Гортензия в огне

– Она приходила меня навещать? Или она ещё не знает, что она моя невеста?

– Она не знает.

– Вот и пусть дальше не знает. Что за глупая история.

Вошли Брайан и герцог Сильвертон.

– Роджер, как ты себя чувствуешь?

– Сносно, – быстро и очень сухо ответил Роджер. – Ты мой отец?

– Да.

– Тогда память у меня отшибло совсем не так уж серьёзно. Я помню тебя, просто почему-то наши отношения не напоминали должные, и я подумал… – Роджер решил сесть в постели, но сделал неловкое движение и озабоченно глянул на то место, где должны быть ступни: – А вот это я запомнил хорошо. Очень жаль, не так ли?

– Ты был лучшим из крылатых мечников, Роджер, – сказал герцог своему сыну. – Это слишком большая потеря для империи. Сапфир, ко всему прочему, предсказал тебе частичную потерю навыка.

– Ясно. Ну что же… это потом. А сейчас… надо как-то научиться жить без ног.

– Без ног ты не останешься, – заявил, входя, Сапфир. – Все думают, что древнейшие такие целые. Моё правое колено, левое бедро и несколько суставов по всему телу – чистая магия. А слушаются хорошо. Почти все потроха и зубы – магия. Пальцы на руках, кожа на спине, руках, ногах и половина шеи тоже. И тебе мы сделаем ноги, не переживай. Но я могу не только дать тебе часть тела, я могу видоизменять её.

– Как мои крылья? – сощурился Брайан и быстро заговорил: – Может, сделаешь что-нибудь с моими шипами, пока на всю длину не отросли? Я понимаю, церковное проклятие должно быть со мной, но… чудовищно надоели.

Сапфир оглядел потомка и прикусил губу, опустив глаза. Его глаза посерели; старый ясновидящий помолодел.

– Через какое-то время. За определённую цену.

– Ты намерен торговаться со мной? – глухим голосом возмутился Брайан.

– Я… Уоррен, тебе пора идти.

– Эсса? – сразу же насторожился Уоррен. – С ней что-то…

– Ничего серьёзного. Но тебе лучше быть с ней.

– Понял.

– Подожди, – резко выпрямился Роджер. – То, что ты рассказывал о Санктуарии, себе и Эссе… да, не строй удивлённую мордашку – я пришёл в себя чуть раньше и всё слышал. Тебя в последнюю защиту по голове не били?

– О чём ты?

– Видимо нет. А меня били, но даже я понимаю, что то, что ты ощущаешь, вполне реально. А раз так, и оно касается Эссы, то ты должен сделать всё, чтобы защитить её от этого. Сделай всё, что в твоих силах и всё, что можешь. Это же так естественно.

Уоррен смотрел на Роджера, израненного и искалеченного, но пытающегося помогать другу, едва очнувшись от беспамятства. Казалось, Роджер и вправду сейчас встанет и пойдёт, оденется и отправится разбираться со всем, что ещё не помнит.

– Тебе лучше ещё немного отдохнуть, мой мальчик, – мягко сказал Уоррен. – Не напрягай так мозги. Но какое слово из моих молитв о твоём здоровье тебя пробудило?

– "Придурок", кажется, – наклонив голову на бок, Роджер подарил другу любящую улыбку с чертовщинкой в глубине глаз. – Волшебное какое-то слово, не помню почему. Прямо за душу берёт. Потом расскажешь, – и подмигнул.

Уоррен ухмыльнулся и отправился к себе.

Навстречу ему в холл Мэйнери выбежала взволнованная серветка:

– Ваша светлость, принцесса не открывает двери. Леди обеспокоены и уже посылали за вами.

– У себя?

– Её высочество? Да, у себя.

Уоррен побежал к покоям Эссы. Он уверял себя, что не происходит ничего серьёзного, но обеспокоенность серветки передалась ему и усилилась в сотни раз.

– Эсса! – он сломал дверь и вошёл, быстро прикрыв за собой проём. Эсса сидела на полу в луже алой крови и осколках от битых бутылок. Он никогда не видел её пьяной, но сразу понял, что с ней. Выпила для храбрости и вскрыла себе вены. Это случилось не так давно – она подняла на него почти осмысленный взгляд.

– Ах ты негодница, – заскрипел Уоррен. Он даже не знал, что именно так звучит его голос, когда он почти не сдерживает гнев, разочарование и боль, но продолжал выговаривать: – Дрянь! Стерва!

– Я!.. Я вдруг… – она засуетилась, ощутив вину, свою вину перед ним, и попыталась подняться с пола. – Я знаю, о чём ты подумал… но я не это…

– Так что же?! – Уоррен опустился на колени рядом с Эссой и исцелил раны на её запястьях и ладонях. – Почему это повторяется?!

– Нет, я не хотела умирать, Уоррен. Это не…

– Тогда как это объяснить?..


– …Я хотела сделать себе больно.

– Наказать себя за что-то? Мы всё обсудили! Тебе не в чем себя винить!..

– Нет! Уоррен, дурак, ты совсем не понимаешь!..

По вспыхнувшим щекам Эссы потекли слёзы, но на губах появилась вымученная, почти счастливая улыбка. Ох, эти ужасные улыбки Эссы! Стоит возненавидеть их, чтобы избавиться.

– Когда душа рвётся на части, физическая боль кажется такой!.. Она кажется сладкой. Она кажется приятной, бодрящей. Я будто приходила в себя, делая это. Уоррен, Уоррен!.. Резать себя щекотно, когда так больно внутри.

– Что за глупости! Больная идиотка! Скажи эту чушь тем, кто лишился конечностей на защите!.. Скажи это тем, кого забили до полусмерти!..

– Ты… я… Мне так больно! – она отвернулась, спрятала лицо в ладонях и заплакала.

– Эсса, Эсса…

Уоррен уселся рядом с ней и привлёк её к себе. Но она вырвалась, чтобы посмотреть на него с ужасом и воскликнуть:

– Уоррен, ты сидишь на стекле!

– Не зачем так орать. Я почувствовал сразу, как сел. Чуть позже тебе придётся вытаскивать осколки из моего шикарного зада.

– Ну и кто из нас дурак?

– Да, всё верно, однажды я должен был перестать верить в свою неуязвимость. Хорошо, что только так, а не как-нибудь похуже.

Эсса тяжело вздохнула.

– Знаешь, одна из бывших жён Роджера, Луиза, однажды сказала мне кое-что, – припомнил Уоррен. – Она говорила, что однажды у меня появится любимая, у которой будет крупный недостаток, дурная привычка, безумство или что-то такое же неискоренимое. Что-то настолько серьёзное, что раньше не мог поверить, не мог представить себе без смеха или ужаса, что будешь терпеть это. Но однажды вдруг поймёшь, что уже завяз в этом, причём переносишь легко, почти не надрывая душу. Принимаешь этот недостаток или привычку как часть любимого.

– К чему ты это? К тому, что моё постоянное лицемерие, моя подавленность и даже якобы попытки самоубийства… это… ты принял это?

– Нет, не принял. Я ответил тогда Луизе, что если это серьёзный недостаток, то сумею уменьшить его или нивелировать. Сказал, что никогда не приму спокойно то, что должно было меня задевать. Но… я начал понимать её, мои прежние возражения потеряли смысл. Ты превзошла всё, ты подарила мне рай и ад на земле.

– Звучит как ругательство.

– Это оно и есть. Я пытаюсь выразить тебе, насколько серьёзное помешательство ты вызываешь у меня.

– О… А Луиза… Почему ты начал понимать её?

– Я ждал от тебя чего-то подобного этому. Без ужаса, хотя, как все знают, я невероятно сильно люблю тебя.

– Любишь, – она слабо улыбнулась.

– Почему стесняешься сказать, что хочешь боли? Я бы тебе устроил взбучку.

– Когда ты рядом, боли не хочется.

Уоррен посмотрел в глаза Эссы, и она мило улыбнулась ему. Иногда после таких слов он ощущал растекающееся по груди тепло, будто услышал крошечную часть признания в любви. Но вот эти слова можно было отнести к его влиянию как чудотворца, а не того, кто нравится.

– Тебе нужно переодеться и… помочь мне избавиться от пары осколков, – Уоррен отвёл взгляд и демонстративно вытащил небольшой кусочек стекла из колена.

– Ты будто боли не чувствуешь.

– Когда дружишь с двумя драчливыми Сильверстоунами, боль быстро теряет остроту и важность.

– Валери тоже любит подраться?

– Это сложно. После возвращения Роджера с Пенрина всё будто вернулось в первые годы моей с ними дружбы. В ранней юности, как ты могла бы догадаться, священные тексты не останавливали Брайана от того, чтобы врезать тем, кто, как он знает, не обидится, а соберёт зубы, исцелит пасть и с удовольствием врежет в ответ. Ключевое слово – с удовольствием.

– И ты умеешь… с удовольствием?

– Стал бы я предлагать тебе испытать боль в моих руках. Хотя, полагаю, моё удовольствие всё же спортивного и мстительного порядка, а не… Ветреного.

– Люблю тебя за это, – мягко и очень сладко сказала Эсса.

На этот раз в груди стало совсем горячо.



Едва возникла возможность, Уоррен отправился к двойняшкам Росслеям. Ему немного не повезло, и он нарвался на благочинную семейную посиделку с шоколадом и чтением вслух. И любимая всеми Росслеями Мелисса тоже присутствовала. Она-то, единственная леди в доме, и была занята чтением. Но, не смотря на явное обожание во всех взглядах, направленных на Мелиссу, двойняшки всё же не проигнорировали Уоррена и ушли с ним в кабинет Дануина.

Двойняшек Росслеев, как и близнецов Си, было легко отличить друг от друга. Старший, Мэлвин Дануин, не любил стричь свои тёмно-синие волосы, но знал в этом меру и тяготел к тому же стилю, что и Роджер. Его синие глаза, почти того же оттенка, что и у Сапфира, чаще всего смотрели добродушно и светло. В силу происхождения Мэлвин видел ангелоподобных существ. Пусть они казались ему призраками, но почти не бывало такого, чтобы переставал различать их вовсе. Мэлвин как-то раз гулял по столице около трёх свечей, чтобы убедиться, что не потерял способность видеть потустороннее. Но в конце концов его очень расстроил тот факт, что в течение трёх свечей в зоне видимости не оказывалось ни одной живой души, объятой яркими и сильными добрыми чувствами, способными привлечь ангелоподобных.

Тайлер, с его откровенно жёлтыми глазами, обладал копной чуть волнистых пепельно-белых волос, казался замкнутым, тихим и очень вежливым парнем. Он всегда был немного мрачноват, но это легко объяснялось способностью видеть тех, кого до панического ступора боялся Уоррен. Тайлер видел их почти постоянно и с самого рождения. И Уоррен долгое время был единственным, кто, кроме Мэлвина, знал об этом. А эти мальчишки были единственными, кто знал о страхе Уоррена.