Горюч камень Алатырь
Часть 21 из 43 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Зажмурившись так, что заболели веки, Лидия вспомнила вчерашний разговор с любовником. Так же, как сейчас, горела свеча, металась за окнами страшная снежная мгла, а в трубе верещал ветер.
– Как страшно… – бормотала она, зябко прячась под одеялом. – Езус-Мария, как же здесь тоскливо всё и страшно! Край земли, край людей… Боже, зачем, зачем я так одинока? И за что?.. Вольдемар, да оставьте же, право, сколько можно?!.
– Помилуй, Лидуся, да ведь оторваться невозможно! – Тимаев жадно, безотрывно целовал её руку. Лидия с досадой высвободилась, откинула одеяло, села.
– Да перестаньте же!.. Послушайте, мне нужно говорить с вами о деле!
– Лида, господи, да зачем же? – лениво потянулся он. – Мне и на службе хватает разговоров о делах! Я полагал, что хотя бы с тобой можно забыть об этих каторжных рожах и заводской грязи… Лидочка, богиня моя, Афродита… как же с тобой хорошо! Я и не мечтал найти в этой дыре такое божество!
– Воль-де-мар!!! Вы, ей-богу, несносны! Скоро утро, вам пора идти, а я…
– А ты так нестерпимо хороша, что я просто сил в себе не нахожу… – Тимаев осёкся, увидев, что из темноты на него смотрят сузившиеся от злобы глаза женщины. – Бог мой, Лидуся, что стряслось? В самом деле какое-то несчастье?
Лазарева сквозь зубы произнесла два слова, и Тимаев сразу же перестал улыбаться. Встал с постели, прошёлся по комнате, остановился у окна. Лидия напряжённо следила за ним взглядом.
– Лидуся, ты… уверена?
– Разумеется! Будь я не уверена, неужто стала бы говорить? Боже мой, как все мужчины одинаковы! И вопросы-то всегда одни и те же!
Тимаев искоса взглянул на неё. Помолчав, спросил:
– Лидуся, чем же мне тебе помочь? Я бы ни на минуту не задумался жениться на тебе, но ты – замужняя дама…
– …и для вас в этом спасение!
– Ну-у, зачем же ты так!.. Ты знаешь, что я люблю тебя!
Она досадливо отмахнулась. Сквозь зубы произнесла:
– Нужно немедленно, поймите, немедленно что-то делать! Промедление сейчас – это просто гибель! Если увидят, если станет заметно…
– Послушай, но ведь это положение… м-м… естественно для замужней особы! Я уверен, что…
– Болван! Весь завод знает, что мы с мужем живём порознь!
– Ну-у, это как раз глупости…
– Не глупости! Не глупости! Лазарев спит и видит, как избавиться от меня! Чтобы немедленно жениться на своей каторжной мерзавке! Если я окажусь в положении… сейчас… Боже мой! Я пропала, видит Бог, пропала… Мне ведь даже жить нечем! Да ещё с младенцем! Лазарев сразу перестанет содержать меня: он хоть и болван, но не настолько же! Я умру с голоду, понимаете вы это?!. О-о-о, лучше сразу в колодец головой!
– К чему такие меры? – пожал плечами Тимаев. Разговаривая, он одевался – спокойно и неспешно. – Ведь ты – женщина и лучше меня знаешь, что необходимо… Есть же, я полагаю, способы…
– Безусловно, есть! – язвительно перебила она. – В Петербурге! А не здесь, в этой вашей каторжной дыре! Дьявол, дьявол, и надо же было так глупо… Ведь, казалось, всё делала для того, чтобы… Вольдемар, да что же вы молчите?!
– Лидочка, но что же я могу? – пожал Тимаев плечами. – Я не врач, и нужных знакомств у меня не имеется. Вероятно, лучше поехать в Иркутск… найти там… право, я теряюсь… бабку какую-нибудь…
– О-о-о, замолчите… Как в все одинаковы… Чуть что – в кусты!
– Лида, ты несправедлива! Когда успокоишься, то поймёшь: я в самом деле тут бессилен! Мне никогда не приходилось заниматься такими комиссиями! Если желаешь, могу дать тебе денег и… Ты с ума сошла!!!
Слова его потонули в звоне и грохоте: Лидия метнула в его сторону жестяную миску, которая ударилась о стену.
– Лида! Ты перебудишь весь дом! Не понимаю, чего ты ждёшь от меня!
– Трус! Подлец! Болван! Разумеется, не понимаете, где вам! Вы же меня так безумно, так смертельно лю-у-убите! – рыдая, выкрикивала Лидия. По её перекошенному от ярости лицу бежали слёзы. Тимаев делал ей отчаянные знаки, оглядываясь на дверь и призывая к молчанию, но куда там!..
В запертую дверь осторожно заскреблись.
– Пани Лидя… Что стряслось? Водички подать?
– Пошла, дура, вон!!! – бешено завопила Лидия. В Тимаева полетел один башмак, за ним – другой. Вылетев из постели, она кинулась к печи, схватила кочергу… но тут и Тимаев пришёл в себя – и схватил Лидию в охапку, крепко стиснув её, как бочку – обручем. Она вырывалась, дёргалась, но начальник завода держал крепко.
– Пустите… пустите… мерзавец вы!
– Вот так-то лучше. Успокойтесь. Вам надобно выпить воды с лавровишневыми каплями и прийти в себя. У вас истерика, – нарочито спокойным и медленным голосом говорил Тимаев. Он так откровенно гордился собственным самообладанием, что Лидия стихла и с отвращением посмотрела на него.
– После мы с вами поговорим об этом. Но постарайтесь покамест держать себя в руках. Вы взрослая разумная женщина. Глупо кричать и плакать. Нужно искать выход из положения – вот и займитесь этим. Если что-то придумаете – известите меня, я, со своей стороны, сделаю всё, что должен.
– Подите вон! – с ненавистью перебила его Лидия, вырвавшись, наконец, из его рук, – Подите вон. Я вас ненавижу, низкий вы человек!
Тимаев с достоинством вздохнул, снял со спинки стула сюртук и вышел за дверь.
Сейчас, вспоминая этот разговор, Лидия вынуждена была признать, что погорячилась. Не стоило кричать, впадать в ажитацию… ну что, в самом деле Вольдемар мог сделать? Скотина и животное, как все мужчины… только что денег даст, это они умеют. Но что толку в деньгах, если не знаешь, куда с ними кинуться? Безусловно, на поселениях есть бабки… Но ведь это нужно узнавать, расспрашивать, наводить справки, а у кого?! У местных куриц, которые ей пока ещё сочувствуют всей душой? Но стоит той же полицмейстерше узнать, что несчастная, покинутая мужем госпожа Лазарева беременна бог знает от кого… Впрочем, можно зарыдать, пожаловаться на Базиля, на его пьянство, на то, что он во хмелю посягнул… и принудил её силой… и она ничего не могла сделать, ведь супружеский долг… Это всё, конечно, очень легко, – но ведь могут же и не поверить! И младенец ей вовсе ни к чему… Дьявол, дьявол, дьявол… всё против неё! И ведь только собралась упросить Вольдемара, чтобы поляков услали куда-нибудь с завода! Пусть даже и обратно в рудники, какая разница… Он бы сделал это для неё, непременно сделал бы, – а теперь что? Живи, трясись, и живот со дня на день начнёт расти… Надо будет посоветоваться хотя бы с Пранькой! Она, кажется, всё здесь знает, любую бабку найдёт… Главное – поскорей!
– Пранька! – позвала Лазарева, поворачиваясь к двери. – Пранька, дур… – и осеклась.
Из-за стены послышались голоса: чуть слышное бормотание горничной перебивалось мужским голосом. В сенях говорили по-польски, и ошеломлённая Лидия ещё не успела осознать, что это значит, – а дверь уже хлопнула, коротко проскрипели под быстрыми шагами половицы, – и в горницу вошёл Вацлав Стрежинский.
– Добрый вечер, пани Лидия, – спокойно сказал он, прислоняясь спиной к дверному косяку. На его широких плечах красовалась та же потёртая пехотная шинель, в которой он был два месяца назад на балу у Тимаева. Отросшие волосы были слегка растрёпаны и засыпаны снегом, светлая прядь падала на высокий лоб. Холодные серые глаза смотрели на Лидию без всякого выражения. Оцепенев от страха, не в силах пошевелиться, Лазарева глядела на него. В трубе, нарушая мёртвую тишину, визжал на одной ноте обезумевший ветер.
Стрежинский первым нарушил молчание.
– Не вздумайте кричать, – не повышая голоса, посоветовал он. – На улице страшная метель, никто вас не услышит.
– Вацлав… неужели… Вы же не убьёте меня? – севшим от страха голосом спросила Лазарева. – Вы рыцарь… неужели вы будете мучить женщину?
– Вы не женщина, а животное, – невозмутимо заметил Стрежинский. – Но убивать я вас не стану. Вы нужны мне для дела.
– Я?.. Для дела?! Но для какого же? – забормотала Лазарева, лихорадочно прикидывая: не упасть ли в обморок.
Стрежинский вдруг одним прыжком оказался у стола.
– Не вздумайте лишаться чувств: у меня мало времени! Сядьте, сядьте ровно и не закатывайте глаза, иначе я ударю вас головой о стену! Слушайте! Нам необходимо бежать отсюда! И вы нам поможете.
Услышав о том, что её не убьют, Лидия испытала такое страшное облегчение, что чуть было в самом деле не лишилась чувств. По спине струйками бежал тёплый пот, руки дрожали, и женщина поспешно спрятала их под скатертью. Стрежинский наблюдал за нею, чуть приподняв брови. На его лице застыло презрительное изумление.
– Что вы здесь делаете, пани Лидия? – спросил он, глядя на то, как Лазарева силится взять себя в руки. – Приехали к мужу, зачем? Неужели помирились? Я, признаться, в первый миг даже испугался, увидев вас! Подумал, что с ума сошёл.
– Вы? Испугались? Сошли с ума?! – криво, дрожащими губами усмехнулась она. – Полноте… Вы слишком не человек для этого, пан Вацлав.
Стрежинский ничего не ответил: лишь тонкая морщинка в углу его губ сделалась резче.
– А уехала я из-за ваших друзей! – осмелела Лазарева. – Таких же полоумных, как и вы! Мне стали приходить ужасные письма с проклятиями! Какие-то люди, встречаясь со мной на лестнице, грозили мне смертью! А в чём я была виновата? Меня запугали в полиции, на меня кричали, мне угрожали кандалами, сырой камерой! Меня некому было защитить, а я всего лишь…
– А что же ваш любовник полицмейстер? – пожал плечами Стрежинский. – Неужто он лично пугал вас крепостью? После того, как вы донесли на меня и ещё на десять человек? Я, право, думал, что вам медаль дадут. За заслуги перед отечеством!
Лидия глухо рыдала, обхватив плечи руками. Стрежинский поморщился, брезгливо отвернулся.
– Перестаньте!
Рыдания.
– Прекратите, пани!
Душераздирающий всхлип. Тогда Стрежинский схватил женщину за плечи и несколько раз довольно сильно встряхнул. Лидия захлебнулась слезами, умолкла, отпрянула к стене.
– Пу… пустите…
– Так будет лучше, – спокойно сказал Стрежинский, вытирая руки о рубаху. – Утритесь и слушайте меня. Волею случая мы оказались здесь, и я встретил вас. Думаю, это рок. Вы мне отвратительны, но выбора у меня нет. Нам нужно бежать из Сибири, и чем скорей, тем лучше.
– Но… Вацлав… чем же я…
– Можете, – холодные глаза в упор смотрели на неё. – Можете, иначе меня не было бы здесь. Вы свободная женщина, вы пользуетесь покровительством начальника завода… и не делайте таких глаз, вельможная пани! То, что вы – курва, знает самый последний жиган на этом заводе! И только посмейте зарыдать, я вам проломлю голову! За себя! За Збышека! За Казимира! За Козулю, Маржевецкого и Агронского, которых повесили по вашему доносу! Вы живы лишь потому, что ещё нужны мне и общему делу! Этой весной мне необходимо быть в Варшаве, – и я там буду!
– Но что же я могу?! – завизжала, потеряв самообладание, Лидия. – Вы в самом деле безумны! Я не могу вывезти вас с завода под своей юбкой, сумасшедший вы! Не могу перестрелять караульных у ворот! Куда вы денетесь в тайге посреди зимы?! На что вы рассчитываете? На вашу страсть к борьбе? Будете петь среди сугробов «С дымом пожаров», читать Мицкевича медведям и тем самым…
– Перестаньте, я вас ударю, – ровным голосом сказал Стрежинский, и Лидия сразу же поняла, что он это сделает. Умолкнув, она прижалась спиной к стене, закрыла глаза.
– В тайге сейчас можно только замёрзнуть. Это не то, что нам нужно, – невозмутимо продолжил Стрежинский. – Нам нужно оказаться в Иркутске. Всем нам троим. Дальше мы, смею надеяться, справимся сами.
– Сами? Без денег? Без паспортов? С кандальными отметинами на руках? – с неподдельным ужасом и изумлением прошептала Лидия. – Но это же… Вы просто…
– Это уже не ваша забота, – перебил Стрежинский. – Я даю вам три дня на то, чтобы вы нашли способ вывезти нас в Иркутск. Наврите что-нибудь вашему любовнику: вам в этом искусстве нет равных. И помните: одно лишнее слово – и…
– Что же вы мне сделаете? – сощурилась Лидия. – Что вы мне сделаете, Вацлав?! Не спорю, вы напугали меня… но вы на каторге, смею вам напомнить! За вами следят, вы каждый день должны являться к полицмейстеру! И пусть вас не вводят в заблуждение эти приёмы у местных дам! Только у москалей такое возможно: государственных преступников вводить в гостиные государевых же слуг! Да ещё сочувствовать их каторжанским отрепьям! Дай волю этим курицам, они бы украсили ленточками ваши кандалы! Но вы же не дурак, вы понимаете, что одно, всего одно моё слово – и вы снова окажетесь в рудниках?!
– Вам же будет лучше, если это слово останется при вас, – бесстрастно заметил Стрежинский. – Нам нечего терять. Если мы не сможем оказаться весной в Варшаве, нам будет всё равно: здешний завод, рудники или смерть. Но перед смертью я сделаю всё для того, чтобы имя подлой предательницы не забыли в Польше. Вы ни дня не сможете больше прожить спокойно. Рано или поздно вас найдут – как нашёл я. Найдут везде – в Сибири, в Париже, в Африке, на островах святого Маврикия. Вы знаете, что любой поляк, ребёнок, старик или женщина, – почтёт высшим счастьем перерезать вам горло. Помните об этом.
– Но… если я помогу вам?
– Тогда, клянусь честью, я забуду то, что вы сделали с моей жизнью. И вы более никогда не увидите меня.
– Вацлав… – прошептала сквозь слёзы Лидия. Лицо Стрежинского дрожало и плыло перед её глазами в зыбкой пелене. – Вацлав, как ты можешь… я любила тебя, клянусь, я любила тебя!
– Этого не может быть, – сдержанно заметил он. – Земноводные и пресмыкающиеся к высшим чувствам неспособны. Это курс биологии, пани Лидия, – встав, Стрежинский поднял с пола свою шинель, набросил её на плечи. – Я буду здесь снова через три дня. Сделайте всё, что в ваших силах.
Хлопнула дверь, забился язычок свечи. Лазарева осталась одна. С минуту она сидела не двигаясь, глядя остановившимися глазами на собственную тень на полу. Затем хрипло крикнула:
– Пранька!
– Как страшно… – бормотала она, зябко прячась под одеялом. – Езус-Мария, как же здесь тоскливо всё и страшно! Край земли, край людей… Боже, зачем, зачем я так одинока? И за что?.. Вольдемар, да оставьте же, право, сколько можно?!.
– Помилуй, Лидуся, да ведь оторваться невозможно! – Тимаев жадно, безотрывно целовал её руку. Лидия с досадой высвободилась, откинула одеяло, села.
– Да перестаньте же!.. Послушайте, мне нужно говорить с вами о деле!
– Лида, господи, да зачем же? – лениво потянулся он. – Мне и на службе хватает разговоров о делах! Я полагал, что хотя бы с тобой можно забыть об этих каторжных рожах и заводской грязи… Лидочка, богиня моя, Афродита… как же с тобой хорошо! Я и не мечтал найти в этой дыре такое божество!
– Воль-де-мар!!! Вы, ей-богу, несносны! Скоро утро, вам пора идти, а я…
– А ты так нестерпимо хороша, что я просто сил в себе не нахожу… – Тимаев осёкся, увидев, что из темноты на него смотрят сузившиеся от злобы глаза женщины. – Бог мой, Лидуся, что стряслось? В самом деле какое-то несчастье?
Лазарева сквозь зубы произнесла два слова, и Тимаев сразу же перестал улыбаться. Встал с постели, прошёлся по комнате, остановился у окна. Лидия напряжённо следила за ним взглядом.
– Лидуся, ты… уверена?
– Разумеется! Будь я не уверена, неужто стала бы говорить? Боже мой, как все мужчины одинаковы! И вопросы-то всегда одни и те же!
Тимаев искоса взглянул на неё. Помолчав, спросил:
– Лидуся, чем же мне тебе помочь? Я бы ни на минуту не задумался жениться на тебе, но ты – замужняя дама…
– …и для вас в этом спасение!
– Ну-у, зачем же ты так!.. Ты знаешь, что я люблю тебя!
Она досадливо отмахнулась. Сквозь зубы произнесла:
– Нужно немедленно, поймите, немедленно что-то делать! Промедление сейчас – это просто гибель! Если увидят, если станет заметно…
– Послушай, но ведь это положение… м-м… естественно для замужней особы! Я уверен, что…
– Болван! Весь завод знает, что мы с мужем живём порознь!
– Ну-у, это как раз глупости…
– Не глупости! Не глупости! Лазарев спит и видит, как избавиться от меня! Чтобы немедленно жениться на своей каторжной мерзавке! Если я окажусь в положении… сейчас… Боже мой! Я пропала, видит Бог, пропала… Мне ведь даже жить нечем! Да ещё с младенцем! Лазарев сразу перестанет содержать меня: он хоть и болван, но не настолько же! Я умру с голоду, понимаете вы это?!. О-о-о, лучше сразу в колодец головой!
– К чему такие меры? – пожал плечами Тимаев. Разговаривая, он одевался – спокойно и неспешно. – Ведь ты – женщина и лучше меня знаешь, что необходимо… Есть же, я полагаю, способы…
– Безусловно, есть! – язвительно перебила она. – В Петербурге! А не здесь, в этой вашей каторжной дыре! Дьявол, дьявол, и надо же было так глупо… Ведь, казалось, всё делала для того, чтобы… Вольдемар, да что же вы молчите?!
– Лидочка, но что же я могу? – пожал Тимаев плечами. – Я не врач, и нужных знакомств у меня не имеется. Вероятно, лучше поехать в Иркутск… найти там… право, я теряюсь… бабку какую-нибудь…
– О-о-о, замолчите… Как в все одинаковы… Чуть что – в кусты!
– Лида, ты несправедлива! Когда успокоишься, то поймёшь: я в самом деле тут бессилен! Мне никогда не приходилось заниматься такими комиссиями! Если желаешь, могу дать тебе денег и… Ты с ума сошла!!!
Слова его потонули в звоне и грохоте: Лидия метнула в его сторону жестяную миску, которая ударилась о стену.
– Лида! Ты перебудишь весь дом! Не понимаю, чего ты ждёшь от меня!
– Трус! Подлец! Болван! Разумеется, не понимаете, где вам! Вы же меня так безумно, так смертельно лю-у-убите! – рыдая, выкрикивала Лидия. По её перекошенному от ярости лицу бежали слёзы. Тимаев делал ей отчаянные знаки, оглядываясь на дверь и призывая к молчанию, но куда там!..
В запертую дверь осторожно заскреблись.
– Пани Лидя… Что стряслось? Водички подать?
– Пошла, дура, вон!!! – бешено завопила Лидия. В Тимаева полетел один башмак, за ним – другой. Вылетев из постели, она кинулась к печи, схватила кочергу… но тут и Тимаев пришёл в себя – и схватил Лидию в охапку, крепко стиснув её, как бочку – обручем. Она вырывалась, дёргалась, но начальник завода держал крепко.
– Пустите… пустите… мерзавец вы!
– Вот так-то лучше. Успокойтесь. Вам надобно выпить воды с лавровишневыми каплями и прийти в себя. У вас истерика, – нарочито спокойным и медленным голосом говорил Тимаев. Он так откровенно гордился собственным самообладанием, что Лидия стихла и с отвращением посмотрела на него.
– После мы с вами поговорим об этом. Но постарайтесь покамест держать себя в руках. Вы взрослая разумная женщина. Глупо кричать и плакать. Нужно искать выход из положения – вот и займитесь этим. Если что-то придумаете – известите меня, я, со своей стороны, сделаю всё, что должен.
– Подите вон! – с ненавистью перебила его Лидия, вырвавшись, наконец, из его рук, – Подите вон. Я вас ненавижу, низкий вы человек!
Тимаев с достоинством вздохнул, снял со спинки стула сюртук и вышел за дверь.
Сейчас, вспоминая этот разговор, Лидия вынуждена была признать, что погорячилась. Не стоило кричать, впадать в ажитацию… ну что, в самом деле Вольдемар мог сделать? Скотина и животное, как все мужчины… только что денег даст, это они умеют. Но что толку в деньгах, если не знаешь, куда с ними кинуться? Безусловно, на поселениях есть бабки… Но ведь это нужно узнавать, расспрашивать, наводить справки, а у кого?! У местных куриц, которые ей пока ещё сочувствуют всей душой? Но стоит той же полицмейстерше узнать, что несчастная, покинутая мужем госпожа Лазарева беременна бог знает от кого… Впрочем, можно зарыдать, пожаловаться на Базиля, на его пьянство, на то, что он во хмелю посягнул… и принудил её силой… и она ничего не могла сделать, ведь супружеский долг… Это всё, конечно, очень легко, – но ведь могут же и не поверить! И младенец ей вовсе ни к чему… Дьявол, дьявол, дьявол… всё против неё! И ведь только собралась упросить Вольдемара, чтобы поляков услали куда-нибудь с завода! Пусть даже и обратно в рудники, какая разница… Он бы сделал это для неё, непременно сделал бы, – а теперь что? Живи, трясись, и живот со дня на день начнёт расти… Надо будет посоветоваться хотя бы с Пранькой! Она, кажется, всё здесь знает, любую бабку найдёт… Главное – поскорей!
– Пранька! – позвала Лазарева, поворачиваясь к двери. – Пранька, дур… – и осеклась.
Из-за стены послышались голоса: чуть слышное бормотание горничной перебивалось мужским голосом. В сенях говорили по-польски, и ошеломлённая Лидия ещё не успела осознать, что это значит, – а дверь уже хлопнула, коротко проскрипели под быстрыми шагами половицы, – и в горницу вошёл Вацлав Стрежинский.
– Добрый вечер, пани Лидия, – спокойно сказал он, прислоняясь спиной к дверному косяку. На его широких плечах красовалась та же потёртая пехотная шинель, в которой он был два месяца назад на балу у Тимаева. Отросшие волосы были слегка растрёпаны и засыпаны снегом, светлая прядь падала на высокий лоб. Холодные серые глаза смотрели на Лидию без всякого выражения. Оцепенев от страха, не в силах пошевелиться, Лазарева глядела на него. В трубе, нарушая мёртвую тишину, визжал на одной ноте обезумевший ветер.
Стрежинский первым нарушил молчание.
– Не вздумайте кричать, – не повышая голоса, посоветовал он. – На улице страшная метель, никто вас не услышит.
– Вацлав… неужели… Вы же не убьёте меня? – севшим от страха голосом спросила Лазарева. – Вы рыцарь… неужели вы будете мучить женщину?
– Вы не женщина, а животное, – невозмутимо заметил Стрежинский. – Но убивать я вас не стану. Вы нужны мне для дела.
– Я?.. Для дела?! Но для какого же? – забормотала Лазарева, лихорадочно прикидывая: не упасть ли в обморок.
Стрежинский вдруг одним прыжком оказался у стола.
– Не вздумайте лишаться чувств: у меня мало времени! Сядьте, сядьте ровно и не закатывайте глаза, иначе я ударю вас головой о стену! Слушайте! Нам необходимо бежать отсюда! И вы нам поможете.
Услышав о том, что её не убьют, Лидия испытала такое страшное облегчение, что чуть было в самом деле не лишилась чувств. По спине струйками бежал тёплый пот, руки дрожали, и женщина поспешно спрятала их под скатертью. Стрежинский наблюдал за нею, чуть приподняв брови. На его лице застыло презрительное изумление.
– Что вы здесь делаете, пани Лидия? – спросил он, глядя на то, как Лазарева силится взять себя в руки. – Приехали к мужу, зачем? Неужели помирились? Я, признаться, в первый миг даже испугался, увидев вас! Подумал, что с ума сошёл.
– Вы? Испугались? Сошли с ума?! – криво, дрожащими губами усмехнулась она. – Полноте… Вы слишком не человек для этого, пан Вацлав.
Стрежинский ничего не ответил: лишь тонкая морщинка в углу его губ сделалась резче.
– А уехала я из-за ваших друзей! – осмелела Лазарева. – Таких же полоумных, как и вы! Мне стали приходить ужасные письма с проклятиями! Какие-то люди, встречаясь со мной на лестнице, грозили мне смертью! А в чём я была виновата? Меня запугали в полиции, на меня кричали, мне угрожали кандалами, сырой камерой! Меня некому было защитить, а я всего лишь…
– А что же ваш любовник полицмейстер? – пожал плечами Стрежинский. – Неужто он лично пугал вас крепостью? После того, как вы донесли на меня и ещё на десять человек? Я, право, думал, что вам медаль дадут. За заслуги перед отечеством!
Лидия глухо рыдала, обхватив плечи руками. Стрежинский поморщился, брезгливо отвернулся.
– Перестаньте!
Рыдания.
– Прекратите, пани!
Душераздирающий всхлип. Тогда Стрежинский схватил женщину за плечи и несколько раз довольно сильно встряхнул. Лидия захлебнулась слезами, умолкла, отпрянула к стене.
– Пу… пустите…
– Так будет лучше, – спокойно сказал Стрежинский, вытирая руки о рубаху. – Утритесь и слушайте меня. Волею случая мы оказались здесь, и я встретил вас. Думаю, это рок. Вы мне отвратительны, но выбора у меня нет. Нам нужно бежать из Сибири, и чем скорей, тем лучше.
– Но… Вацлав… чем же я…
– Можете, – холодные глаза в упор смотрели на неё. – Можете, иначе меня не было бы здесь. Вы свободная женщина, вы пользуетесь покровительством начальника завода… и не делайте таких глаз, вельможная пани! То, что вы – курва, знает самый последний жиган на этом заводе! И только посмейте зарыдать, я вам проломлю голову! За себя! За Збышека! За Казимира! За Козулю, Маржевецкого и Агронского, которых повесили по вашему доносу! Вы живы лишь потому, что ещё нужны мне и общему делу! Этой весной мне необходимо быть в Варшаве, – и я там буду!
– Но что же я могу?! – завизжала, потеряв самообладание, Лидия. – Вы в самом деле безумны! Я не могу вывезти вас с завода под своей юбкой, сумасшедший вы! Не могу перестрелять караульных у ворот! Куда вы денетесь в тайге посреди зимы?! На что вы рассчитываете? На вашу страсть к борьбе? Будете петь среди сугробов «С дымом пожаров», читать Мицкевича медведям и тем самым…
– Перестаньте, я вас ударю, – ровным голосом сказал Стрежинский, и Лидия сразу же поняла, что он это сделает. Умолкнув, она прижалась спиной к стене, закрыла глаза.
– В тайге сейчас можно только замёрзнуть. Это не то, что нам нужно, – невозмутимо продолжил Стрежинский. – Нам нужно оказаться в Иркутске. Всем нам троим. Дальше мы, смею надеяться, справимся сами.
– Сами? Без денег? Без паспортов? С кандальными отметинами на руках? – с неподдельным ужасом и изумлением прошептала Лидия. – Но это же… Вы просто…
– Это уже не ваша забота, – перебил Стрежинский. – Я даю вам три дня на то, чтобы вы нашли способ вывезти нас в Иркутск. Наврите что-нибудь вашему любовнику: вам в этом искусстве нет равных. И помните: одно лишнее слово – и…
– Что же вы мне сделаете? – сощурилась Лидия. – Что вы мне сделаете, Вацлав?! Не спорю, вы напугали меня… но вы на каторге, смею вам напомнить! За вами следят, вы каждый день должны являться к полицмейстеру! И пусть вас не вводят в заблуждение эти приёмы у местных дам! Только у москалей такое возможно: государственных преступников вводить в гостиные государевых же слуг! Да ещё сочувствовать их каторжанским отрепьям! Дай волю этим курицам, они бы украсили ленточками ваши кандалы! Но вы же не дурак, вы понимаете, что одно, всего одно моё слово – и вы снова окажетесь в рудниках?!
– Вам же будет лучше, если это слово останется при вас, – бесстрастно заметил Стрежинский. – Нам нечего терять. Если мы не сможем оказаться весной в Варшаве, нам будет всё равно: здешний завод, рудники или смерть. Но перед смертью я сделаю всё для того, чтобы имя подлой предательницы не забыли в Польше. Вы ни дня не сможете больше прожить спокойно. Рано или поздно вас найдут – как нашёл я. Найдут везде – в Сибири, в Париже, в Африке, на островах святого Маврикия. Вы знаете, что любой поляк, ребёнок, старик или женщина, – почтёт высшим счастьем перерезать вам горло. Помните об этом.
– Но… если я помогу вам?
– Тогда, клянусь честью, я забуду то, что вы сделали с моей жизнью. И вы более никогда не увидите меня.
– Вацлав… – прошептала сквозь слёзы Лидия. Лицо Стрежинского дрожало и плыло перед её глазами в зыбкой пелене. – Вацлав, как ты можешь… я любила тебя, клянусь, я любила тебя!
– Этого не может быть, – сдержанно заметил он. – Земноводные и пресмыкающиеся к высшим чувствам неспособны. Это курс биологии, пани Лидия, – встав, Стрежинский поднял с пола свою шинель, набросил её на плечи. – Я буду здесь снова через три дня. Сделайте всё, что в ваших силах.
Хлопнула дверь, забился язычок свечи. Лазарева осталась одна. С минуту она сидела не двигаясь, глядя остановившимися глазами на собственную тень на полу. Затем хрипло крикнула:
– Пранька!