Харроу из Девятого дома

– Что ты сделал? – быстро спросила она.

– Я ничего не делал, – прошептал он. – Пент… настоящее чудо. Я сложу о ней песню.

– Давай потом, а сейчас поторопись, пожалуйста.

– Если здесь я умру окончательно, я умру счастливым. Впервые в жизни.

– Заткнись и пошевеливайся, – отчаянно сказала она. Если все ее рыцари так стремились к смерти, очевидно, проблема была в ней самой.

Он не шевельнулся. Он улыбался.

– Ты стала участником чуда, Харрохак. Твое выступление было почти идеальным.

– Нигенад, только в этом акте он мрачно усмехается не меньше двадцати раз! Придумай другое словосочетание!

Оказалось, что ей нужно совсем немного танергии, чтобы остановить кровь, текущую из его раны. Жизненно важные органы работали почти нормально, насколько такое вообще можно сказать о призраке, а возиться со сложным восстановлением тканей в таких обстоятельствах она не хотела. Изначально обучение Харроу проходило в ледяных темных криптах, но эта конкретная крипта казалась невыносимо холодной и чудовищно темной. Положив Ортуса у стены, на сравнительно безопасном расстоянии от сражающихся, она посмотрела, что происходит с остальными.

Выжившие некроманты и рыцари – она вынуждена была напомнить себе, что они-то как раз и не выжили, – молча маячили у стен зала. Абигейл сидела на полу, все еще пылая синим пламенем, муж, обнимавший ее одной рукой, тяжело привалился к ее плечу, и лицо его было искажено болью. Оба смотрели на происходящее без всякой радости, но с жадным ледяным предвкушением. Дульсинея и Протесилай подползли друг к другу, оставляя длинные кровавые следы, похожие на следы улитки, и встретились посередине еле живые. Только лейтенант устояла на ногах и теперь стояла очень прямо, с бесстрастным видом человека, наблюдающего за учениями на плацу. Казалось, что она в любой момент готова дать сигнал остановиться.

Харроу подозревала, что одним сигналом эту конкретную дуэль не остановить. Она ничего подобного не видела ни в доме Ханаанском, ни даже во время тренировочных боев в Митреуме, которые всегда были нечеловечески быстры и искусны, но при этом безжизненны и напоминали скорее танцы, чем драки. Эти двое всю свою жизнь только и делали, что сражались, а теперь, избавившись от оков плоти и времени, бросили все силы на то, чтобы убить друг друга.

Если бы Гидеон была здесь… нет, даже если бы Гидеон была здесь, Харроу все равно не надеялась бы на подробный комментарий. Гидеон не способна была на подробные комментарии. Она бы хватала ртом воздух, шептала бы восторженно слова, которые решительно ничего не значили для других людей, вроде «отличная нога», таким тоном, как будто, если бы она умерла прямо сейчас, эта нога осталась бы лучшим в ее жизни. После битвы она тоже не смогла бы все объяснить понятными для Харроу словами. Но если бы ее рыцарь была здесь, она бы локти себе сгрызла от счастья.

Гидеон, посмотрев на один-единственный бой, могла бы лучше оценить безымянное чудовище по прозвищу «Спящая». В жизни ей вряд ли встречались равные. Ее народ, кем бы он ни был, растил ее как главного своего воина. Она оказалась потрясающим бойцом, быстрым, жестоким, безжалостным, ловко использующим все свои преимущества, пугающе сильным и агрессивным. В левой руке она держала неприятный нож с зазубренным лезвием, в правой – дубинку, и била ими в глаза, пах или куда могла достать. Тяжелый защитный костюм не замедлял ее движений, она отличалась кошачьей ловкостью – вспомнить только ее кувырок, она легко уворачивалась от ударов, а сама пиналась, толкалась и пихалась. Она совсем не походила на украшенного лентами турнирного бойца: она сражалась так, как будто хотела убить – и надеялась причинить при этом как можно больше боли.

А противостоял ей Матфий Нониус.

Тысячу лет назад Дрербур породил Матфия Нониуса. Он очень поздно стал первым рыцарем – правильнее было бы звать его Матфием из Девятого дома, но Харрохак никогда не слышала такой версии. Если его как и называли, то только «величайшим фехтовальщиком нашего Дома». Ростом он был невелик, а руки казались довольно длинными. Разумеется, все это не имело отношения к истине. Ортус всегда давал понять, что в нем было минимум семь футов в высоту и три фута в плечах. Призрак Нониуса возник из тумана легенд в облике скорее скромного жреца, чем воина.

Но с рапирой в руке – черной, украшенной четками рапирой ее Дома – и кинжалом в другой, простым черным кинжалом, какой носили капелланы или монашки, он превращался в воплощение поэзии. Он держался удивительно неподвижно – Харроу-то думала, что это нарушает все правила фехтования. Он просто стоял, поставив ноги на ширине плеч, а Спящая набрасывалась на него. Изо всех сил била дубинкой по ребрам, тыкала длинным ножом, пытаясь достать до паха. Ни один из этих ударов не достигал цели. Нониус спокойно отбивал их, как будто заранее изучил последовательность ее движений. Казалось, он даже не тратит усилий, блокируя удары ножа, пинки, дубинку. Он просто стоял, как стена, и черное пламя свечей отблескивало на его броне.

А потом он начал двигаться. Он вытворял такое, чего Харроу никак не ожидала от человека. Казалось, что гравитация действует на него по-другому. Его движения не были торопливыми или нервными. Он вложил все в один-единственный прекрасный удар, и из Спящей потекла кровь. В ее костюме уже зияли несколько дыр, и все они были красны.

Но она не остановилась и не замедлилась, и постепенно это начало его выматывать. Нониус всегда уставал в долгих боях. В книгах с первой по четвертую ему не находилось достойных соперников, все враги умирали от одного его взгляда, но потом Ортус счел необходимым добавить описание длинных дуэлей между своим божеством и несколькими именитыми и достойными противниками. Если враг задевал Нониуса, это почти гарантировало, что он продержится еще не меньше десяти страниц, пусть даже большую их часть составляли разговоры.

Спящая обрушила свою дубинку на череп Нониуса с силой, достаточной, чтобы его расколоть. Нониус увернулся и пнул ее в колено, заставив потерять равновесие, и воспользовался этим, чтобы царапнуть ее по бедру кончиком рапиры. Кровь закапала на пол. Когда он встал обратно в стойку, Харроу заметила, что одежда Спящей изменилась. Ярко-оранжевый защитный костюм каким-то образом стал волокнистой дуэльной броней, такой же, как на Нониусе, с подбитой кирасой с несколькими окровавленными разрезами и плексо-амальгамными поножами. Цвет остался прежним, тревожно-оранжевым, и эффект получился интересный. Простой капюшон, закрывающий лицо, превратился в странную изогнутую маску золотого цвета. Она изображала горделивое лицо с крючковатым носом и щелями глаз. Не изменились только нож и дубинка.

Озадаченная Харроу огляделась и поняла, что комната тоже меняется. Она по-прежнему осталась девятиугольной, с дверями в каждой стене и саркофагом посередине, но прямоугольные индустриального вида проходы превратились в роскошные церемониальные арки. Темные металлические панели стали темными каменными блоками, удивительно знакомыми на вид. Пол с кольцом свечей и остатками диаграммы все еще оставался металлическим. Плитки подернулись льдом. Часть розовых нитей все еще свисала со стен, но местами они исчезли вместе с табличками, которые они загораживали. В углу между двумя арками теперь висело потрепанное черное знамя с белым Безротым черепом. В Дрербуре никогда не было такого зала, но это все еще, безусловно, был дрербурский зал.

Самим нашим присутствием в Реке мы на краткие мгновения проявляем пространство из непространства.

Борьба за власть из-за кулис перетекает на сцену.

Она снова действовала и соображала слишком медленно. Спящая не могла использовать огнестрельное оружие, потому что в «Нониаде» не было огнестрельного оружия. Ортус презирал его: даже безымянные вражеские солдаты, с которыми сталкивался Нониус, всегда были вооружены копьями или дубинками. Как раньше сила ненависти Спящей превратилась в невозможную способность противостоять некромантии Харроу, силу проламывать сплошные стены и превращать конструкты в пыль голыми руками, так теперь преданность Нониуса Девятому дому, преломленная сквозь призму безумных стихов Ортуса, отменила правила Спящей. Она с ужасом поняла, что даже раны соответствуют тексту: всякий раз, когда Нониус встречал серьезного противника, оба всегда картинно истекали кровью из страшно выглядящих, но не слишком опасных ран. В одном важнейшем поединке в девятой книге Нониус и рыцарь противника сражались целый час, постоянно истекая кровью, а в конце просто пожали друг другу руки и обменялись высказываниями о доблести – а вовсе не о лечении гиповолемического шока.

Спящая перехватила контроль над памятью Харроу, над историей о доме Ханаанском, которую ее мозг рассказывал сам себе, и использовала ее для партизанской войны против Девяти домов. Теперь Матфий Нониус – точнее, версия Матфия Нониуса, созданная Ортусом Нигенадом – пытался превратить происходящее в эпическую поэму.

Получалось у него не идеально. Пространство менялось. Пока Харроу наблюдала, пол под ее ногами начал мерцать, превращаясь в плиты из полированного черного камня. Но потом камень растаял, так же быстро, как появился, и вернулись металлические плитки. Спящая ударила дубинкой Нониуса в лицо, заставив его покачнуться, и резко выбросила вперед руку с ножом, целясь в живот. Он отвел нож в сторону основанием клинка, но не слишком удачно. Спящая сумела ударить его коленом в бок и резануть кончиком ножа по правой руке. Нониус отбросил ее и вернулся в стойку.

Они замерли, тяжело дыша. Кровь ясно виднелась на причудливой оранжевой броне, струйки вились по рыжему, распускаясь красными цветами. На черной коже кровь была хуже заметна, но пол у ног Нониуса покрывали красные пятна. Золотая маска Спящей осталась безупречной, а на лице Нониуса красовался длинный порез.

– Редко сражаться жестоко мне доводилось. Ты словно сотня других, недостойных, – произнес он именно то, что должен был произнести.

– Ты неплох, но ты просто очередной гребаный зомби, – ответила она, чего Харроу совсем не ждала. Даже без дыхательной маски голос оставался хриплым и невыразительным.

– Кому ты служила при жизни, чьи знамена носила? – спросил он. Нониус всегда проявлял нездоровый интерес к людям, пытающимся его убить. – Почему ты мне враг?

– Я всегда служила мести, – ответила Спящая. – Мои знамена… черт, я не собираюсь так разговаривать!

– Гордо спускайся в Реку. – В его голосе послышалась искренняя грусть. – Возвращайся в бурные воды. Жалко губить мне…

Она стремительно бросилась на него. Дубинка врезалась в рапиру, Спящая ударила ножом снизу вверх, целясь в горло, но, почти достав Нониуса, она повернула клинок в руке, и его кинжал поймал только воздух. Рукоять ножа ударила его под подбородок, заставив запрокинуть голову. Длинная тонкая струйка крови выплеснулась изо рта и зависла в воздухе на целых полсекунды. Он уже падал, но его кинжал преодолел расстояние между ними и попал ей в ребра, прочертив длинную красную полосу.

Харроу видела, что на другом конце зала Дульси Септимус пытается выйти в дверь. Ее рыцарь, который стоял, опираясь на косяк, протянул руку и поймал ее. Она возмутилась. Он взглянул на Ортуса, и они обменялись угрюмыми солдатскими кивками.

– Септимус отлично придумала, – прошептала Харроу. – Если сейчас я подниму конструкт, как можно ближе к Спящей, сзади… Диас не так сильно ранена, и у нее осталась рапира…

– Нониус сражается в одиночку, – с трудом сказал Ортус.

– Нигенад, ты понимаешь, что это не совсем стихи?

– Ты видела, что случилось с ружьем. Здесь действуют правила, Харрохак. Я уверен, что мы проиграем, если нарушим их.


Харроу закусила губу. Чем грубее и ожесточеннее становился бой, тем очевиднее делалось превосходство Спящей. Нониусу не хватало места, чтобы как следует действовать рапирой. Он постоянно держал ее очень близко к телу, она служила скорее щитом, чем безжалостным скальпелем, каким должна была быть. Пол между сражающимися превратился в лужу крови, в которой скользили ноги. На глазах у Харроу Нониус сделал что-то хитроумное кинжалом, далеко отбил удар Спящей, она на мгновение потеряла равновесие и отступила на шаг, освободив рапиру. Он приготовился к выпаду, но Спящая обрушила дубинку ему на локоть с безжалостной силой мясника, отбивающего бифштексы. Нониус вскрикнул в голос, и черная рапира Дрербура упала на пол из разжавшихся пальцев и зазвенела. Спящая подошла ближе, откинула голову и ударила его лбом, скрытым золотой маской, в незащищенное лицо. Послышался жуткий треск.

Он отшатнулся и чуть не рухнул на пустой саркофаг. Пустая правая рука взлетела к глазам. Спящая приближалась. Свежая кровь нарисовала насмешку на бесстрастной золотой маске.

– Неплохо работаешь ногами, говнюк, – сказала она и замахнулась ножом.

Матфий Нониус вырвался из саркофага, как гнев императора. Он обрушился на Спящую всем телом, почти уронив ее, и попытался всадить кинжал в открытый бок. Она отбила кинжал дубинкой, а он ударил ее в живот коленом, схватил свободной рукой за затылок и ударил коленом в горло. Они схватились – Харроу слышала ее влажный кашель из-под маски, и она сумела оттолкнуть его в сторону, но он тут же ударил ее кинжалом, чуть не вскрыв ей живот. Харроу успела заметить его лицо, сплошь покрытое кровью: нос сломан, губы и подборок мокры от крови, кровь в глазах, кровь в волосах. Он выглядел холодным и сосредоточенным убийцей. Как будто потеря рапиры сняла какое-то ограничение. Он даже не казался злым. Он просто стал смертью в человеческом облике.

Спящая махнула дубинкой, он схватил ее за руку, вывернул и резко дернул вниз. Рука влажно хрустнула. Потом он схватил ее за затылок, будто хотел поцеловать, и вонзил кинжал ей в живот.

Она бросила нож, который звякнул об пол рядом с дубинкой, и обеими руками схватила его за горло. Он впечатал ее в стену и они боролись примерно секунду. Потом он освободился из ее захвата и отскочил. Из оранжевой ткани на животе торчала черная рукоять кинжала.

Пока Спящая пыталась вытащить кинжал, Протесилай из Седьмого дома отлепился от двери и сделал несколько шагов. Он отцепил с пояса рапиру в ножнах, взмахнул рукой и швырнул ее вперед. Нониус схватил изящно украшенные ножны окровавленной рукой, вытащил чудесную рапиру Нерасцветшей розы и, когда Спящая отпрыгнула от стены, размахивая дымящимся от ее собственной крови кинжалом, вонзил рапиру ей в сердце.

Рапира проткнула ее насквозь, вошла в грудь по самую рукоять. Она упала, дергаясь, и он опустился на землю рядом с ней, поддерживая ее свободной рукой. Только когда Спящая застыла, он извлек рапиру, вышедшую из раны с влажным шелковым шорохом.

Свечи последний раз вспыхнули черным огнем. Пламя съежилось, став совсем маленьким и тусклым. Трубки и связки начали падать на землю с таким звуком, как будто с высоты шлепались колбасы. Рухнув на пол, они распадались розоватой пылью. Сосульки тоже падали, одна за другой, и таяли, не долетая до пола. Раздалось гудение, щелчок – и лампы под потолком заработали, залив все ярким, безжалостным белым светом. Харроу сделала несколько шагов и опустилась на колени рядом с призрачным фехтовальщиком своего Дома, который осторожно снимал маску с лица Спящей.

Ее лицо расслабилось. Его покрывала кровь, текущая из носа и рта, но ни одной царапины на нем не было. Густой хвост волос был заправлен за воротник, но несколько прядей выбились и рыжими завитками прилипли ко лбу и щекам. Гордые, мертвые, неумолимые глаза слепо взирали на всех собравшихся, пока Нониус не закрыл их. Харроу не поняла, зачем он это сделал.

Голубое пламя больше не лизало юбки и руки Абигейл. Она опустилась на колени на жесткую металлическую решетку, не обращая внимания на неудобство, и спросила:

– Харроу, ты ее знаешь?

У Спящей было лицо женщины с портрета, висевшего в шаттле, там, на планете, которую Харроу убила. Женщина, застывшая за спиной у Короны и Юдифи, знакомая женщина с безжалостными глазами пыталась захватить душу Харроу.

– Вообще не знаю, – ответила она.

Нониус с трудом встал. Вытер чужую рапиру о штаны, повертел ее так и этак и протянул Протесилаю, который то ли поддерживал Дульси, то ли опирался на нее. В любом случае выглядело это странно.

– Это достойный клинок, – сказал он. – Не могу дать я тебе ничего, кроме крови чужой…

– Я бы хотел, чтобы весь мой Дом узнал о чести, которой я удостоился, – сказал Протесилай. – Если бы мне снова пришлось стать живым, я бы посоветовал Седьмым отправиться в Дрербур и поучиться там искусству боя. Если бы мне досталось еще пять минут жизни, я бы потратил их на прославление тебя. Я бы не сказал ничего, только выразил бы глубочайшее почтение тебе, Девятому дому и твоему невероятному искусству.

– И напрасно бы потратил пять минут, – вполголоса пробормотала его некромантка. Рыцарь Харрохак ухмылялся, почти не скрывая ликования.

– Моя госпожа, – сказал Нониус.

Он повернулся к ней и изящно поклонился. Она поклонилась в ответ и ответила:

– Надеюсь, кости твои в Анастасиевом монументе будут благословлены за твою службу.

– Прах мой слишком далеко от дома, – сказал рыцарь со слабой улыбкой, – но, госпожа, мне достойной наградой встреча с тобой. Мне бы лишь знать, что мой Дом не сдается врагам… и почему я разговариваю стихами?

– Госпожа, восхвалять нужно вас, – говорил Ортус Абигейл. – Известия о такой некромантии должны разнестись по всем Девяти домам, как… как последние слова умирающего. Если бы я был жив, я бы завершил свой великий труд и сразу бы перешел к следующему. Я назвал бы эту поэму «Пентиадой»… наверное, я чередовал бы пятистопные и девятистопные стихи… очень далеко от моей первой работы, но все-таки напоминает о ней. Я сложил бы о вас поэму, госпожа Абигейл, но вы и есть поэма.

– Я же запретил тебе флиртовать с моей женой, – заметил Магнус и, увидев лицо Ортуса, немедленно добавил: – Шутка! Это шутка! У вас в Девятом доме нет такого понятия? Это многое бы объяснило.

– Ортус, – серьезно сказала Абигейл. Это был первый раз, когда она выглядела хотя бы немного неидеально. Волосы, обычно зачесанные до зеркальной гладкости, перепутались так, будто их хозяйку тащили сквозь кости. Она вся промокла от пота и постоянно потирала руки. Харроу разглядела, что руки обожжены.

– Ортус, это не должно было сработать. У нас не было права призвать душу Матфия Нониуса. Твоя рапира не имеет с ним прочной связи, у нас не было танергического направления, у нас вообще ничего не было, кроме рукописи… прости, я позволила себе исправить несколько орфографических ошибок. Надеюсь, ты не против.

Харроу была уверена, что Пент не представляет, насколько чудовищно задела сейчас Ортуса и как это повлияло на его благодарность. Судя по мрачному выражению его лица, лучше было бы заставить его съесть книгу.

– Как выясняется, я создала связь с призраком, основываясь на… ну, чисто страсти.

Призрак повернулся к Ортусу. Когда они стояли рядом, видно было, насколько Ортус им восхищается. Харроу ожидала увидеть такой же ужас на лице рыцаря. Но когда Ортус посмотрел на призрака, которого почитал всю свою жизнь – и это тоже объединяло ее с собственным рыцарем, – он сильно покраснел.

– Я недостоин, – просто сказал он.

– На самом деле это неправда, – сказал Матфий Нониус. – Если Пятая не лжет, если твое искусство стало якорем, который притянул меня сюда и дал мне тело и клинок для битвы, то победой мы обязаны твоему искусству, а не моей силе.

Харроу отвернулась. Со всех сторон доносились звуки: капала вода, шлепалась на пол плоть. Ее многослойные одежды вдруг показались очень теплыми. Все остальные тоже скидывали плащи и перчатки. Воздух стал чище, вонючий туман исчез. Размотав длиннейшую полосу ткани, закрывавшую шею, Харроу поняла, что ее влечет к себе мертвая Спящая.

Кончину ее нельзя было назвать мирной. Лицо ее выражало скорее решимость, чем покой. Когда начнется трупное окоченение – а начнется ли оно в этой пародии на реальность, – лицо застынет и покажется отчаянным. Подбородок женщины казался твердым, челюсть жесткой, носолобный угол почти отсутствовал, а ноздри были широкие и плоские, как у кошки. Челюсть, брови и глаза что-то напоминали Харроу.

Из-под оранжевого воротника торчало что-то серое, сильно выделявшееся на мертвой коже. Харроу присела и пальцем подцепила эту вещицу. Это оказалась тонкая цепочка. Харроу потянула сильнее и вытащила ее целиком: плоские металлические звенья, никаких подвесок, кроме плоского стального жетона в палец длиной. Она перевернула жетон. На обратной стороне красовалось одно-единственное слово:

Вспомните.

– Преподобная дочь, – вежливо сказал Нониус.

Она встала и повернулась к нему. Древний призрак ее Дома выглядел черт знает как. Он вернул рапиру и кинжал в ножны, но лицо и шею его покрывала стремительно засыхавшая кровь, местами прочерченная дорожками пота. Темные глаза налились кровью, волосы перепутались, разбитая губа распухла. За собой он оставлял липкие красные следы.

– Остались ли враги у тебя? Стремится ли кто-то вред тебе причинить?