Город псов

— Ну, так твоя Рокси пусть при тебе и останется, — отрезал Гурвин. — Соберем, всех соберем.

— Хорошо, соберем, — сдался Марков. — И что потом, травить?

— Травить нельзя. Ты представь, какой скандал поднимется.

— Я не представляю такого варианта, при котором он не поднимется, — проворчал хозяин дома.

— Тут ты прав, — согласился Гурвин, — шум будет в любом случае, но травить точно нельзя. Если фонд взялся организовать этот питомник, то за качество пищи он тоже отвечает. К тому же собаки — это ж тебе не люди, им от просроченной колбасы ничего не будет. Чем травить? Крысиным ядом? Что мы потом прокурорам скажем? А Маргарите? Какой вой она поднимет?

— У меня от твоих вопросов голова болеть начинает, — поморщился Марков. — Ты ведь по-любому уже сам все решил. Так не тяни, рассказывай.

— Да что тут придумать, Коль, — усмехнулся Гурвин, — ты прав, скандал будет грандиозный, и копать, значит, будут по-настоящему, даже Шубин не сможет это дело прикрыть. Какие из этого выводы? Выводы такие. У нас, у фонда, как у организации, все должно быть в идеальном порядке, документы, условия содержания, техника безопасности и вся остальная дребедень, какая только бывает. Но! — Григорий Александрович артистично щелкнул пальцами, — человеческий фактор. Например, сторож, в нарушение всех имеющихся должностных инструкций, которые надо будет не забыть сделать, притащил в сторожку газовый баллон, чтобы готовить пищу. И баллон этот самым неожиданным образом вдруг взорвался. Бамс, — Гурвин вновь щелкнул пальцами, — сторожка в огне, огонь перекидывается на остальные постройки, пожарные приезжают быстро, но не настолько, чтобы успеть кого-то спасти. Следствие устанавливает виновного, но виновный уже наказан, так крепко спал и не успел выбежать из сторожки. На этом все кончено. Думаю, правда, потом опять скинуться придется.

— На взятки? — деловито уточнил Марков.

— На памятник, — усмехнулся Гурвин, — поставим на месте пепелища гранитный крест метра три высотой.

— Это ж собаки, — удивился Марков, — им разве крест можно ставить?

— Ну как великомученикам. Почему нет? — пожал плечами Гурвин. — Если нельзя крест, поставим памятник. Представь, сидит пес и воет на луну. Красиво будет!

— Вот у тебя фантазия пашет, — восхитился Марков, — с такой головой тебе точно не в мэры идти надо. Ты, Григорий, мог бы гораздо дальше пойти.

— Нет уж, спасибо, — покачал головой Гурвин, — мне и поближе неплохо. Всегда надо знать, где остановиться. А то забредешь туда, откуда и дороги обратной нет.

— Я вот только со сторожем не очень понял, — Николай задумчиво теребил мочку уха, — ладно, собаки, а это, как ни крути… человек, — удивленно произнес он последнее слово.

— Ой, — голос Гурвина звучал насмешливо, — ой, как мы за ночь размякли. Вчера ты был не такой мягкосердечный, аж зубами скрипел, когда Ваню вспоминал. Что, в округе мало алкоголиков? Найдем такого, кому все равно помирать скоро. Чуть раньше, чуть позже — не велика разница.

— Не боишься, — Марков пристально рассматривал собеседника так, словно видел его впервые, — грех на душу брать? Когда-то ведь спросят. — Он устало закрыл глаза и тихо повторил: — За все спросят.

— Спросят, непременно, — ухмыльнулся Гурвин, — я сегодня обедал с Шубиным. Между делом поболтали немного.

— И что интересного? — как можно безразличнее спросил хозяин кабинета, однако от собеседника не ускользнули напряженные интонации в его голосе.

— А чего ты так заволновался, Коля? — Гурвин подался вперед и попытался заглянуть приятелю в глаза, — есть из-за чего?

— Эти опричники и без всякого «чего» человека схомутать могут, — угрюмо отозвался Николай, — а этот Шубин, помяни мое слово, гнилой насквозь. Думаешь, если ему деньги платишь, ты его купил? Ничего подобного, это он сам тебя купил, а теперь ждет, когда можно будет продать подороже, чтоб сразу бах — и новая звездочка на погоны.

— Он у меня на такой цепи сидит, — нервно отозвался Гурвин, — что если куда из лодки сигануть решит, то эта цепь его сразу на дно и утянет. Так что не драматизируй, не надо. А вот ты сам нервничаешь не без повода. И мне кажется, я этот повод знаю.

— Да неужто, — начал злиться Марков, — поделись сокровенным.

— Этот следователь, тот, который из области, думает, что кто-то специально совершил все убийства так, чтобы в итоге пришли к Ивану. А раз так, этот кто-то к Ивану неровно, я бы даже сказал, очень неровно дышит. И сейчас все местное управление занято тем, что составляет список тех, у кого с писателем были конфликты. Интересное занятие, верно? — Гурвин подмигнул собеседнику. — Только я тебе сам скажу, Николай, Иван, он ведь у нас неконфликтный товарищ, он ведь все больше отшельничает, редко, когда из своего гнезда выбирается. Так что список этот небольшой будет. Совсем небольшой — две, ну, максимум три фамилии.

— И моя будет в списке, — хрипло произнес Марков.

— Это вопрос или утверждение? — полюбопытствовал Гурвин. — Хотя не важно, в любом случае ответ один. Будет. Причем на первой строчке. Хотя почему я говорю в будущем времени? Все уже в настоящем.

На некоторое время в кабинете воцарилась многозначительная тишина.

— Только это еще не все, Николай, — лицо Гурвина сделалось совсем мрачным, — они ведь пошли дальше.

— Это куда? — Марков протянул руку к бокалу с недопитым виски. — Дальше вроде некуда.

— Они устанавливают, где были люди, попавшие в этот список, на момент убийств. Во всяком случае, пытаются установить, кто в эти дни покидал город.

Марков удивленно, несколько заторможенно, словно в замедленной съемке, рассматривал окровавленную руку, потом перевел взгляд на пол, усеянный мокрыми осколками. Гурвин удивленно смотрел на только что раздавившего в руке бокал приятеля.

— Я так понимаю, у нас есть проблема? — наконец осторожно поинтересовался Григорий Александрович.

— Нет, — хмуро покачал головой Марков, — никаких проблем у нас нет.

Весь его вид и мрачный, полный скрытой угрозы голос говорили об обратном. Гурвин вдруг почувствовал себя неуютно и бросил небрежный взгляд на часы.

— Тебе надо заняться рукой, да и я уже засиделся. — Он встал, застегнул пиджак на две пуговицы. — Надеюсь, весь разговор останется между нами.

— А что, может быть по-другому? — Марков по-прежнему рассматривал изрезанную руку, затем поднес ее ко рту и, словно поцеловав, коснулся ладони губами. Когда он убрал руку от лица, на его губах и вокруг рта остались окровавленные отпечатки.

Гурвин невольно попятился, затем, совладав с собой, остановился и осуждающе покачал головой.

— Коля, ты береги себя.

— Ты тоже, Гриша!


Марков улыбнулся жуткой кровавой улыбкой и помахал приятелю растопыренной пятерней, с которой на пол, не переставая, падали алые капли. В этот момент он сам — высоченный, плечистый, с мощной шеей и перемазанным в крови лицом — напоминал какое-то древнее чудище. Гурвин уже приоткрыл входную дверь, когда за спиной раздался хриплый голос:

— Не спеши.

Гурвин замер и медленно обернулся. Марков стоял совсем рядом, покачиваясь из стороны в сторону.

— А скажи мне, Гриша, такую вещь — что потом с этим Кроносом в итоге приключилось?

— Ничего особенного, — пожал плечами Гурвин, — убили его. Сын и убил. Зевс, слыхал про такого?

Лишь когда «ренджровер» выкатился из неохотно распахнувшихся ворот, Гурвин почувствовал, как охватившее его напряжение немного спало. Он выезжал из переулка, когда фары внедорожника осветили растущие вдоль дороги аккуратно подстриженные кусты сирени. В какой-то момент Григорию Александровичу показалось, что из густых зарослей на него пристально смотрят чьи-то глаза. Это ощущение было совсем мимолетным, внедорожник свернул, и кусты сирени утонули в темноте, однако этих мгновений Гурвину хватило, чтобы понять — взгляд этот был совсем не добрым.





Глава 5

Писатель и читатель




Иван Андреевич сидел на террасе своего дома, удобно устроившись в одном кресле и закинув ноги на второе. Укрытый мягким клетчатым пледом, в вязаной зеленой шапочке с белым помпоном, которую он натянул на самые уши, писатель выглядел достаточно забавно.

— Рад вас видеть, — он приветливо помахал рукой Лунину, — можно я не буду вставать, а то я тут так хорошо пригрелся?

— Да, конечно, — улыбнулся Лунин, усаживаясь в свободное кресло, — вижу, у вас сегодня хорошее настроение.

— Да уж, неплохое, — кивнул Короленко, — с утра мысли хорошо шли, за пару часов написал столько — порой за весь день такой объем из себя выдавить не получается. Да и Иришка сегодня получше себя чувствует, если так и дальше пойдет, то, может, завтра вас наконец с ней познакомлю.

— Вы только тогда предупредите меня с утра, — попросил Лунин, — я хоть цветы куплю, а то ведь как-то неудобно с пустыми руками.

— Ладно, разберемся, — добродушно махнул торчащей из-под пледа рукой Короленко, — сейчас Фадей вам тоже плед принесет, а то сегодня поддувает немного.

— Да, лето кончилось, — с грустью согласился Лунин, — скажите, а вы что, каждый день пишете?

— Стараюсь, — кивнул Короленко, — у писателей ведь, сами понимаете, нет ни рабочего дня как такового, ни выходных. Любой день для нас может быть и субботой, и понедельником, на свое усмотрение.

— Можно позавидовать, — хмыкнул Лунин.

— А вот и нельзя, — покачал головой Иван Андреевич, — на самом деле требует очень больших усилий, чтобы самому для себя субботу превращать в понедельник. А с учетом того, что суббота, как я сказал, — это любой день недели, то и усилия приходится прикладывать постоянно.

Бесшумно ступая, на террасе появился Фадей. Одной рукой он держал зажатый под мышкой плед, другой нес здоровенный, поблескивающий на солнце медью кальян.

— Вы же курите, так что от кальяна, думаю, не откажетесь? — запоздало уточнил Короленко.

— Почему бы и нет, — пожал плечами Лунин, заворачиваясь в теплый, словно лежавший до этого на печи, плед.

— Тогда, может, еще и по аперитивчику? — Короленко с аппетитом причмокнул губами. — Фадей, достань, пожалуйста, из холодильничка.

Илья недоверчиво разглядывал две появившиеся на столе рюмки, заполненные зеленоватой жидкостью, от которой исходил непонятный травянистый запах. Иван Андреевич сам очистил от кожуры мандарин, отломил половинку и протянул Лунину.

— Держите. Под абсент ничего лучше мандаринки и быть не может.

— Прямо так будем, не разводя? — удивился Лунин.

— Именно так. Никогда не разводите абсент, все эти фокусы с водой и сахаром придумали французы для дам светского общества. Коктейль из абсента все равно выйдет никакой, а вот эффект теряется напрочь.

Лунин залпом опрокинул в рот холодную жидкость и поспешил проглотить дольку мандарина. Тем временем Фадей раскуривал уже начиненный всем необходимым кальян.

— Ох, хорошо. — Короленко, поставив на стол пустую рюмку, блаженно откинулся на спинку кресла. Вот видите, до обеда у меня был понедельник, а теперь — раз, и уже суббота.

— Похоже, что и у меня тоже. — Илья настороженно прислушивался к ощущениям своего организма, но ничего необычного пока не почувствовал. По телу разливалось приятное тепло, настроение, которое и так было неплохим, стало еще немного лучше. Все точно так же, как после первой рюмки водки или коньяка. Хотя, нет, после коньяка расходящаяся по телу теплая волна обычно была мягче и неторопливее.

— Ну почему? Если у вас есть какие-то вопросы, не стесняйтесь, спрашивайте. Поговорим по душам. Так сказать, как писатель с читателем.

Фадей придвинул кальян на центр стола, молча положил перед Луниным мундштук и удалился.

— Какой он у вас… тихий, — одобрительно заметил Лунин, делая первую затяжку.

— Фадей-то? — с усмешкой отозвался Иван Андреевич. — Это да, есть такое дело. Ему бы чуть ума побольше, цены б ему не было. Хотя, — наморщил лоб писатель, — будь он поумнее, так он бы у меня и не работал. Так что пусть таким и остается. Как кальян?

— Очень, очень недурственно, — Лунин протянул трубку Ивану Андреевичу, — расслабляет. Запах только такой, своеобразный. Там вообще что намешано?