Год, когда я всему говорила ДА

Но они не понимают. Я не потеряла подругу. Я обрела вторую суперспособность.

Я умею придумывать. И умею говорить «нет».

Погодите-ка!

Я умею говорить не только «нет».

Я умею говорить что угодно.

Я умею придумывать. И я умею говорить что угодно.

Я могу сказать что угодно кому угодно.

Любой трудный разговор, любая трудная тема, сидящая у меня в печенках, любые невысказанные исповеди, любые колкие обидки и неприятные задачи?

Я могу об этом говорить.

Я хочу об этом говорить.

Потому что, каким бы трудным ни был разговор, я знаю, что по другую сторону этого трудного разговора будет покой. Ответ получен. Характер проявлен. Договоры сформулированы. Непонимания разрешены.

Там, за полем трудного разговора, лежит свобода.

И чем труднее разговор, тем прекраснее эта свобода.

Когда кто-то говорит что-то мелочное или мерзкое, произносит одну из тех мелких пассивно-агрессивных фраз, которые прежде просто язвили меня по нескольку дней, я теперь не хлопаю дверью и не бегу плакаться всем, кто готов меня выслушать. Что теперь? В тот момент, когда такая фраза сказана?

– Что вы имеете в виду? – спокойным тоном спрашиваю я.

Это ошарашивает собеседника. До меня доходит, что большинство из нас не привыкли, чтобы разговаривали С НАМИ. Мы привыкли, что говорят О НАС. Мы привыкли избегать всех конфликтов. И, разумеется, единственное, что мы делаем, избегая, – это порождаем еще больше драмы.

Одна моя хорошая подруга была непревзойденной мастерицей бормотать себе под нос.

– Что ж, тем хуже для тебя, – пробормотала она, когда я рассказала ей о какой-то мелочи, из-за которой у меня выдался трудный день на работе.

– Что ты имеешь в виду?

Она подняла голову.

– Что?

– «Что ж, тем хуже для тебя». Вот что ты сказала. Что ты имела в виду?

Она чуть со стыда не сгорела. Она и не сознавала, что кто-то другой сумеет расслышать ее бормотание. Она не знала, что ее внутренний язвительный монолог слышен миру. Ее извинения были искренними. Работа, которую ей предстоит провести над собой, – ее личное дело.

Когда что-то идет не слишком хорошо, когда возникает конфликт, когда кто-то расстроен или труден в общении, моя более интровертная составляющая так и жаждет сбежать в надежде, что все закончится само собой. Новая я ныряю прямо в глубокую часть бассейна и спрашиваю: «Что случилось?»

Да-да-да.



До сих пор все получалось неожиданно прекрасно. Простая готовность вести диалог действовала как своего рода волшебное заклятие. Словно какое-то зелье подмешали к эфиру вселенной. Потому что в тот момент, когда я сказала «да» этой трудности, в тот момент, когда я раскрылась навстречу диалогам, в тот момент моя жизнь мгновенно и внезапно изменилась.

Я стала мужественнее.

Я избавилась от стеснительности, отчасти – от неуклюжести, отчасти – от боязни общества. Всякий раз, говоря «да», я заводила новых друзей, получала новые впечатления и ловила себя на том, что ввязываюсь в проекты, участвовать в которых даже не мечтала.

Я стала чаще смеяться. Стала храбрее. Стала наглее. И, несмотря на всю мою занятость, возникло ощущение, будто теперь у меня больше свободного времени, чем когда-либо прежде. Я осознала, что тратила огромное количество энергии на жалобы и жалость к себе, на мрачность и травмированность. Мне стало не интересно быть таким человеком. Теперь – когда можно просто открыть рот и заговорить.

Да-да-да.



Я сделалась чуть ли не одержима трудными разговорами. В основном из-за того, какой спокойной становится жизнь, когда ты к ним готова. А еще из-за того, насколько легче не хвататься за тортик, если не измотана стрессом, не затаила ни на кого обиду и не полна уязвленных чувств.

Я наклеиваю на зеркало в ванной листочек со словами: «Я могу либо сказать это – либо заесть». Как бы по́шло эта фраза ни звучала, она верна. Жаль, что я не научилась говорить «да» двадцать пять лет назад. Сколько времени было зря потрачено на сидение на диетах и вечное замалчивание своих мыслей!

Но я наверстывала упущенное. Многочисленные «да» давали кумулятивный эффект. Кураж, игра, «спасибо», трудные разговоры, снижение веса – я становилась другим человеком.

За одним из наших еженедельных совместных обедов три моих ближайших друга сообщили мне об этом.

– Ты ведешь себя как совсем другой человек. Даже ощущения от тебя другие, – сказала мне Зола.


Скотт и Гордон поддержали ее.

– У тебя походка стала горделивой, – заметил Скотт. – Ты теперь светишься.

– Раньше ты была вся сгорбленная, – добавил Гордон. – Такая вся депрессивная и «не смотрите на меня». Этой девочки больше нет.

Нет. Девочки.

Да-да-да.



Когда говоришь то, что думаешь, и прыгаешь в глубокую часть бассейна, это не всегда приводит к счастливой концовке. Трудные разговоры – своего рода азартная игра, и нужно быть готовым принять ее результат. И нужно знать, где ты проведешь черту.

Нужно знать, когда в разговоре ты собираешься сказать «нет».

Нужно знать, когда сказать: «Это мне не подходит».

Нужно знать, когда сказать: «С меня хватит».

Нужно знать, когда сказать: «Это того не стоит».

«Ты того не стоишь».

Чем больше я говорила то, что думаю, чем больше я была готова нырять в трудные диалоги, чем больше я была готова говорить «да» себе. Тем меньше была моя готовность общаться с людьми, которые делали меня опустошенной, несчастной и незащищенной.

Моя подруга, просившая у меня деньги, – не единственный человек, от которого я ушла в этот год «Да».

Нет. Не единственный.

Нет.





12

«Да» людям




Когда Крис номер один сказал мне, что Кампания за права человека[49] награждает меня премией «Союзник в борьбе за равенство», я больше обеспокоилась вопросом платья, чем будущей речью. Теперь при известии о том, что мне нужно где-то выступить, я и глазом не моргну. Мне, конечно, было не все равно, что я стану говорить. Но я больше не боялась в этом признаться.

Я заворачивала на последний, как мне казалось, отрезок своего «да-забега». Мне становилось все проще и легче. Я набила руку во всех этих «да». Я освоила их. Я была полна самодовольства и самоуверенности на этот счет. О, высокомерие, вот ты где!..

Мне просто казалось, что все у меня под контролем. Я, точно газель, мчалась к финишной черте.

А потом, как и в любой длительной гонке, этот последний отрезок сделался трудным. Я врезалась в стену. Оказывается, легким было как раз начало. Самое трудное ждало меня впереди.

Я еще не умела высказывать свое мнение. Постоять за себя. Сражаться за себя. Вот ведь ирония!

Одно дело – сбрасывать вес.

Другое – «сбрасывать» людей.

Я только что «сбросила» подругу. Близкую.

Я никогда не чувствовала себя более одинокой.

Я боролась с желанием залечь в кровать с «Доктором Кто» и коробкой шоколадно-мятного печенья. Мне хотелось «телячьей практики». Впервые за долгое-долгое время мне захотелось бесчувственности.

Когда пришло время мерить платья для грядущего вечера, Дана стояла надо мной, а я лежала, свернувшись клубочком, на диване.

– Кажется, я не смогу этого сделать. Я больна. Я умираю.

Дана ничего не сказала. Ни слова. Она постояла надо мной, а потом – как раз когда я начала думать, не начинает ли Крис номер один вести семинары по теме «Как заставить Шонду шевелить задницей», – начала распаковывать платья. Поразительно прекрасные вечерние платья.

Нет необходимости в семинарах. Оказывается, именно так можно «заставить Шонду шевелить задницей».

Позднее на той же неделе. Платье висит на дверце шкафа. Я пытаюсь вспомнить, как проводится «телячья практика». Говорю Сэнди, что не могу поехать на вручение. Мне слишком одиноко. Она говорит мне, что я поеду. А потом советует позвать еще людей. Позвать своих людей. Собрать вместе своих людей.

– «Одиноко»! – фыркает она и качает головой, дивясь моей глупости. Словно хоть когда-нибудь в моем случае можно было говорить об одиночестве.