Часы, доставшиеся моей матери по завещанию старого мистера Розенберга, тоже остались на прежнем месте; то были квадратные, солидные часы без всяких лишних украшений, модель, излюбленная в Мидленде. Правда, каждые два часа они убегали как минимум на пять минут, что делало их совершенно бесполезными в плане определения времени. Мать вечно возилась с так называемым регулятором, в ранней юности я этим тоже занимался, но все регуляторы были так же бессильны совладать с этими часами, как кнопки управления светофором на пешеходном переходе.

Я понуро бродил из комнаты в комнату; вновь оказавшись в гостиной, сложил все детали, валявшиеся на ковре с розами, в аккуратную кучку. Эту работу я проделал с большим тщанием, потратив на нее немало времени; сверху водрузил оставшиеся часы. Потом поднялся в свой кабинет, отпер ящик письменного стола и извлек оттуда дубинку.

Эту увесистую штуковину я когда-то смастерил своими руками; она годилась для многих целей, в том числе для самозащиты – именно так я использовал ее в школьные годы. Тогда у многих парней были дубинки вроде этой. С тех пор как я окончил школу, у меня не было случая пустить ее в ход, хотя я всегда считал, что дубинка еще может пригодиться, – например, если в мой дом, невзирая на мое присутствие, проникнут грабители.

Усталый донельзя, я спустился вниз; усталость, однако, не помешала мне несколько раз ударить дубинкой по груде, возвышавшейся на ковре. Уцелевшие часы тоже не избежали побоища, напротив, оказались на его переднем крае. Приняв на себя удары моей дубинки, они превратились в осколки. Ничего красивого в них не было. Все, что связано со временем, отвратительно.

Собрав осколки в мусорное ведро, я вынес их на задний двор и устроил там еще одно кладбище часов; возможно, соседки наблюдали за моими действиями, возможно, они решили отдохнуть от этого занятия.

После того как в течение трех дней моя жена не подала о себе никакой весточки, я счел разумным сообщить об ее исчезновении полиции.

Теперь прошло уже несколько недель.

О Урсула, Урсула!



* * *





notes


Примечания




1




О, гитара,

Бедная жертва