Харроу из Девятого дома

– Если и да, то мне об этом неизвестно. Пент, ты чувствуешь какие-то следы чужого присутствия?

– Твоя душа снова принадлежит тебе, но мне кажется, что у призрака осталась физическая точка опоры на той стороне. Победа здесь не уничтожила его там. Единственный надежный способ изгнать призрака – уничтожить физический якорь, пока призрак не успел его покинуть. Неодушевленное можно уничтожить, трупы тоже, если удалить мозг. Но, Харроу, у нас есть и другие проблемы.

Шлепки кусков плоти об пол уже стали фоновым шумом. Но дом Ханаанский вдруг вздрогнул – не громко и свирепо, а как-то очень скромно, хотя большая часть его фасада отвалилась. С потолка посыпалась клубами пыль, мягко поблескивая в свете белых, мигающих ламп. Все смотрели на эту пыль с тревогой разной степени, кроме Абигейл, которая что-то мрачно предвкушала.

– Слушайте все. У нас мало времени, пузырь деформируется, – быстро сказала она. – После множества разных переходов возникло слишком много точек, где он не согласуется сам с собой.

– Очередная перестановка? – спросил Магнус. – Начнется новый сценарий?

– Нет, – ответила его жена. – Воспоминания… выровнялись, захватчик изгнан. Моллюска больше не тревожит песчинка, которую он мог бы сделать жемчужиной. В зависимости от того, что происходит снаружи… все эти внешние факторы приведут к естественной кончине пузыря. Нам, призракам, нужно вернуться в Реку – иначе душа Харроу может нас поглотить или изгнать.

Снова раздался низкий гул и далекий, довольно музыкальный грохот, с которым очередная стена медленно сложилась и превратилась в кучу мусора.

– Если я исполнил долг перед тобой и Домом, меня призывает другой. Древний долг, который я хочу выплатить, – вдруг сказал Нониус. – Могу ли я покинуть эти залы с твоего благословения, моя госпожа?

– Долг? – поинтересовался Ортус с нажимом.

– Жуткая тварь идет по Реке, король всех чудовищ. Противник и союзник сражается с ним в одиночку, и я не готов уступить ему славу за победу в таком невозможном бою. Отпусти меня помочь ему.

Ужасное осознание поразило Харрохак в самое сердце. Она пробыла тут, как казалось ей самой, так долго, что совсем забыла о жутких проблемах настоящего. О реальности, которая все еще существовала, о том, что она сама все еще жива, вопреки своим последним осознанным воспоминаниям. Король всех чудовищ в реке. А еще хуже было понимание того, что она проиграла битву длиной в десятилетие.

– Ты имеешь в виду ликтора, – сказала Харроу. – Ты правда сражался с ликтором.

– С третьим из святых, что служит десницей Императора Неумирающего, – подтвердил он. И, на тот случай, если она чего-то не поняла, добавил: – С тем святым, что носит имя долга.

– Почему он сражается один? – спросила она. Паника, показавшаяся какой-то далекой, поползла по позвоночнику. – Где Августин и Мерси? Где Ианта?

– Я не знаю этих имен. Даже его имя от меня скрыто. Мы встретились очень давно, и я сразился с ним.

Харроу очень старалась не смотреть на Ортуса. Он оказался достаточно великодушен, чтобы ничего не сказать, но если бы он посмотрел на нее хотя бы с намеком на самодовольство, она бы пнула его по лодыжке.

Грохот наверху стал громче.

– Но ты наполовину мертв, – сказала Харроу. – Зверь Воскрешения пугает призраков…

– Я не наполовину мертв. Я просто мертв, вот и все. Но я не боюсь. Эта битва закалила меня и пробудила мои чувства. Я, если тебе угодно, размялся… хотя я понимаю, что это не идеальное слово.

– Я пойду с тобой, – сказал Ортус.

– И я, – вдруг добавил Протесилай.

– Ортус, – ответила Харроу. – Нет. Ты не представляешь, о чем говоришь. Зверь в Реке – это душа мертвой планеты, явившаяся, чтобы уничтожить императора. Если ему противостоит только один ликтор… он уже мертв, Нигенад.

Ничего более неудачного она придумать не могла. Он сверкнул глазами:

– Я всю жизнь прожил в страхе, госпожа моя Харрохак. Я не стану бояться в смерти. Я понял, что я больше не боюсь ничего… ни смерти, ни законов, ни чудовищ. Я пойду в наступление, пока я не успел передумать и снова стать трусом. Даже если я смогу только наблюдать, отпусти меня. – Заметив, как она ошеломлена, он тихо добавил: – А что мне еще остается, Харроу?

Она поняла, что удерживать его бесполезно. Испуганный Ортус был чрезвычайно упрям. Очевидно, храбрым он стал еще хуже. Она не знала, что сказать? Поблагодарить его? Сейчас? Сердечно попросить никуда не лезть и не тратить свой призрачный адреналин на тварь, которую он в принципе не мог понять?

К этому моменту уже заговорила более тактичная Пент:

– Я искренне верю, что Реку можно пересечь, Нигенад. Пойдем со мной и Магнусом. Вместе мы поможем Жанмари и Исааку…

– Если путь на другую сторону есть, вы его найдете, – спокойно сказал он. – Я счастлив, что в своей недостойной смерти встретил вас. Я напишу «Пентиаду». Это будет не длинная поэма… даже очень короткая, если Харроу права. Мое сердце зовет меня уйти с героем моего Дома и с героем Седьмого дома.

– Я счастлив буду сражаться с тобой плечом к плечу, Ортус Нигенад. Никогда больше я не стану сомневаться в воле Девятых, – сказал невероятно занудный герой Седьмого дома, кашлянул и продекламировал: – В бурю дерево радо корням, а не ярким цветам.

– Хорошо сказано, – заметил Ортус.

– Это из моего длинного стихотворения, – признался Протесилай.

– Я тоже пойду, – сказала лейтенант Диас из-за их спин.

Все повернулись к ней. Раненой рукой она все еще держала рапиру. Харроу заметила, что рукоять примотана к перчатке проволокой, чтобы рапира не выпала из пальцев. Грязная, измазанная кровью Диас была совершенно спокойна.

– Я иду, – повторила она и пожала плечами. – По правилу Когорты.

– Что за правило, Марта? – удивилась Абигейл.

– Слабакам не положено пиво, – ответила Диас и добавила, помолчав: – Наверное, это не официальная формулировка, но я другой не слышала.

– Никогда такого не слышал, – в восторге сказал Магнус.


– А я вот слышал, – признался Матфий Нониус.

Все смотрели на Харроу, ожидая ее вердикта. Легенды, солдаты, поэты, Магнус.

– Нониус. Нигенад. Я не имею права вас удерживать, – наконец сказала она. – Вы оба достойно служили своему Дому, и я благодарю вас обоих. Нониус, если ты задолжал святому долга, он может принять твою помощь. Иди. Я сама должна вернуться как можно скорее.

Он отступил на шаг и поклонился ей. Это было очень простое незатейливое движение, которое в «Нониаде» заняло бы полстраницы. Времени на долгие речи у него не было, да он и не склонен оказался к долгим речам, вопреки двенадцати книгам, прославлявшим его многословие. Он сказал только:

– Спасибо и прощай. Пятая, говорящая с духами, можешь ли ты отправить нас четверых на берег?

– Легко, – сказала Абигейл.

Она положила руки на плечи Протесилаю и Ортусу, посмотрела на них сквозь толстые очки и сказала быстро:

– Вы…

– Во славу Седьмого дома, – сказал Протесилай.

– Во славу Второго дома, – сказала Марта.

– Во славу Девятого дома, – сказал Ортус.

Свечи снова вспыхнули, черное пламя почти лизнуло потолок, дом Ханаанский опять содрогнулся, как будто началось землетрясение, лампы замигали и ненадолго погасли… и четверо рыцарей пропали. Ушли в Реку. Харроу поняла, что представляет себе эту картину. Как они выходят из бурных вод перед святым долга, который держит в руках копье и рапиру. За ним высится что-то огромное, что невозможно охватить взглядом. Оно мрачнее смерти, оно невообразимо, оно наступает на четверых мертвых воинов и ликтора.

Она не попрощалась. Ей так редко приходилось прощаться.





* * *


Лампы снова замигали. Из-под ног поднимался полупрозрачный туман, слегка пахнущий дымом. Свечи окончательно погасли, и их маленькие шелковистые души вознеслись в небо, в металлические балки. В воздухе повис вездесущий, приставучий запах горящей пыли, грохот рассыпающихся камней и ломающегося металла стал постоянным. Они смотрели друг на друга измученно и смущенно: Харрохак и призраки Дульсинеи Септимус, Магнуса Куинна и Абигейл Пент.

Харроу ощутила все нарастающее волнение, которое не могла подавить, и коротко спросила:

– Какова моя роль в этом исходе, Пент?

– Если ты останешься, то ты, конечно, себя не поглотишь и не изгонишь, – сказала Абигейл, но как-то уж очень осторожно. – Ты – хозяйка этого места, и можешь уйти отсюда только добровольно… или тебя можно изгнать силой, как попыталась Спящая. Духи всегда стремятся вернуться в свои тела и чахнут без них. Ты можешь уйти в Реку, навсегда покинув тело – или просто вернуться и проснуться.

Гидеон.

В доме Ханаанском ее смущало то, что она все время возвращалась мыслями к Гидеон. На одно краткое и прекрасное мгновение она обрадовалась этому: этой крошечной вечности между прощением и медленной, нерассуждающей агонией. Гидеон закатывает рукава рубашки. Гидеон исчезает в тени, нарушая обещание. Одна идиотка с мечом и асимметричной улыбкой стала концом Харроу: этот апокалипсис произошел быстрее, чем погасло бы солнце в случае смерти императора.

Она могла отпустить себя или вернуться в тело и отпустить ее.

Нав приняла свое решение, когда смерть в любом случае сделалась неминуемой. Она могла сказать: «Харроу выживет» или «Харроу умрет». И она, мать ее, сказала: «Харроу выживет», что нужно было уравновесить. «Гидеон умрет». А теперь она снова стояла перед выбором, которого всегда жаждала. Возможностью сказать да и возможностью сказать нет. Стрелка весов склонялась от нет в сторону да.

– Если я вернусь, я окончательно уничтожу ее душу.

Магнус подошел и взглянул Харроу прямо в глаза. Она вдруг почувствовала, что этот самый человек, про которого Гидеон целую жизнь назад сказала, что он был добр с ней. Выражение его лица стало жестким, но глаза остались добрыми. Вот только доброта – это нож.

– Все это случилось потому, что ты не смогла смириться со смертью Гидеон. – Удар был нанесен с точностью, доступной не всякому Нониусу. – Я тебя не виню. Но где бы ты оказалась прямо сейчас, скажи ты себе «она мертва»? Ты держишься за нее, как влюбленный за старые письма, но, умерев, она перестала быть Гидеон. Именно так и работает ликторство, разве нет? Она умерла. Она не сможет вернуться, даже если ты засунешь ее в ящик и не станешь туда смотреть. Ты не ожидаешь ее воскрешения. Ты превратила себя в ее мавзолей.

Его жена посмотрела на Харроу и пробормотала:

– Да уж, Магнус, ты попал в точку. – Но он проигнорировал ее, что было весьма необычно.

– Знаешь, Абигейл меня бросила, когда нам было по семнадцать. Я три года хранил оторванный уголок от ее бальной карточки. Там не было никаких надписей, ее инициалов или моих. Просто уголок.

Одна из ламп оторвалась от потолка и рухнула на пол, оставляя за собой ливень искр. Харроу показалось, что зазвонил колокол.

– Это просто твой оторванный уголок карточки, – продолжил Магнус. – Ты умная девушка, Харрохак. Тебе придется усвоить один из тяжелейших в жизни уроков: урок горя.

Падающая с потолка пыль превратилась в пыльную метель, одна из стен прогнулась. Если разрушение дома Ханаанского продолжится с той же скоростью, даже если предположить, что это всего лишь метафорический сдвиг, стены совершенно не метафорически расплющат всех в лепешку. Правила есть правила. Если кусок ее психологического ландшафта рухнет на Абигейл, Дульси или Магнуса, это будет вторая смерть. Их духи будут стерты из вселенной и никогда не войдут даже в Реку. Они сгрудились вокруг нее, как растения, тянущиеся к солнцу. Как будто она была оком бури и разрушение вращалось вокруг нее, а земля под ее ногами оставалась спокойной.

Харроу внимательно посмотрела в лицо Дульси: странное замкнутое спокойствие снова сделало ее старой. Тоненькие морщинки по обеим сторонам рта говорили, что в ее жизни был свой урок страдания.

– Тогда остается Река, – сказала Харроу.

– Река – это безумие, – немедленно ответила Абигейл. – Ты никогда не была там в качестве лишенной якоря души. Ты не знаешь, как это. У меня нет ни малейшего представления о том, что случится со второй душой, состоящей в ликторской связи, если душа хозяина покинет тело. Ты жива, Харрохак. Это что-то да значит, когда мы говорим о душах. Твоя душа стремится к телу, и если она не найдет другого обиталища, я даже не могу быть уверена, что в своем безумии ты не умудришься найти путь обратно… теоретически.

Харроу сдерживалась изо всех сил, но ее голос прозвучал жалобно и по-детски: