Гимназистка. Под тенью белой лисы

– Вы ведете себя недостойно, – прошипела она. – Заигрывать с чужим женихом – грех.

И лицо у нее при этом было таким, словно этот грех надлежит искупить немедленной мучительной казнью. Или немедленным помещением в монастырь, если уж свободного палача поблизости не найдется. И тогда казнь уже после раскаяния в монастыре. Интересно, есть ли монастыри у местных богов? Так, не о том я сейчас думаю…

– Мне не нужны чужие женихи, – холодно ответила я.

– Мерзкая интриганка! – воинственно наступала на меня Софья Данииловна, размахивая руками так, что поневоле захотелось использовать плетение щита. – Думаете, это сойдет вам с рук? За мной стоит весь клан Соболевых, и они не допустят, чтобы какая-то выскочка заняла мое место. Мое место, понятно вам? Что бы там ни писали эти мерзкие писаки!

– Боже мой, Софья Данииловна, зачем мне ваше место? – уже с раздражением спросила я. – Мне моего достаточно. Мне кажется, что всерьез воспринимать то, что пишут в газетах, нельзя.

– Неужели? Я вчера своими глазами видела, как вы нагло флиртовали с моим женихом.

– Я бы еще поняла ваше возмущение, будь вашим женихом господин Соколов, на которого я упала, – фыркнула я в ответ. – Но с его императорским высочеством я в лучшем случае перебросилась парой фраз.

– Это теперь так называется? – Она ощерила зубы, словно примеряясь, куда будет меня кусать. – Держите свои загребущие руки подальше от моего Мишеля, или я за себя не ручаюсь.

– Успокойся, Софья, – встрял в наш милый девичий разговор Тимофеев, – этак ты сейчас наговоришь лишнего, потом пожалеешь.

– Я не буду жалеть. – Она крутанулась от меня к родственнику, но не изящным танцевальным пируэтом, а дерганым неловким движением, чуть не снеся высокий табурет. – Филипп Георгиевич, как вы не понимаете, это и в ваших интересах – поставить зарвавшуюся нахалку на место. На то место, где она должна быть.

– Насколько мне помнится, вчера Елизавета Дмитриевна испрашивала помощи в заключении помолвки с поручиком Хомяковым, – спокойно ответил Тимофеев.

– Это было вчера! – зло выпалила Соболева. – И это было лишь отвлекающим от основной цели маневром. – Она опять повернулась ко мне. – Михаил Александрович вам не по зубам, милочка.

– Вы бы лучше замолвили слово за нас с Николаем Петровичем, – заметила я. – И перестали меня ревновать к тому, чего нет.

– Вот именно, – поддержал меня Тимофеев. – Соня, ты ведешь себя неосмотрительно, заставляешь сомневаться в своей воспитанности, даешь повод для сплетен.

– Я даю повод? – взвилась она, и вместе с ней взвились ленты и подпрыгнули кружева. – Моим манерам и образованию можно только позавидовать! Фаина Алексеевна нынче же будет поставлена в известность о вашем скандальном поведении. Я прямо сейчас к ней отправлюсь, Елизавета Дмитриевна. Она найдет на вас укорот. Портить отношения с Соболевыми себе дороже!

Тимофеев поморщился, но сказать ничего не успел, поскольку Софья Данииловна сжала кулаки, вздернула голову и выскочила из лаборатории столь же стремительно, как в нее заскочила. Прощаться она не стала.

– А можно ей как-то внушить не трогать княгиню Рысьину? – на всякий случай уточнила я. – Боюсь, что Софья Данииловна подарит моей родственнице совершенно ненужную пищу для размышлений.

О том, что эта пища уже подарена вчерашними газетами, я упоминать не стала, поскольку визит Соболевой лишь укрепит мою бабушку в мысли, что я могу подвинуть нынешнюю невесту и занять место рядом с цесаревичем. В то время как у меня все мысли были лишь о том, как бы не умереть в ближайшее время.

– Вряд ли Фаина Алексеевна примет всерьез слова расстроенной девочки, – заметил Тимофеев. Правда, несколько неуверенно. – И Соня, скорее всего, остынет по дороге и не дойдет до вашей бабушки, Елизавета Дмитриевна.

– Хотелось бы в это верить, – проворчала я. – А то Фаина Алексеевна спит и видит, как бы меня пристроить замуж повыгодней. Я не затем сбежала из Ильинска, чтобы выйти замуж в Царсколевске.

– А вы сбежали? – удивился Тимофеев. – Фаина Алексеевна говорила, что это часть воспитательного процесса, проверка ваших способностей к самостоятельным действиям.

– А вы бы на ее месте сказали, что совсем не контролируете внутриклановые дела? – усмехнулась я.

– Я, слава богам, не на ее месте, а на своем. Мне, знаете ли, Елизавета Дмитриевна, довольно проблем с лабораторией. Один Соколов чего стоит… Ох, я же вас не предупредил, вскоре должны подойти снять показания.

И Тимофеев разразился длинной речью, обвиняющей аспиранта во всех лабораторных проблемах: прошлых, настоящих и грядущих. Грядущих, судя по всему, ожидалось весьма и весьма много.





Глава 23




Владимир Викентьевич появился к обеду. Я как раз вернулась домой, а Полина споро накрывала на стол, пытаясь вызвать меня на разговор, когда раздался звонок в дверь. Целитель пришел один, Фаина Алексеевна меня своим посещением не удостоила. Не думаю, что ее не интересовала намечавшаяся беседа, но княгиня наверняка полагала, что при ней я не буду столь открыта, как без нее, а Звягинцев непременно все расскажет, как он это делал раньше. Все или почти все… Я очень надеялась на «почти», потому что сегодня мне придется очень многое открыть Владимиру Викентьевичу.

При виде целителя, неуверенно застывшего на пороге гостиной, сразу вспомнилось мирное время, что я прожила в его доме, на глаза сами по себе навернулись слезы, и я бросилась на шею гостю, хотя вид у него был не располагающий к нежностям: наверняка собирался высказать все, что думал о моем побеге.

– Ох, Елизавета Дмитриевна, что вы? – ошарашенно выдохнул он, тем не менее тоже меня обнимая. – Будет вам, все уже благополучно завершилось.

Я же никак не могла остановиться. Из меня словно вытащили стержень, позволяющий держаться, и слезы полились бурным потоком. Пусть целитель не был для меня опорой, но сейчас казался именно ею, тем более что отталкивать он не стал, напротив: что-то успокаивающе забормотал и даже по голове погладил, словно я была маленькой девочкой, нуждающейся в утешении. Наконец я пришла в себя в достаточной степени, чтобы перестать реветь, в последний раз шмыгнула носом и вытерла слезы.

– Простите меня, Владимир Викентьевич. У вас наверняка были из-за меня неприятности.

– Да какие неприятности, Елизавета Дмитриевна? – Он успокаивающе поцеловал меня в лоб. – Переволновался я за вас, конечно, это да. Вы же даже деньги не взяли, хотя прекрасно знали, где они лежат.

Только тут я спохватилась и поставила полог от прослушивания, иначе разговор до самого последнего слова станет достоянием княгини: если не расскажет целитель, то Полина точно донесет. Я ее не видела, но чувствовала, что она стоит у приоткрытой двери и жадно ловит каждое слово.

– Не могла же я вас ограбить?

– Полноте, Елизавета Дмитриевна, я же вам сам предлагал, – укоризненно напомнил Звягинцев. – Не прямо, конечно, чтобы в случае чего иметь возможность маневра перед Фаиной Алексеевной.


– А так вам и маневрировать не пришлось.

Целитель в ответ лишь улыбнулся, но как-то так, что даже сомнений не осталось: пришлось, еще как пришлось, чтобы Фаина Алексеевна не узнала лишнего.

– Владимир Викентьевич, да что же вы стоите? – спохватилась я. – Садитесь же. Пообедаете со мной?

– Да боги с вами, Елизавета Дмитриевна, какой обед? Вы же меня не для этого вызвали из Ильинска?

– Может, я по вам соскучилась? Вы для меня столько сделали, Владимир Викентьевич, что я этого никогда не забуду.

– Я тоже к вам привязался, Елизавета Дмитриевна, – неожиданно серьезно ответил целитель. – Но лучше, чтобы это осталось между нами. Наши слабости делают нас очень уязвимыми, знаете ли.

– Мы не будем сообщать это Рысьиным, – предложила я. – А знать, что есть кто-то, готовый тебя поддержать, – это бесценно. И это знание не ослабляет, а делает сильнее.

Плетение от прослушивания я развеяла и попросила Полину подать приборы для гостя. Звягинцев опять было запротестовал, но я сказала, что без обеда он от меня все равно не уйдет, да и нельзя вести серьезные разговоры на пустой желудок, так что пришлось ему смириться и усесться за стол.

– Так зачем вы просили меня приехать, Елизавета Дмитриевна? – спросил он, уже взявшись за ложку.

Полина, застывшая у стола, аж подалась ко мне, словно хотела спросить то же самое, но воспитание не позволяло. Хотя зачем ей спрашивать? Главное, услышать ответ.

– Полина, вы можете идти, – намекнула я. – Дальше мы справимся сами.

– Но моя обязанность…

– Если что-то понадобится, мы вас позовем, – оборвала я ее.

Полина обиженно поджала губы и вышла. Но далеко не ушла: мне не надо было даже включать частичную трансформацию, чтобы чувствовать, что она стоит за неплотно закрытой дверью и ловит каждый звук в этой комнате. Полог тишины я выплетала даже с некоторым злорадством, представляя, как она отчитывается Рысьиной: «Промолчали весь обед, как есть промолчали» – и преданно смотрит хозяйке в глаза, а та вовсю бесится.

– Смотрю, обложили вас со всех сторон, Елизавета Дмитриевна, – заметил Звягинцев. – Фаина Алексеевна без присмотра не оставляет.

– Это вы еще про Волкова не знаете, – хмуро ответила я. – Он тоже пытается загнать в угол.

– И как? Удается? – заинтересовался целитель, не сводя с меня взгляда и одновременно пытаясь отдать должное Полининому супу. – Насколько мне помнится, Фаина Алексеевна выдала ему карт-бланш в отношении вас и обратно не отзывала. Правда, она со мной особенно не откровенничает…

– Некоторых успехов Волков достиг, – неохотно признала я. – Но рыси маневреннее. Даже ваша любимая Фаина Алексеевна гордо заявляет, что что-то там пообещала Волкову, лишь когда было неизвестно, где я, а сейчас между ними договоренностей нет.

– Вы в это верите, Елизавета Дмитриевна? – приподнял брови Звягинцев.

– Вне зависимости от того, верю я или нет, Владимир Викентьевич, Фаина Алексеевна всегда будет говорить то, что ей выгодно. И поступать так же. Верить ей – себя не уважать.

– Именно, – кивнул целитель.

Грустно так кивнул, опустил глаза в тарелку и начал усиленно дегустировать суп. Суп действительно был вкусным, я даже пожалела, что Мефодию Всеславовичу не достанется. Пусть тот постоянно твердил, что человеческая еда ему не очень-то и нужна, но хорошо поесть любил. И надо признать, это шло ему на пользу: за последнее время домовой не то чтобы округлился, но выглядел довольно плотным и уверенным в своих силах. Судя по всему, у местных домовых он был отнюдь не на побегушках, а в самом настоящем авторитете. И сейчас, возможно, он не показывался не потому, что не хотел, чтобы его видел мой гость, а потому, что попросту отсутствовал в доме.

– Так о чем вы хотели со мной проконсультироваться, Елизавета Дмитриевна?

Дверь едва заметно качнулась, и я не выдержала: встала и демонстративно ее захлопнула. Слышать Полина все равно ничего не слышала, но разрешать подглядывать ей тоже нельзя: мало ли что углядит.

– Мне нужна библиотека моего деда, Станислава Андреевича Седых, – безо всяких экивоков сообщила я. – Я уверена, что она у вас, Владимир Викентьевич.

Звягинцев разом потерял аппетит, отложил ложку и прокашлялся:

– Откуда такая уверенность, Елизавета Дмитриевна?

– Записки Седых не могли исчезнуть бесследно, – пожала я плечами. – Вы были дружны, и вы логично посчитали, что его дочери бумаги Станислава Андреевича не нужны. В лучшем случае она бы их отправила в чулан, в худшем – старьевщику или на растопку. Поэтому оставили их у себя, чтобы сберечь. Разве я не права?

Я по максимуму смягчила свои слова и не обвинила целителя в присвоении записей. В конце концов, я была уверена, что он действовал из лучших побуждений и уж точно не собирался присвоить себе чужие труды.

– Правы, Елизавета Дмитриевна, – вздохнул он. – Ольга Станиславовна не смогла бы понять важность исследований собственного отца и по причине слабого уровня магии, и по причине общей ограниченности. Но вы-то почему решили, что сможете разобраться? Ваше стремление выучиться на целителя похвально, но ваш нынешний уровень, уж простите, Елизавета Дмитриевна, – это даже не уровень студента-первокурсника. Вы не подумайте, что я вас хочу оскорбить, но Станислав Андреевич вел серьезные исследования, для понимания которых нужны определенные знания.

– А для повторения его методики? Обычного механического повторения? – спросила я. – Меня интересует конкретная методика по вживлению артефактов.

– А для повторения, Елизавета Дмитриевна, – с видимым раздражением ответил Звягинцев, – нужен уровень не менее трехсот пятидесяти единиц. Ваш дед был уникальным специалистом. Многое, что ему было доступно, не повторит более слабый или хуже подготовленный целитель, понимаете? По большому счету эти записи бесполезны для большинства одаренных.

– Потому что не могут быть ими использованы, так, Владимир Викентьевич?

– Именно, Елизавета Дмитриевна. А в некоторых руках они еще могут быть и опасны.

Он сурово на меня посмотрел, вздернув голову так, что острый клин бородки направился на меня, как оружие нападения. Да, он признал, что искомые бумаги у него, но не считал себя ни виноватым, ни обязанным вернуть чужое. Наверное, за это время сроднился с библиотекой моего деда и начал считать ее своей.

– Но это в некотором роде мое наследство, – напомнила я. – Наследство, которое я смогу использовать – если не сразу, так после обучения точно.

Звягинцев воззрился на меня так, словно я была сошедшей с небес богиней. Или откуда они здесь сходят – к стыду своему, я так и не удосужилась узнать, где обитают боги, когда не отвечают на молитвы своих последователей.

– Вы хотите сказать, что ваш уровень выше трехсот пятидесяти? – охрипшим голосом уточнил он.