Гортензия в огне

– Ты что, хочешь сделать мне приятное в ответ? Я никогда не был более грубым, чем Роджер.

– Это не так. Спроси у Морганы.

– Это ошибочное впечатление. Просто от меня никто не ожидает грубости, а от него ждут солдафонства каждый раз, когда поблизости не оказывается женщин.

– Хм, может быть.

– Господа, нижайше прошу прощения, если прерываю ваш расчудесный обмен мнениями, но я совершенно не могу готовить еду, если хотя бы чуточку не пьян, – показался в коридоре Роджер. – Где тут… крылоскол?

– Сразу с тяжёлого вооружения? – удивился Уоррен.

– Мне же немного нужно. Зато сразу вспоминаются другие времена-а…

– Сильвертон опять отправлял вас на кухню в наказание за драки? – догадался Уоррен. – Такого не было лет четыреста.

– Я разбил Роджером любимую кушетку Оливии, – признался Брайан. – Она не плакала, конечно, но расстроилась и выглядела жутко несчастной. Я уже продумывал побег, а он всего лишь!.. Ты представь, всего лишь отправил нас на кухню.

– Почему всем достаются нормальные отцы, и только этот считает нас детьми, которых возможно воспитывать в тысячелетнем возрасте? – задал риторический вопрос Роджер.

– Потому что вы начали разбивать друг другом мебель, – тем не менее ответил Уоррен. – И потому что не близки со своим отцом. Если отец и сын близки по духу и мировоззрению, то между ними существует понимание. А перевоспитать отцы пытаются лишь тех сыновей, которых не могут понять. Иначе говоря, это попытка отца сблизиться с сыном. Тысячу лет Сильвертон не оставляет попыток. Может, пора тебе поискать путь ему навстречу?

Роджер нахмурился, резко отвернулся и пошёл на кухню.

– Твои слова его растрогали, – пояснил Брайан. – Ему бы хотелось, чтобы так было… А ты, оказывается, умеешь выдавать глубокомысленные сентенции, – и посмотрел с интересом и подозрением, после чего, тут же, мазанул высокомерным взглядом: – Хотя про отца всё же чушь сказал… м-м… несусветную.

Уоррен только рассмеялся. Близнецы вели себя с ним именно так, и не важно было, кто из них кто. Обозвать друга глупцом, когда он сказал что-то стоящее, назвать соломой его признанное прекрасным золото волос или начать доказывать ему, что очередная избранница его совсем не любит, особенно если явно любит – это в порядке вещей для Роджера и Брайана. Уоррен считал это их формой лести. Потому что если что-то действительно было не так, они смеялись и спрашивали, заметил ли он, что его жизнь катится в пропасть. Или сразу становились очень ласковыми и разговаривали с ним негромко, тщательно подбирая слова.

В эту ночь близнецам-маркизам вздумалось предаваться сладкой жизни: они поочерёдно изощрялись в приготовлении шоколадного мусса и составляли ему компанию на обзорной площадке на крыше. Брайан ушёл спать под утро, а Уоррен с Роджером встречали рассвет.

– Обожаю рассветы, – признался Роджер в который раз в жизни, глядя на расцвеченный оранжевым и розовым восток.

– Я не люблю такие рассветы, как сегодня, – отозвался Уоррен, имея в виду напряжение из-за непредсказуемости Ветреного и его порочных желаний.

– Ты нервничаешь как совсем молоденькая жена, отпустившая мужа на войну.

– Лучше расскажи мне о Ветреном.

– Есть особые причины говорить об этом самородке?

– Он сын Классика, а тот – головная боль вашего семейства.

– Я слышал, Классик – внук твоего отца.

– Да, Эсса сказала мне.

– Я упомянул это не с целью сообщить информацию, Уоррен, а с целью узнать что-то новое. Я случайно услышал об этом во время твоей свадьбы. Сапфир же молчит об этом так, будто открой он рот, у него оттуда высыплются все деньги, припасённые на старость.

– Хм… Мой отец предпочёл извиниться и почти никак не прокомментировать всё это. Сказал, что восстанавливал царство перевёртышей после того, как завоевал его и… женился на варледи. А Классик… появился буквально подле него, рос под его управлением. И был с ним какое-то время, но ушёл.

– Значит, никто из древнейших перевёртышей не может знать так же хорошо, как Классик, на что способны крылатые.

– Не совсем так. Отец уже тогда был не просто крылатым. Он к тому времени уже был легендарной личностью.

– И при этом Сапфир – ещё старше. Сколько же нашему старикану веков?

– Да уж… А зубы-то! До сих пор целы.

– Вот для чего ему ясновидение – чтобы зубы сохранить. Это его настоящая цель!

– А судьба империи… так, прикрытие… – серьёзно отозвался Уоррен.

Роджер всё-таки издал тихий смешок.

– Милый, я тебя обожаю, – проворковал Сильверстоун, – так приятно, что ты успел вернуться до защиты.

– Начинается… – протянул Уоррен. – Ты же не будешь сейчас?..

– О, детка… но разве ты не рад, что нам удалось увидеться и вот так побыть вместе?

– Ты используешь какие-то странные формы слов. Я подозреваю, что будь я женщиной, ты говорил бы мне то же самое, слово в слово.

– Вполне возможно, – скривил губы Роджер, став очень серьёзным. – Но ведь я очень люблю тебя и Брайана. Что в этом плохого?


– Пожалуй, ничего. А помнишь вооружённый конфликт в Саутлоке на твоё трёхсотлетие?

– В Саутлоке?

– Бунтарь из фермеров королевства Пириет, стихийно собравший войска и объявивший изгнание крылатых с Клервинда.

– Всё, вспомнил. Отец послал меня с дядюшками Ферди, Полом и Тоби с кузенами на помощь вашим отрядам.

– Мы до чёртиков напились вечером, а на утро вызвались послами. И пока летели, понятия не имели, убьют нас или нет.

– Дядюшка Тоби ещё не хотел отпускать тебя. Мол, ты слишком красив, чтобы умирать вместе с таким отбросом, как я. Мой дядюшка, но отпускать не хотел тебя!.. Ох, нынче Сильверстоуны друг друга ценят много больше!..

– Рад за вас, но я не об этом.

– А о чём?

– Мы тогда тоже не знали, чем всё закончится. Но благодаря…

– …Твоей красоте…

– …Твоему беспределу…

– …Мы справились, – улыбнувшись, закончил Роджер. – Но на этот раз ни мои шокирующие выходки, ни твоя красота и редкие проблески ума нам не помогут.

– Уверен?

– Нет. Но с помощью беспредела я таки смогу пережить твою смерть, если вдруг твоя красота исчезнет навсегда, – широко улыбнулся Роджер.

– Шансов на выживание у меня куда больше, чем у тебя, – "отомстил" Уоррен, напомнив другу о смертельном риске.

– Я удивлён, как это Джулиан, учитывая твой дар, не замыслил усадить тебя подле себя в штабе? – вдруг встрепенувшись, резко повернулся Роджер к Уоррену.

Он никогда не обижался, если только не мог извлечь от этого выгоду. Только копил отчаяние глубоко внутри себя до того самого момента, когда в очередной раз напивался и шёл к Уоррену, Брайану или сыновьям, чтобы нечленораздельно прорыдать "Меня все ненавидят!"

– Я убедил его, что буду полезнее на своём прежнем месте, – ответил Уоррен. – Мне почему-то показалось, что пользоваться даром Единого не правильно.

– Как? Пользоваться ясновидением для защиты Сапфиру Единый что-то не запрещает.

– Но строить тактику боёв на моём даре глупо, учитывая, что мне угрожает чудовищная сущность из Три-Алле. Вдруг я просто не доживу до первого дня боёв? А ещё вся стратегия защиты должна была быть перестроена, если бы планировалось пользоваться мной. И весь этот год я только и делал бы, что знакомился с каждым рядовым трёх видов войск. А ничья память не настолько хороша, чтобы удержать столько имён и лиц, поверь мне.

Уоррен действительно обладал замечательной памятью, но всё же никто в действительности не мог поверить, что он запомнит всех, кого нужно было бы запомнить для стратегии, основанной на даре. Ему легче было слушать о том, кого надо найти, находить этого разумного и тут же забывать о нём.

Но не всегда получалось забыть.

Спустя всего несколько свечей после того, как Уоррен лёг поспать, у него так разболелась рука, что больше спать просто не получалось. А затем прибыл мужчина из деревни неподалёку, чтобы попросить найти его дочь, которая не вернулась от подруги два дня назад. Он так подробно описал её, что Уоррен очень хорошо представил девушку и… не смог почувствовать. Это значило, что пропавшей либо не существовало никогда, либо она мертва. В обоих случаях следовало молиться… и Уоррен, пережив первые полсвечи в облаке неверия, а потом и горя несчастного отца, написал Даймонду Лайту.

– Он – принц империи. Я не уверен, что он займётся поисками тела вашей дочери даже если это действительно в его силах, – сказал Уоррен гостю, едва дышащему от потрясения. – Но я попытаюсь.

Эсса вдруг оказалась рядом.

– Он человек, Уоррен, ты не заметил? – внимательно посмотрела на него принцесса.

– Да, заметил.

– Пошли исцеляющую волну на его сердце. У людей так бывает – они могут умереть от сильного горя. Сердце не выдерживает.

– Хорошо, – сел рядом с гостем Уоррен и призвал в руку исцеление. – Позови кого-нибудь из крылатых, чтобы подменили меня.

Эсса ушла, а Уоррен смотрел ей вслед.

Она – человек. Вышла замуж за жестокого по всем меркам перевёртыша и была вынуждена спать с его отвратительным сынком. Родила драконов, любила их и гордилась ими, а затем как-то пережила их смерти. Не слишком ли много для одной человеческой женщины? И сейчас, испытывая то, что ему не суждено понять, она раз за разом встречает крушение своих надежд. Она верит в Классика, восхищается Кардифом, спит с Уорреном, но так хочет любить!.. Любить по-настоящему того, кто, несомненно, ответит ей тем же. Хочет любить своего ребёнка, родить которого у неё не получается. Как выдерживает её сердце? Насколько же в ней сильны надежда и чувство долга перед отцом и империей, чтобы переносить каждый новый день и не забываться в иллюзиях?

Даймонд Лайт собственной персоной возник прямо перед Уорреном. В комнате сразу будто стало значительно светлее, а время остановилось. Даже отец пропавшей как-то успокоился, засмотревшись на Красивейшего. Тот перевёл взгляд с Уоррена на его гостя. Ставший было жемчужным, воздух прояснился. Зато всё вокруг стало более красивым.

– Я не могу найти её тело, потому что она для меня – не вещь, – твёрдо сказал принц Лайт, несколько разрушая возникшую было странно-приятную, но такую неуместную атмосферу, похожую на сон. – Но я могу найти то, что на ней было. В чём она ушла из дома?

– На ней была алая блузка, цепочка с золотым кулоном в виде свернувшихся сухих листьев и клетчатая коричневая юбка на ремне, – медленно проговорил отец пропавшей. – Сапожки… кажется.

– Летом?

– Шёл сильный дождь. Да, она взяла мой зонт и матушкин плащ. Серый.

Даймонд с отстранённым видом посмотрел в окно и сказал:

– Я знаю, где всё это. На кулоне есть зелёный камешек?