Хаммер

Мишка настиг его за пару секунд.

Опустившись на голову, труба издала звук, словно ею ударили по бревну. Он нанес второй удар и третий. Парень остановился, выронил портфель и, отклонившись чуть назад, упал спиной на землю.

Вокруг была тишина. В траве трещали сверчки, зудели комары, а возле уха пищал самый из них назойливый, где-то далеко, в соседнем квартале частного сектора, вяло перегавкивались собаки.

Обидчик лежал поверженный у его ног. Вот и настал этот момент, вот и свершилось правосудие, он сумел постоять за себя и доказал в очередной раз, как тогда с дядей Колей, что справедливость наступает всегда, нужно только терпеливо ждать и готовиться, а потом сделать решительный шаг и нанести удар.

Мишка положил трубу около портфеля и склонился над парнем. Почему-то не было ни злости, ни ненависти, а тем более ярости. Задуманное он выполнил, а теперь в нерешительности стоял над поверженным обидчиком. А если тот умер? Не слишком ли велика цена? Может, еще пока жив, и можно помочь, не дать умереть? Мишка опустился на колено, взял в руки его кисть, стараясь нащупать на запястье пульс. Нет, не получалось, тогда приложил ладонь к шее. Был жив. Тогда привести в чувство и уходить. И вдруг парень пришел в себя, как-то неожиданно ловко ухватил Мишку за шею и стал тянуть к себе, повернулся набок и стал подниматься. Мишка поднырнул под его руку, освободился от захвата, встал на ноги. «Бежать? А если догонит? Если догонит, на этот раз точно убьет». Схватил трубу и ударил ею куда попало. По голове не попал, рядом, по плечу, парень взвыл и застонал, ударил еще раз. Прикрывая руками голову и уже почти поднявшись на ноги, парень опустился на колени.

Удар за ударом наносил Мишка, с силой опуская трубу на то место, где должна была находиться голова Красавчика. Он не знал, сколько раз ударил, может, пять, может, семь, он словно сам отключился, а когда очнулся, остановился. Нет, ему не показалось, совсем недалеко слышались голоса. Кто-то крикнул:

— Эй! Кто там? Сашка, ты? Что случилось? Это кто там замок на сарае ломает? Вот мы тебя сейчас…

Это относилось к нему. Выходит, кто-то слышал удары трубы. Значит, бежать.

— Смотрите, он убегает! — опять воскликнул незнакомый голос. — Лови его!

Мишка бежал легко и быстро. Хорошо, что он обулся и оделся соответствующим образом, хорошо, что он не курил, как Борька, занимался спортом, и дыхание работало ровно и уверенно. Главное, чтобы на его пути не возникло внезапной преградой что-нибудь вроде детской качели или карусели. За это время он неплохо изучил этот райончик и теперь почти уверенно мчался между бараками.

За очередной жилой постройкой находился ЖЭК. Мастерские и складские помещения были огорожены забором. Ворота были изготовлены из толстых металлических прутов. В одном месте пруты были раздвинуты ровно на столько, чтобы сквозь них смог проскочить подросток, но не взрослый человек. Протиснулся между прутьями, побежал через жэковский двор. За последним складским помещением, возле забора была гора металлического мусора. Трубу выбросил в эту кучу и, осторожно наступая на конструкции, забрался на забор, спрыгнул вниз и, кувыркнувшись набок, подхватился и побежал дальше. Оставалось пробежать немного, в конце улицы на другой стороне дороги были неохраняемые огороды, туда Мишка и направлялся. Он забежал за кусты смородины и опустился на землю. Отсюда хорошо была видна освещенная улица, и если преследователи продолжали за ним гнаться, то он их увидит, но дальше идти, а тем более бежать не решился. В полной темноте передвигаться по грядкам, переплетениям выступающих водопроводных труб, наполовину зарытым в землю железным ящикам с огородной утварью не то что бежать, ходить было опасно, можно было легко сломать ноги и покалечиться. Его уже не преследовали, скорее всего, те, кто за ним гнались, остались перед воротами ЖЭКа.

Мишка еле успел на автобус, скорее всего, уже последний. Пришлось бежать, размахивая руками, кричать и даже свистеть. Его заметили, остановились и забрали.

Дверь захлопнулась, и, усевшись на заднее сиденье, он отвернулся к окну. «Вот теперь все», — подумал он. Через полчаса он будет далеко от этого скверного места, постепенно жизнь войдет в свою ровную колею и все это забудется навсегда.

Мишка немного отдышался, утер со лба пот рукавом, ему было жарко. Он посмотрел на руки, нет ли крови. Все в порядке. Он не испачкался, труба была достаточно длинной. Слегка тряслись руки, и знобило. Мишка закрыл глаза, и все только что произошедшее промелькнуло в голове. Неужели он это сделал? Неужели? А стоило ли? Он чувствовал, от этих воспоминаний, от этих мыслей ему становилось нехорошо. Причем явно нехорошо, можно сказать — плохо, даже очень. Как-то непривычно, незнакомо давило слева в груди, распространялась тупая слабость в руках, во всем теле.

— Молодой человек, — услышал он рядом. — За проезд будем оплачивать?

Рядом стояла кондукторша и вопросительно смотрела. Мишка порылся в кармане, нашел пятак и протянул ей. Кондукторша деньги не взяла:

— Это экспресс, — уточнила она.

— У меня нет больше.

Выходить из автобуса не то что не хотелось, это казалось погибелью, чем-то страшным, жутким и чудовищным. Глубокой ночью, в незнакомом районе, с последнего автобуса, нет, только не это. Он явно плохо себя чувствовал, ему хотелось забиться сейчас подальше от всех, в какой-нибудь дальний угол, спрятаться, лечь на это затертое сиденье и забыться, отключиться от действительности и всего окружающего.

— У меня правда больше нет, — повторил он. — Я вам завтра принесу. Правда. Только не выгоняйте меня.

Женщина тяжело вздохнула и незло промолвила:

— Шпана, — взяла пятак и, не дав билет, вернулась на свое место.

Чем все это закончилось для парня по имени Александр, не суждено было знать Мишке.

Нашли парня сразу, как только Мишка убежал, вызвали «скорую помощь», отправили в больницу. Состояние было тяжелое, раздроблен череп и поврежден мозг. Операция длилась несколько часов. С осложнениями и тяжелым послеоперационным периодом шло восстановление. Домой он попал только через два месяца. Работать шофером пока не мог и, как временно нетрудоспособный, был определен на пенсию. Через полгода парень умер, однажды утром он просто не проснулся.





Глава двадцать шестая





За одну остановку до железнодорожного вокзала Джой покинул вагон электрички и, спрыгнув на бетонную платформу, окинул взглядом сошедших вместе с ним пассажиров, посмотрел на часы, затем опять на перрон, быстро опустевший в течение минуты. Прошел до конца платформы и повернул за длинный бетонный забор, недавно выбеленный и местами отремонтированный. Здесь всегда в ожидании клиента дежурило несколько такси.

До Нивок добирался дольше намеченного. Таксист попался молчаливый. Джой сидел на заднем сиденье, отклонившись на подлокотник двери, стараясь меньше попадаться на глаза водителю через зеркало заднего вида. Возможно, это было излишней предосторожностью, но многое получилось уже автоматически.

Расплатившись, подождал, пока тот отсчитал сдачу, на чай оставил, но совсем немного. Дальше пошел пешком, было недалеко.

«Хонда цивик» бледно-синего цвета стояла у третьего подъезда шестнадцатиэтажного здания. Эти электронные замки, а особенно консьержки, заставляли слегка нервничать. Удивительно, но они знали практически всех жильцов своего подъезда.

Шел он уверенно, заранее достал ключи из кармана. Если сам вопросов задавать не будет, скорее всего, в памяти у охранницы его облик не отпечатается, другое дело, если электронный ключ-таблетка не сработает, тогда да, отбой операции. Консьержка обратит на него внимание, будут вопросы, присмотрится к внешности, определит, что чужой, ну и запомнит. Тогда отбой.

Ключ подошел, замок мягко и тихо клацнул. Потянул дверь и вошел. Что значит новострой, приятно и входить, и находиться, чисто, светло, удобно и уютно. Два лифта, один из них грузовой. Поднялся на пятый этаж и вышел. Бегло окинул взглядом обширную площадку, по ступенькам спустился на четвертый, где осмотрелся более внимательно. Точно так же, но уже на ходу осмотрел третий и второй этажи и на первом вышел на улицу. У второго подъезда соседнего дома сел на скамейку, теперь оставалось только ждать. Проверил время, был шестой час вечера. С этого места ему хорошо была видна входная дверь, из которой он только что вышел, а вдалеке в просвете между домами — закрытая площадка автостоянки. Оставив припаркованные автомобили, водители по ступенькам поднимались на высокое крыльцо сторожки, расплачивались через окошечко, получали квитанцию и уходили.

Он увидел, как Гринева Лилия Романовна вышла из подъезда, машинально придержав рукой входную металлическую дверь, и неторопливо направилась к машине. Обменявшись парой фраз с соседкой, проходившей мимо, села в машину, развернулась на небольшом асфальтовом пятачке и, проехав мимо Джоя, покатила в направлении выезда со двора. Через пару минут он увидел, как светло-синяя «хонда» проехала под шлагбаум автостоянки.

Для себя Джой просчитал, когда Гринева поравняется с детской песочницей, у первого подъезда, он направится к двери, и тогда желательно никаких случайностей. Конечно, он старался исключать любые непредсказуемые моменты либо свести их к минимуму, но не всегда получалось, как хотелось или планировалось.


То, что Гринева была фигурой почти рядовой, он хорошо знал. Средства на ее устранение были выделены минимальные, соответственно, и гонорар его был не большим, но свою работу он должен был выполнять, и как можно лучше, это закон. Не всегда, правда, все чисто и гладко выходило, не всегда, случались казусы, приводившие к изменениям планов или вообще к отбою операций, такое случалось, и, как правило, из-за непредвиденных обстоятельств, а также, как в этот раз, из-за урезанного финансирования и укороченных подготовительных мероприятий. Что можно говорить, если на подготовку операции было отведено всего два дня, и практически никаких средств, кроме оружия и ключа-таблетки к парадной двери.

Сейчас за поясом у него покоился новенький вороненый наган, чуть уловимо пахнущий оружейным маслом, семь патронов в барабане и отдельно глушитель в боковом кармане ветровки. При работе в ближнем варианте он обычно заказывал наган с глушителем. Наган для него был предпочтительнее пистолета, в случае осечки не нужна была вторая рука для перезарядки оружия, достаточным было только повторное нажатие на спусковой крючок. Причем другие модели револьверов, именитые и заграничные, вместе с глушителем не использовались, только наган по своим конструктивным особенностям мог с помощью глушителя значительно снизить звук выстрела. Если же приходилось выбирать между пистолетом Макарова и ТТ, то в этом случае, конечно, предпочтение отдавал ТТ. Макар был надежным, технически более совершенным пистолетом, но менее точным, да и патрон слабоват. Даже с близкого расстояния при попадании в кость пуля могла только травмировать жертву, не смертельно. Другое дело ТТ, мощное и точное оружие, шансов выжить у жертвы практически никогда не оставалось. И даже если выбор приходился на ТТ, то брал на дело он с собой обычно два пистолета, при осечке одного на перезарядку времени не было, производил выстрел из другого.

Прошло пять минут, затем еще десять. Рядом с автостоянкой был продуктовый магазинчик «Карпаты», возможно, Гринева задерживалась именно там.

Она появилась в просвете между домами только через двадцать минут, с продуктовым пакетом в руке. Джой окинул взглядом двор, несколько человек шло в различных направлениях, но не к третьему подъезду. Он быстро подошел к двери, приложил ключ и открыл дверь, именно в тот момент, когда женщина проходила намеченный им ориентир. Дверь следом за ним легко закрылась на исправных и смазанных петлях, клацнув магнитным механизмом.

Один из лифтов оказался на первом этаже, это было кстати. Не воспользовавшись им, он, взбежал по ступенькам на третий и еще на один пролет выше и замер в ожидании. Теперь важно, чтобы Гринева вошла в лифт одна, это было во-первых, во-вторых, чтобы, когда он окажется лицом к лицу с жертвой, из соседних квартир никто не вышел. Будут свидетели, будут еще жертвы.

Внизу открылась входная дверь, и каблуки зацокали по бетонному полу. Распахнулись двери лифта, это было отчетливо слышно, затем, хлопнув, закрылись, и кабина тронулась с места. Джой приготовил оружие, поднялся еще на один пролет и, оказавшись на площадке четвертого этажа, стал напротив дверей шахты. Он слышал, как кабина, легко постукивая, прошла третий этаж, сквозь щелочку створок он видел, как она поднималась и, достигнув заданного уровня, остановилась. Дверь дернулась и открылась.

Гринева готова была сделать шаг вперед и оказаться на площадке, но путь ей преградил какой-то мужчина, более того, ногой он подпер дверь, не давая ей захлопнуться. Инстинктивно Лилия Романовна отпрянула назад. Незнакомый мужчина смотрел на нее, смотрел ей прямо в глаза, они ничего не выражали, его маленькие серые глаза просто смотрели, пронзительно и безразлично.

Человек поднял руку, в ней было оружие.

— Нет, — тихо произнесла она. — У меня ребенок.

Пуля ударила в грудь. Было видно, как на ее светлой летней кофточке появилось небольшое отверстие. Не целясь, навскидку, Джой подправил ствол на несколько сантиметров выше и правее и нажал еще раз на спуск. Вторая пула пробила ее сердце, он определил это по тому, как, пульсируя, обильно хлынула кровь из второго отверстия.

Кабина наполнилась едким пороховым дымом, медленно женщина опустилась по стенке вниз и села на пол, ее ноги вытянулись вперед, голова склонилась влево и уперлась в стенку лифта, руки безжизненно повисли.

— Так надо, — уже неизвестно кому сказал Джой и выстрелил ей в голову. Гринева вздрогнула и уже полностью, всем телом, повалилась на пол. Джой нажал кнопку девятого этажа и отпустил дверь. Он знал, при движении вверх лифт не подбирал пассажиров, и пока кабина не поднимется до последнего этажа, никто не сможет обнаружить труп. За это время он успеет сбежать на первый, выйти на улицу и, оказавшись обычным прохожим, удалиться от этого места навсегда.

Вытащив из кармана пластиковый пакет, он уже на ходу, прыгая сразу через две ступеньки, упаковал в него револьвер и спрятал за поясом. Теперь в ближайшем киоске он купит несколько влажных салфеток и постарается избавиться от запаха пороха на руках, это нужно сделать обязательно, в такси водила может учуять специфический посторонний запах.

На Брикетный таксист поехал через Куреневку и Оболонь. Собственно, этого его дело, как ехать. Будет на два-три километра дальше, не страшно, пусть человек тоже заработает.

Пролетели под Московским проспектом, и уже на Оболони, затем на кольце левее, на следующем тоже. А вот и трамвайные пути, Джой посмотрел налево, вслед убегающему вагону трамвая. Там дальше, за поворотом, был двор, в котором он вырос, и дом, которой, хочешь не хочешь, а все же был родным.

Уже прошло два года, как умерла мама. Об этом тоже не хотелось вспоминать. Последние годы перед смертью она заметно сдала, жаловалась на плохое зрение и часто громко переспрашивала. Ее беспокоило давление, крутили суставы на погоду, ныло сердце, имела полный набор явных старческих проблем со здоровьем, но как-то двигалась, тянула из года в год.

Умерла внезапно. Нашли ее только через два дня, лежала в комнате на диване, рядом таблетки от сердца. Ему сообщить не смогли, не знали, где и как искать, похоронили без него. Жаль. Как-то и жизнь вся складывалась неуклюже, детство выпало никакое, в армии кровь и смерть, теперь тоже не лучше, вот и мать как следует проводить не смог. Джой тяжело вздохнул, таксист скосил взгляд на него через зеркало.

Да, прошло почти два года. Когда он был последний раз на ее могиле? Когда? Он и не помнит, был один раз за это время и все. Да, нехорошо. Земля уже, наверно, осела, и можно устанавливать памятник. Возможно, на днях он и займется этим вопросом. Возможно. Вот так вот, никого и ничего не осталось. Квартиру, и ту горсовет отобрал. Мать одна была в ней прописана. Конечно, он мог ее переоформить на себя, но этим нужно было заниматься, ходить по различным инстанциям, учреждениям, заполнять, собирать документы, но сначала как-то не до этого было, а теперь по роду деятельности стало просто невозможным, двойная жизнь не позволяла афишироваться. Да, никого и ничего. Мысли сами, словно дрожащие пальцы, цеплялись за слабые неровности на отвесной скале воспоминаний, но тщетно.

Однако ведь было же что-то, друзья, Борька. Были, но где они теперь. А спорт, его боксерский клуб?

С каким трепетным чувством собирался он каждый раз на тренировку и входил в зал. А ринг? Что значит выйти на ринг? Ринг — это не театральная сцена, это ринг, боевая арена, здесь все по-настоящему. На ринге нужно драться, нужно выдержать, выстоять, перетерпеть и либо быть поверженным, или с победно поднятой рукой еще раз доказать, что ты сильнее.

Да, кстати, а что же Ольга? Та женщина, которую встретил на последней тренировке, в своем старом клубе. Он совсем о ней забыл. Но ведь так и надо было. Хотя обещал прийти, кажется, во вторник, а прошло уже больше месяца. А ведь она неплоха собой и, наверно, человек хороший, во всяком случае, ему так показалось — нежная и добрая. Получается, обманул. Нет, не стоит идеализировать. Все в этой жизни гораздо проще.





Глава двадцать седьмая





Уже более двух часов, как Андрей Гордий колесил за Виктором Семеновичем по городу. Объект наблюдения явно никуда не торопился, передвигался по улицам как-то путано, иногда возвращаясь в те места, где некоторое время назад уже был, и при этом ничего не происходило. В одном месте Воробей купил в киоске газету, через полчаса в сквере сел на лавку, полистал ее и выбросил в урну. Около пяти часов вечера Виктор Семенович припарковался у кафе «Гульчитай», определенно, чтобы поужинать. Андрей остановился метрах в пятидесяти от кафе, довольный тем, что, возможно, часа полтора, а то и два можно будет спокойно подремать в машине и не палить впустую бензин. Конечно, потом он внесет это в общие затраты, но пока топливо расходовалось за его счет.

Воробей сел за свободный столик. Марина сегодня не работала, да и было не до нее, день обещал быть насыщенным иными событиями. Есть не хотелось. Заказал чашку крепкого кофе и сто грамм коньяка. Успел сделать три глотка спиртного напитка и один глоток кофе, когда позвонил Цап:

— Ты где, пернатый?

— В кафе. Поздний обед, скажем так.

— «Гульчитай»?

— Угадал.

— Как хвост? — Цап был сухо лаконичен.

— Как репей, прицепился — не отодрать.

— По поводу первой проблемы, — Цап несколько помедлил. — Она решена.

Воробей понимающе хмыкнул:

— Что дальше?

— Где этот Пинкертон затаился? Он на «камри»?