Голоса из подвала

Последний узкий луч лизнул плавающую в спертом воздухе пыль и, подавившись, пропал – Женька закончил со шторами. Комната, и без того не очень светлая, окончательно погрузилась во мглу.

– И практически каждый вечер мы с теткой смотрели диафильмы на этом вот проекторе. У нее была большая подборка – уж не знаю, где она все доставала. А я их просто обожал, как… ну, как сейчас, наверное, дети любят комиксы. Представляешь – прямо-таки фанател!

– От учебных фильмов для школы? – удивилась Оля.

– Да нет же.

Женька – белеющая во мраке футболка с короткими рукавами и такое же бледное лицо – переместился обратно к проектору. Щелкнул переключателем, и в прорези решетки затеплился желтый огонек. Через секунду Оля услышала электрическое гудение, а на стене, напротив дивана, неожиданно обозначилось мерцающее пятно размерами где-то метр на метр.

– Так, резкость выставим… Готово! Вот, смотри.

Стену раскрасила композиция из кособоких прямоугольников разного цвета. Женька сунулся, задел луч проектора – гигантская тень взмыла до самого потолка. Вспотевшая ладонь накрыла Олины пальцы, прижала их к ребристому колесу.

– Это как слайды, только вместо самих слайдов – пленка, – тихо сказал Женька, помогая ей прокрутить колесико.

Кадр сменился. На стене появилась надпись: «Студия диаФильм», где буква «Ф» была выполнена в виде рисунка – вертикальная перекладина внизу загибалась и немного напоминала киноленту, а раскрашенные радугой полукружия выглядели как крылья бабочки.

– Вот так… да… Попробуй сама, – шепнул Женька. Если бы не мерцающий луч проектора и меняющиеся на стене перед ними изображения, Оля могла бы подумать, что муж возбужден и не прочь заняться любовью.

У нее получилось слишком резко – мелькнул один смазанный кадр, другой, на стене застряло сразу два «слайда», по половине от каждого. На верхнем виднелось окончание надписи: «…По английской сказке в пересказе Сергея Михалкова, художник Б. Степанцев». А на нижнем – поросята, спешащие куда-то по своим поросячьим делам. Все трое одеты как люди: один, в великоватой для него клетчатой кепке, тащил на плече рыболовные удочки, другой был в берете моряка и нес сачок, а от третьего, самого маленького, в кадр попала лишь улыбающаяся голова в съехавшей с розового уха детской шапочке.

– «Жили на свете три поросенка, три брата…» – восторженно продекламировал Женька. – Как видишь, были диафильмы и со сказками, не только учебные. Тетка показывала мне их, когда я еще толком читать не умел. Читала она, вслух, каждый вечер, и это стало нашей традицией, чем-то вроде семейного ритуала. Даже когда я уже сам пошел в школу, все равно, бывая у тетки в гостях, сидел вот так же, как ты сейчас, на этом же диване, смотрел диафильмы и слушал ее голос…

– Петров, это все очень интересно, но тебе не кажется…

– Дальше, дальше давай! – нетерпеливо перебил он.

Оля устало вздохнула.

– Ну, если ты так настаиваешь…

Приноровившись, она принялась крутить ручку-колесо уже медленнее. Кадры плавно сменяли друг друга – у каждого изображения в правом нижнем углу был свой номер и сопровождающий текст о том, что делали поросята летом и как начали подмерзать с приходом осени. Пленка была старая, с мелкими царапинами, да и линза проектора, видимо, изрядно запылилась – казалось, что они смотрят какой-то очень старый фильм.

Следующий кадр оказался вообще черно-белым. У Оли опять сорвалась рука, так что его моментально сменил новый, с поросятами:

«Пришлось поросятам задуматься, как же они зиму проведут…»

– Погоди, – остановилась Оля. – Петров, я что-то не поняла. А вот перед этим – что было?

– А вот это и есть самое интересное.

Судя по голосу, Женька обошел диван и встал у нее за спиной. Она почувствовала холодные влажные ладони. Почему-то их прикосновение вызывало у нее чувство гадливости, как будто на плечи ей улеглась змея.

Оля медленно открутила пленку назад. На стене вновь замерцала проекция черно-белого фото – именно фото, а не изображения, как на остальных кадрах. Открыв рот, Оля взирала на саму себя в подвенечном платье. И на Женьку в костюме жениха, стоящего рядом.

– Это же наша свадьба полгода назад, – изумилась она. – Ты как-то вклеил снимок в свой… ну, в диафильм этот?

– То-то и оно, что нет! Но ты крути дальше – там еще интереснее.

Вернулись к трем поросятам. Ниф-Ниф тащил пук соломы, намереваясь построить дом. А потом плясал и бил палочками в барабан, распевая песенку:

«Хоть полсвета обойдешь, обойдешь, обойдешь…»

– Лучше дома не найдешь… – задумчиво сказал Женька.

Новый «слайд», и опять фото. Снимок получился довольно темный, но, присмотревшись, Оля узнала на нем ту самую квартиру, в которой прямо сейчас находилась. Прихожая, лестница в коридоре – не валяется без дела, а стоит. А на ней – Женька тянется руками к распахнутым дверкам загнанной под самый потолок антресоли.

– А это еще что?

– Ты же видишь, – судя по интонации, он улыбался. – Это я.

– Но как?..

– Крути дальше.

«А я построю себе дом из веток! – сказал Нуф-Нуф. – В соломенном доме, пожалуй, будет холодновато».

Снова Женька – уже внизу, рядом с упавшей лестницей. Держит в руках проектор.

– Петров, я что-то не пойму…

– Дальше!


«Тяп-ляп – и к вечеру дом был готов».

– Не понимаю, – повторила Оля, глядя на новый снимок. – С тобой тут кто-то был, фотографировал? Но зачем? И зачем ты вклеивал все эти фото в свой дурацкий диафильм?

В кадр попали комната и диван. Шторы задернуты. На столике – проектор, и, судя по тому, что сидящий на диване Женька смотрел куда-то за границы кадра, проектор работал. Как и сейчас.

– Не было тут, кроме меня, ни одной живой души.

Женька убрал руки с ее плеч и принялся расхаживать по комнате. Продолжал говорить, шурша чем-то в прихожей:

– Никто ничего не фотографировал, Оль! Да у меня и времени-то не было, чтобы какие-то фото распечатывать и каким-то образом подклеивать к пленке. Блин, да я даже не представляю, как такое в принципе можно было бы сделать без специальной аппаратуры. Диапозитивы ж крохотные, в двадцать миллиметров с копейками. Сама пленка старая…

– Но ведь кто-то же сделал! Иначе откуда эти фото взялись? Ничего не понимаю… – Оля начала злиться. – Слушай, Петров, если это какой-то твой идиотский розыгрыш, если кто-то из дружков твоих тебе помог…

– Нет, Оль. – Женька снова был рядом. – Не розыгрыш. Все куда серьезней, чем тебе кажется. Ты крути, крути дальше.

Поросенок Нуф-Нуф плясал сверкая копытцами, дул в трубу и пел:

«У меня хороший дом, новый дом, прочный дом. Мне не страшен дождь и гром, дождь и гром, дождь и гром!»

Следующее фото, судя по всему, было сделано где-то на улице днем. Общий план – мостовая, уложенная аккуратной плиткой аллея для прогулок, мамочки с детьми, держащиеся за руки влюбленные парочки, террасы открытых кафе.

– Это что, центр? У площади?..

– Знакомые места, да, родная?

Не дожидаясь понуканий, она крутнула колесико проектора дальше.

«А Наф-Наф думал иначе… И решил строить из камней…»

Дальше…

На следующем «слайде» Оля узнала саму себя. На ней была та же одежда, что и сейчас, на лице сияла улыбка. Оля на фото сидела в кафе, а напротив нее сидел широкоплечий мужчина лет тридцати, в модном пиджаке с укороченными рукавами. На столике между ними лежал букет роз.

– Как ты это сделал? Ты что, следил за мной?

Корпус старого проектора начал нагреваться. Оля ощущала идущий от него жар, но внутри у нее все похолодело. Она убрала дрожащую руку от фильмоскопа.

– Крути дальше!

– Нет.

Его ладонь снова легла ей на плечо. Пальцы до боли вдавились в кожу.

– Я сказал – крути.

– Не стану, пока не объяснишь. Откуда взялись все эти снимки, если ты говоришь, что в квартире никого не было?

И тут произошло то, чего Оля в эту секунду никак не ожидала. Женька хихикнул.

– Я сказал, что, кроме меня, не было ни одной живой души, – сказал он, давясь смехом. Потом, успокоившись, продолжил: – Я нашел фильмоскоп утром, когда только начинал работать. А потом весь день смотрел разные пленки.

– Есть и другие?

– Да, навалом. И в них тоже сделаны такого рода вставки. Кадры из прошлого в основном. Я в детстве, с теткой. Ее смерть, похороны…

– О господи…

– Но самое интересное тут, в истории про трех поросят. Этот диафильм я пересмотрел раз двадцать, прежде чем стал звонить тебе.

Он опять надавил ей на плечо, причиняя боль.

– Крути, Оль. Дальше.

И она подчинилась. Стенки проектора раскалились, и даже круглая ручка пылала жаром, грозя обжечь пальцы.

– В какой-то момент, пересматривая уже, наверное, десятый по счету диафильм, я начал догадываться, – говорил Женька. – У меня появилась теория, которая все могла объяснить.

Сказка близилась к завершению: громадный, похожий на пирата волк стоял рядом с аккуратным каменным домиком, за дверью которого попрятались перепуганные поросята. В передней лапе волк сжимал кривую сарацинскую саблю.

– Я подумал, что мы с теткой – с бабушкой двоюродной – и правда были очень близки. Вспомнил о том, что она любила меня как никого другого. Любила проводить со мной время и желала мне только добра. При жизни…

«Сейчас же отоприте дверь! А не то я разнесу весь ваш дом!»

– И после своей смерти, видимо, тоже.