Голоса из подвала

Вечером пятницы, уложив Настёну в кровать, Дима задержался в ее комнатке. Вера, заглянув в приоткрытую дверь, молча и со значением посмотрела на мужа. Тот кивнул – мол, понял, не надо слов.

Дочь спала крепким беспробудным сном. Ночник в углу работал: фиолетовый, синий, зеленый, желтый. Фиолетовый, синий, зеленый, желтый.

Кукла сидела в изголовье, рядом с подушкой. Круглыми плошками глаз пялилась на Диму, и казалось, что их цвет тоже меняется, перетекая из изумрудного, как у Сатуровой, в ярко-синий, как у Настёны.

Он достал телефон. Отключил звук, открыл альбом с сохраненными фотографиями. Нашел фото, которое сделал в парке – почти что семейное, хоть сейчас в рамку да на рабочий стол. Две его самые любимые девочки на свете… и их «подружки», которых он всей душой ненавидел.

Сейчас Дима приметил, что у Сатуровой на фото довольно странное выражение лица. Всегдашняя раздражающая улыбка, наклеенная, как аппликация, поверх обтянутого кожей черепа со впавшими щеками и выпирающими скулами. Но главное – глаза.

Вера и Настёна смотрели на фотографа. Сатурова смотрела на куклу.

А кукла на фото была… другой.

Дима несколько раз переводил взгляд с экрана мобильного на кровать и обратно, сличая. И нет, дело не в игре воображения, теперь это стало очевидно – кукла действительно изменилась. Она определенно увеличилась в размерах, и волос на голове у нее было больше, чем на фотографии… и куда больше, чем тем утром, когда Дима впервые эти, тогда напоминавшие пух, волосики увидел.

Он вспомнил про Окику – в которую, если верить байке из Интернета, вселилась душа мертвого ребенка.

Вселился ли кто-то в «маленькую»?

И почему Настёна до сих пор не дала своей кукле никакого имени – разве это не странно? Ведь все дети придумывают имена для игрушек.

Кто скрывается в «маленькой», которая в общем-то уже и маленькой не была, практически сравнявшись в размерах с Настёной…

И в конце концов чего этот «кто-то» хочет?

«Плевать. Нет куклы – нет проблемы».

Дима наклонился, чтобы взять пупса на руки, и, случайно коснувшись лежащей поверх одеяла руки дочери, чуть не ахнул. Кожа у Настёны оказалась ледяной и твердой на ощупь, как…

Как пластик.

Дима с ужасом уставился на дочь – на мгновение ему показалось, что в кроватке под одеялом лежит уже не Настёна, а ее мертвый холодный трупик. Несколько бесконечно долгих секунд он, затаив дыхание, внимательно следил за дочкой и успокоился, только поняв, что одеяло на ее груди пусть и медленно, но все же приподнимается и опускается.

Значит, жива.

Осталась сущая мелочь – унести куклу из комнаты так, чтобы не разбудить девочку.

Поразился тяжести – в «маленькой» было килограмма четыре, не меньше! Как только Настёне удавалось все эти дни таскать такую гирю…

«Если только прежде кукла не весила меньше, да?»

Он вышел из детской, удерживая пупса на вытянутых руках. Готовый в случае чего сунуть треклятую тварь за пазуху, зажать ей рот, открутить голову – пусть только попробует вякнуть свое чертово «ма-ма» еще раз.





* * *


Вернувшись, Дима быстро разделся и нырнул под одеяло к жене.

– Ну как? – Вера не спала. По голосу он понял – ждала.

– Финита ля комедия, – ответил Дима.

– Выбросил?

– Выбросил. Закончилось маппет-шоу.

Он опасался, что жена начнет что-нибудь высказывать, какие-нибудь сомнения насчет куклы и Настёны, но Вера неожиданно спокойно выдохнула:

– Ну и ладно…

– Ты за Настю не переживай, – на всякий случай шепнул ей Дима. – В конце концов, это всего лишь кукла.

– Да. – Ее ладонь сжала его пальцы под одеялом.

– Скажем, что ушла подружка обратно к Сатуровым. Купим другую.

– Да, – повторила Вера. – Знаешь, я думаю, так действительно будет лучше для нас всех. И для нее тоже. Для Насти.


Через минуту ее рука переместилась ему на живот.

Потом ниже. И еще ниже, к паху.

Этой ночью они – впервые с того памятного дня, когда гостили у Сатуровых, – занимались любовью.





* * *


Во дворе у дома Сатуровых время застыло как муха в капле янтаря. Ничего не менялось: долговязый мальчишка опять гулял с овчаркой; усатый мужчина ковырялся в нутре автомобиля. Даже давешняя пенсионерка, запомнившаяся Диме благодаря своей фривольного фасона шляпке, бродила тут же, возле подъезда, – он поздоровался с ней, перед тем как зайти внутрь.

Дверь в квартиру оказалась приоткрыта, словно его ждали. Хотя Дима не стал предупреждать Сатурова о визите, просто приехал с утра, и все. В глубине души даже надеялся, что никого не застанет и с чистой совестью уедет обратно, домой. Чтобы забыть обо всем, что связано с Сатуровыми, раз и навсегда, продать жилье, увезти семью в другой город, устроиться там в какую-нибудь частную фирму системным администратором и просто жить дальше.

В прихожей царил сумрак, а выключатель не работал. В темноте Дима запнулся о валяющуюся в беспорядке на полу обувь, выругался шепотом – и его услышали.

– Тапки там… – донеслось из мрака. – Не ищи, короч…

Завибрировал телефон. Дима, не глядя, сунул руку в карман и отключил. Прошел в комнату, остановился за порогом, давая глазам привыкнуть к темноте. Осмотрелся. Уловил смутные очертания стоящего у противоположной стены серванта, различил тумбочку с черным полотном широкоэкранного ТВ, кресло в углу… Что-то здесь было не так, но Дима не мог понять, что именно. Застоявшийся воздух пах пылью и еще чем-то сладковатым, неприятным. В кресле, вполоборота к входу, возлежал горой жира Сатуров. Дима не видел его лица, но слышал знакомый, чуть приглушенный сейчас голос – словно тот говорил, поднеся ко рту ладонь.

– Ты читал, что я прислал?

– Про японскую куклу? Да, прочел. Это как-то связано с той куклой, которую твоя жена всучила моей дочери?

– Все связано, Димон. Веришь, нет, все всегда связано – и не так, как нам хотелось бы.

– Как это понимать, Сергей?

Тот продолжал, как будто не расслышал вопроса:

– А я ведь таким дураком был, Димон, не поверишь. Жена, четверть века вместе, двое детей уже взрослых. А как Наташку встретил – развелся, бросил, все бросил, всех… Седина в бороду – хрен в ребро. Типа как молодой еще.

– Ну… бывает.

– Женился вот, снова. А ей через год ребеночка захотелось. Только хрена с два у нас получилось: вместо ребеночка – на пятом месяце выкидыш. Говорил же Наташке – на хер твои диеты, веганство гребаное. Тапки там…

«Да что ж он пристал-то со своими тапками?!»

– А у нее кукуха поехала, Димон, ты понял? На этой вот почве… Мы ж до этого часто летали, путешествовали типа, туда-сюда, всю Азию облетали – у япошек были, у китаез, у тайцев этих чертовых. Полный фарш, Дима.

Дима вдруг ясно осознал, что же все-таки в квартире было не так. По большому-то счету, конечно, не так было вообще ВСЕ, но при этом – кое-чего из того, что запомнилось еще по первому визиту, теперь не хватало.

Механические часы. Он слышал стук их маятника прежде. А сейчас в комнате было тихо, как… Как в гробу.

Дима вытер пот со лба. Если в прошлый раз он просто чувствовал себя неуютно на чужой территории, то теперь ему хотелось сейчас же взять и уйти, не слушая бредни старого толстого алкаша.

Сатуров едва заметно шевельнулся в кресле.

– Окику эта… Наташка решила, что она не одна такая. Что можно повторить, с другой куклой. С любой куклой. Ты как, Димон, всекаешь?..

Дима промолчал.

– Это как тапки, Димон, – хрюкнул Сатуров из темноты.

Заворочался, как будто в кресле сидел и не человек вовсе, а здоровенный неуклюжий боров. Клыкастый кабан размером с крупного медведя.

– Понимаешь, Димон. Не важно, какие тапки твои, если их много, то можешь надеть любые… Так и тела, всекаешь? Тела как тапки! – Он опять хрипло хрюкнул, что, видимо, следовало принять за смех. – Души могут менять тела, если очень захотят. Войти в тело куклы… или в тело ребенка.





* * *


Вера разогревала завтрак для себя и дочки, когда лежавший на столешнице мобильник ожил. Вздохнув – отвечать не хотелось, – она все же нажала пальцем на экран. Звонок был не первый за это утро, но первый – со знакомого номера.

– Да, Наташа, привет…

Сидела спиной к входу, слушала, о чем говорила Сатурова. Не слышала и не видела, как кто-то подкрадывается к ней сзади – пока холодные ладони не закрыли ее глаза.

– Ма-ма!