Герои умирают
Часть 34 из 112 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Кольберг долго сидел, неподвижно глядя в серую плоскость экрана, но вдруг вздрогнул, как человек, рывком проснувшийся от кошмара, – что, если Кейн уже покинул дворец, что, если он уже онлайн, где творит, говорит или хотя бы думает что-то такое, что разрушит его, Кольберга, жизнь?
Он вскочил на ноги и смахнул крошки со своей блузы, потными ладонями пригладил волосы и тяжело двинулся к двери собственной ложи.
Вчера ему угрожал Майклсон; сегодня угроза пришла от Кейна. Пора, решил про себя Кольберг, надавать этому ублюдку по рукам.
«Дай мне только шанс, – думал он, – одну крошечную причину, которая будет достаточно весомой в глазах Совета, и ты у меня получишь. Ты у меня дождешься».
День третий
– Иногда мне кажется, что ты по-настоящему уважаешь только силу.
– А что, есть что-то еще?
– Вот видишь? Об этом я и говорю – ты не отвечаешь серьезно, отшучиваешься, увиливаешь от ответа. Это потому, что тебя не волнует то, что волнует меня. Вещи, которые важны для меня, действительно важны…
– Что, например? Справедливость? Я тебя умоляю! Честь? Все это абстракции, которые мы выдумали сами, чтобы прикрыть ими неприятную реальность главенства силы, а еще чтобы заставить людей ограничивать самих себя.
– А как же любовь? Она менее абстрактна, чем справедливость?
– Шанна, ради всего святого…
– Забавно – стоит нам завести разговор об абстракциях, и он заканчивается ссорой. Ты заметил?
– Мы не ссоримся.
– Да? А что же мы тогда делаем? Может быть, сейчас мы ссоримся не из-за справедливости или любви, но в том, что мы ссоримся, я не сомневаюсь.
1
Над влажной от дождя Ареной ярус за ярусом поднимались древние каменные скамьи с проходами между ними. Гигантское ступенчатое сооружение походило на мишень в какой-то игре богов. Внутренние стены, которые отделяли Арену от трибун, были когда-то высотой с три человеческих роста. И хотя время и едкий угольный дым сталелитейного завода из расположенного неподалеку Промышленного парка не пощадили их, на красноватой каменной поверхности, некогда выкрашенной охрой, еще можно было различить параллельные шрамы от диамантовых когтей драконимф, пятна химических ожогов от яда из хвостовых жал виверн и мелкие выбоины от арбалетных стрел, пущенных когда-то в спину удирающим гладиаторам.
Над нижними рядами, примерно на одной трети своей высоты, цирк был опоясан кольцом писсуаров, век назад построенных для зрителей, ныне давно умерших. Впрочем, писсуары были разбросаны по всему городу – реликты времен Короля-Хама, Тар-Меннелекиля, который затеял такие масштабные работы по благоустройству общественных пространств, что едва не пустил по миру всю страну.
Общественные писсуары Анханы строились над шахтами, вырытыми в песчанике – основной породе, на которой стоял город. Внутри каждой шахты помещалось три фильтра из бронзовой сетки: крупноячеистой, средней и совсем мелкой. Задерживая твердые отходы, они пропускали жидкость, которая беспрепятственно стекала вниз, на самое дно. Рядом с каждой шахтой для нечистот шла параллельная шахта для говночистов. Примерно раз в десять дней они наведывались туда, собирали с фильтров драгоценное дерьмо и везли его тележками в город Чужих, на завод по переработке фекалий и навоза, известный как «Везучий дворник».
Но об этом известно всем жителям Анханы. А вот чего не знают почтенные горожане, так это что на дне каждой служебной шахты есть дверь, ведущая в бездонные пещеры под городом, по которым можно пробраться в любой район столицы – если, конечно, знать путь.
Именно оттуда, из-под писсуаров, выходили они – увечные, слепые, калеки, безногие на костылях, прокаженные в задубелых от гноя лохмотьях. Пройдя через клоаку Империи, они появлялись на Арене, где Рыцари-Воры радушно встречали их и рассаживали по рядам нижнего уровня.
Свежий ночной бриз полнился радостным гомоном и обрывками песен – это нищие рассаживались по местам, на которые их предки могли только завистливо поглядывать с почтительного расстояния: лишь титулованная знать да землевладельцы имели право сидеть так близко к Арене. Но сегодня нищие не только заняли нижние места: людской поток перехлестнул через стену и хлынул на песок – так овцы заполняют пастбище, так поток леммингов порой затапливает морской берег, так устремляются на поля полчища жадной саранчи.
Бесчисленные сандалии, подвязанные веревками опорки, босые подошвы, жесткие, как рог, вперемежку с железными наконечниками посохов и костылей месили песок, еще влажный от вечерней мороси. Двести лет подряд этот песок впитывал кровь и дерьмо раненых гладиаторов, огров, троллей, огриллоев и гномов; на него падали потроха из распоротых львиных животов, сочился ихор из перерезанных глоток виверн, тек водянистый гумор драконимф, у которых есть лишь одно уязвимое место – глаза. Потом Арену забросили, и на сто лет она стала местом обитания бездомных. Но сегодня здесь был праздник: с заготовленных заранее поленниц высотой с рост человека стянули защитные брезентовые чехлы, и пламя костров взметнулось к небу, подсвечивая оранжевым низко ползущие тучи.
Вокруг этих костров и плясали теперь калеки, ибо гигантское каменное кольцо звалось Хамским стадионом, нищие все до одного были Подданными Короля Арго, а эта ночь была известна как Ночь Чудес.
Но в нынешней Ночи Чудес было еще кое-что необычное: в толпу веселых нищих закрался невидимка. Никто его не видел и не слышал, но близкое ощущение чужого присутствия настигало то одного, то другого.
Вот прокаженный замер, ухмыляясь, на середине хвастливого рассказа о том, как он украл набитый монетами кошелек у человека, который остановился, чтобы дать ему монетку. Что-то скользнуло по его лохмотьям сзади, но, обернувшись, он никого не увидел. Прокаженный пожал плечами и закончил рассказ. Вот чье-то дыхание согрело голую шею слепой – женщина обернулась и подняла повязку, чтобы посмотреть, кто стоит так близко. Никого не увидев, она протерла глаза и обвинила во всем свое чрезмерно живое воображение. Тени сложились на песке в след от ноги, но рядом не было ног, которые могли бы оставить такой отпечаток, и Рыцарь, который увидел его, только вздохнул – померещилось, – а его подозрительность скоро сменилась скучающим безразличием.
Заклятие Плаща – чертовски трудная штука, поддерживать его нелегко даже при благоприятных обстоятельствах, а уж в гуще текучей толпы воров и циничных профессиональных нищих и вовсе невозможно. Плащ никак не влияет на окружающий его мир: он не меняет угол падения света и не мешает ему отражаться от поверхностей. Плащ действует непосредственно на мозг и ни на что, кроме мозга. Прибегнувший к этому заклятию должен постоянно держать в сознании картину своего окружения во всех деталях – кто где стоит и что делает – и помнить обо всех, кроме себя. Иными словами, заклинатель должен постоянно видеть место, где он находится, таким, каким бы оно было без него. И пока это ему удается, все вокруг будут видеть его глазами, оставаясь слепыми к его присутствию. Магический трюк, довольно простой, если надо отвести глаза одному человеку, двум-трем на худой конец, но не тысяче.
И уж конечно, ни один заурядный маг не смог бы удержать над собой Плащ в толпе Подданных Арго. Точнее, ни одному заурядному магу даже в голову не пришло бы пытаться сотворить такое. Ведь проникнуть на Хамский стадион в Ночь Чудес и смешаться с тамошними завсегдатаями для чужака верная смерть, жестокая, скорая, без суда, следствия и апелляции.
Но в том-то и дело, что Паллас Рил была незаурядным магом, и никто из тех, кто ее знал, не усомнился бы в этом.
«Сорок часов. – Внутренний голос в самой глубине ее мозга звучал как чужой. – Уже сорок часов я на ногах».
На зубах точно песок скрипел, глаза тяжело ворочались в глазницах, но она все шла, выдерживая неимоверное давление чужих взглядов, смотрела, слушала и двигалась туда, куда несли ее ноги. Наверное, она поступила глупо, доверившись людям, особенно таким, как эти, и все же глупость не помешала ей понять, что ее предали.
В Ночь Чудес на Арене собираются все Подданные Арго. А значит, среди них может оказаться и тот, кто предал ее, убил близнецов, Таланн и… Ламорака. Она знала, что ей не придется пачкать об него руки; величество будет только рад, если она предоставит ему вершить правосудие.
«Если, конечно, предатель – не сам величество», – безразлично прокомментировал ее внутренний голос. Да, Король ей симпатичен, но она не настолько наивна, чтобы исключать его из числа подозреваемых только поэтому. Однако ей нужны улики, нечто изобличающее виновного, и за этим она пришла сюда. Правда, что это будет такое, она не знала.
Беспокойная, всепоглощающая жажда перемены мест привела ее сюда, ноги сами несли ее, точно спасаясь от чего-то неведомого. Никакого плана у нее не было. Вся энергия уходила на то, чтобы держать Плащ, и она уже смирилась с тем, что может лишь собирать впечатления, анализировать которые будет позже. Погруженная в состояние сродни медитации, она полностью открылась настоящему, надеясь, что оно даст ей все необходимое.
Кто-то невидимый ударил в барабан, и с северной трибуны на Арену посыпалась звонкая дробь.
Там стоял зиккурат – пирамида из девяти ступеней опиралась на каменные скамьи и завершалась массивным троном с высокой спинкой, вырезанным из цельного куска песчаника. Свободно текущий Поток, до сих пор наполнявший внутренний взор Паллас прозрачными цветными прожилками, образовал воронку вокруг зиккурата, словно тот затягивал его в себя. Паллас мысленно кивнула: значит, в зиккурате спрятался Чародей Аббаль Паслава и творит волшебство, предваряющее появление величества. Кейн однажды рассказывал ей, как это происходит, и она знала, чего ожидать.
Пламя взметнулось над чашами одноногих бронзовых светильников, рассыпая искры, хотя их не коснулась ничья рука. Вслед за искрами из чаш повалил плотный белый дым, скрывая пирамиду и трон.
На Арене затих смех, стихли разговоры. Подданные почтительно отложили жареные бараньи ноги, отставили мехи с вином. Лица, румяные от огня, обратились к облаку дыма. Барабанная дробь сменилась маршем: из облака один за другим показались девять Баронов Арго.
Паллас тоже взглянула на них, но без особого интереса: ей были известны имена и дела двоих из них, но не было причин подозревать, что они, в свою очередь, знают о ее связях в среде Подданных. Бароны заняли места на нижних ярусах ступенчатой пирамиды: семеро мужчин и две могучие женщины воткнули острия своих обнаженных мечей в щели между камнями и положили ладони на оплетенные шнурами рукояти.
Туман мало-помалу рассеивался, открывая сначала расплывчатые силуэты, а затем и четко очерченные фигуры Герцогов Арго, стоящих на третьей ступени от трона. Паллас знала обоих: тощий, в свободном одеянии, был Паслава, он до сих пор тянул на себя Поток. Напротив него стоял Деофад Полководец – когда-то он служил в липканской императорской гвардии и теперь еще был крепок, несмотря на седую бороду.
Паллас познакомилась с ними вскоре после того, как предложила величеству идею операции «Шут Саймон». Предателем мог оказаться любой.
Но вот с вершины зиккурата раздался голос Короля, глубокий и звучный, как храмовый колокол. Паллас не слышала в нем ни следа напряжения, а ведь любому пришлось бы кричать, чтобы наполнить звуками чашу стадиона, – значит Паслава повысил громкость магией, на что указывало завихрение Потока у самой вершины.
Король сказал:
– Дети мои! Сегодня мы собрались здесь, на этой заброшенной Арене Империи. Мы и сами – имперские отбросы. Всеми забытые калеки, инвалиды, слепые!
Ответный хор ударил в щербатые каменные стены:
– Да-а!
– Мы – Воры, бродяги, нищие!
– Да!
– Но мы не одиноки! Не беспомощны! Мы – сила, потому что мы – Братство!
– Да!
– И эта Арена Отчаяния содрогнется перед нами! Мощь нашего Братства превратит Арену Отчаяния в Арену Чудес! Здесь, среди своих братьев, отбросьте костыли! Снимите повязки и бинты! Пусть увечные ходят, а слепые видят! Возрадуйтесь, дети мои, ибо вы исцелены!
– ДА!
Костыли и палки полетели на мокрый песок, из пустых прежде рукавов и штанин показались недостающие конечности, белесые катаракты соскочили с живых сверкающих глаз, гноящиеся язвы сползли, открыв гладкую упругую кожу, – и все это прежде, чем развеялся созданный магией туман, и Король Арго показался на Престоле в сиянии праздничных огней – алых отсветов пламени из жаровен позади и впереди трона, – откуда он недвижно наблюдал за трансформацией Подданных.
Паллас знала, что все происходящее на Арене – чистый театр: ни одного настоящего калеку, тем более прокаженного, никогда не допустят в ряды Братства. И все же простой ритуал обладал неоспоримой силой, судя по тому, с какой искренней радостью все вокруг сбрасывали маски.
Кейн как-то объяснял ей, почему Братство нищих больше чем просто уличная банда, расписывал их безграничную преданность общему делу, говорил, что Братство – их культ, в котором они не просто части целого, но нечто гораздо большее. Паллас и раньше случалось видеть их преданность в деле, но только теперь до нее начал доходить ее истинный смысл. А еще она поняла, что этот маленький ритуал гарантировал от вторжения чужаков в ряды Подданных Короля. Ведь здесь чужому не помогут никакие переодевания и маски, только магия.
Величество между тем спускался по ступеням своего зиккурата, прихватив с собой Герцогов и Баронов. Не ускоряя шага, с уверенной улыбкой он подвел свою группу к полуразрушенной стене Арены, где им предстояло получить свою долю воровской добычи, и Паллас, глядя на него, решила, что он знает все о том, как должен вести себя на людях человек-звезда, и учить его в этом смысле нечему.
Паллас Рил двинулась к стене, старательно обходя Подданных, которые шли туда же. Она подобралась так близко, что видела, как Король принимал деньги, подарки и прочее от Подданных, которые текли мимо него нескончаемой чередой. Когда и эта часть праздничного ритуала завершилась, трое Баронов повезли прочь тележки, нагруженные добром, а величество упруго, как молодой кот, прыгнул на Арену, и веселье продолжилось. Герцоги и Бароны скоро последовали за ним, и Арена стала местом всеобщей вечеринки. Мехи с вином переходили из рук в руки, то там, то здесь кто-нибудь затягивал песню.
Надеясь поговорить с Королем с глазу на глаз, Паллас подобралась к нему так близко, что услышала предостережение Аббаля Паславы, которое тот нашептывал своему властелину.
– Я чувствую магию. Кто-то еще тянет Поток.
Король отвечал ему с угрюмой улыбкой:
– Так покажи его нам, и мы отшлепаем этого нахала как следует.
– Не могу.
– Не понял?
– Я сам ничего не понимаю. Чувствую – кто-то тянет, но только подумаю об этом, и ощущение пропадает, будто прячется. Как световое пятно в глазу – и видишь его все время, и разглядеть нельзя. Меня это тревожит.
– Выясни, в чем дело. И прикрой мой уход – церемония дарения затянулась, а я опаздываю на встречу.
– Будет сделано.
Паслава запрокинул голову и закатил глаза. Поток спиралью устремился к нему, когда он вынул из кармана крошечную куклу и начал катать ее в ладонях. Величество неспешно двинулся к выходу, укрытый магической фиолетовой тенью. Паллас последовала за ним.
Но не слишком близко: магам-плащеносцам не раз случалось выдать себя, наткнувшись на кого-нибудь по невнимательности. Ей приходилось время от времени менять траекторию движения, чтобы избежать столкновений с кучками подвыпивших Подданных, и каждый раз, отыскивая потом Короля в толпе, она замечала, что расстояние между ними увеличилось непропорционально ее задержке. Он шел неспешно, то и дело останавливался переброситься парой слов то с одним, то с другим Подданным, и все же она никак не могла его догнать.
Несмотря на свое медитативное состояние, близкое к ментальной раздвоенности, Паллас скоро поняла, в чем тут дело. Причиной всему был, конечно же, Паслава: он применил замысловатую версию заклятия Плаща, под которым укрывалась в данную минуту сама Паллас, и сделал так, что всякий, кто искал теперь Короля в толпе, видел его на другом краю Арены. Паллас мысленно похвалила Паславу за его профессиональную изобретательность. Заклятие действительно требовало и мастерства, и сообразительности, хотя она, Паллас, могла разрушить его в считаные мгновения, если бы захотела.
Он вскочил на ноги и смахнул крошки со своей блузы, потными ладонями пригладил волосы и тяжело двинулся к двери собственной ложи.
Вчера ему угрожал Майклсон; сегодня угроза пришла от Кейна. Пора, решил про себя Кольберг, надавать этому ублюдку по рукам.
«Дай мне только шанс, – думал он, – одну крошечную причину, которая будет достаточно весомой в глазах Совета, и ты у меня получишь. Ты у меня дождешься».
День третий
– Иногда мне кажется, что ты по-настоящему уважаешь только силу.
– А что, есть что-то еще?
– Вот видишь? Об этом я и говорю – ты не отвечаешь серьезно, отшучиваешься, увиливаешь от ответа. Это потому, что тебя не волнует то, что волнует меня. Вещи, которые важны для меня, действительно важны…
– Что, например? Справедливость? Я тебя умоляю! Честь? Все это абстракции, которые мы выдумали сами, чтобы прикрыть ими неприятную реальность главенства силы, а еще чтобы заставить людей ограничивать самих себя.
– А как же любовь? Она менее абстрактна, чем справедливость?
– Шанна, ради всего святого…
– Забавно – стоит нам завести разговор об абстракциях, и он заканчивается ссорой. Ты заметил?
– Мы не ссоримся.
– Да? А что же мы тогда делаем? Может быть, сейчас мы ссоримся не из-за справедливости или любви, но в том, что мы ссоримся, я не сомневаюсь.
1
Над влажной от дождя Ареной ярус за ярусом поднимались древние каменные скамьи с проходами между ними. Гигантское ступенчатое сооружение походило на мишень в какой-то игре богов. Внутренние стены, которые отделяли Арену от трибун, были когда-то высотой с три человеческих роста. И хотя время и едкий угольный дым сталелитейного завода из расположенного неподалеку Промышленного парка не пощадили их, на красноватой каменной поверхности, некогда выкрашенной охрой, еще можно было различить параллельные шрамы от диамантовых когтей драконимф, пятна химических ожогов от яда из хвостовых жал виверн и мелкие выбоины от арбалетных стрел, пущенных когда-то в спину удирающим гладиаторам.
Над нижними рядами, примерно на одной трети своей высоты, цирк был опоясан кольцом писсуаров, век назад построенных для зрителей, ныне давно умерших. Впрочем, писсуары были разбросаны по всему городу – реликты времен Короля-Хама, Тар-Меннелекиля, который затеял такие масштабные работы по благоустройству общественных пространств, что едва не пустил по миру всю страну.
Общественные писсуары Анханы строились над шахтами, вырытыми в песчанике – основной породе, на которой стоял город. Внутри каждой шахты помещалось три фильтра из бронзовой сетки: крупноячеистой, средней и совсем мелкой. Задерживая твердые отходы, они пропускали жидкость, которая беспрепятственно стекала вниз, на самое дно. Рядом с каждой шахтой для нечистот шла параллельная шахта для говночистов. Примерно раз в десять дней они наведывались туда, собирали с фильтров драгоценное дерьмо и везли его тележками в город Чужих, на завод по переработке фекалий и навоза, известный как «Везучий дворник».
Но об этом известно всем жителям Анханы. А вот чего не знают почтенные горожане, так это что на дне каждой служебной шахты есть дверь, ведущая в бездонные пещеры под городом, по которым можно пробраться в любой район столицы – если, конечно, знать путь.
Именно оттуда, из-под писсуаров, выходили они – увечные, слепые, калеки, безногие на костылях, прокаженные в задубелых от гноя лохмотьях. Пройдя через клоаку Империи, они появлялись на Арене, где Рыцари-Воры радушно встречали их и рассаживали по рядам нижнего уровня.
Свежий ночной бриз полнился радостным гомоном и обрывками песен – это нищие рассаживались по местам, на которые их предки могли только завистливо поглядывать с почтительного расстояния: лишь титулованная знать да землевладельцы имели право сидеть так близко к Арене. Но сегодня нищие не только заняли нижние места: людской поток перехлестнул через стену и хлынул на песок – так овцы заполняют пастбище, так поток леммингов порой затапливает морской берег, так устремляются на поля полчища жадной саранчи.
Бесчисленные сандалии, подвязанные веревками опорки, босые подошвы, жесткие, как рог, вперемежку с железными наконечниками посохов и костылей месили песок, еще влажный от вечерней мороси. Двести лет подряд этот песок впитывал кровь и дерьмо раненых гладиаторов, огров, троллей, огриллоев и гномов; на него падали потроха из распоротых львиных животов, сочился ихор из перерезанных глоток виверн, тек водянистый гумор драконимф, у которых есть лишь одно уязвимое место – глаза. Потом Арену забросили, и на сто лет она стала местом обитания бездомных. Но сегодня здесь был праздник: с заготовленных заранее поленниц высотой с рост человека стянули защитные брезентовые чехлы, и пламя костров взметнулось к небу, подсвечивая оранжевым низко ползущие тучи.
Вокруг этих костров и плясали теперь калеки, ибо гигантское каменное кольцо звалось Хамским стадионом, нищие все до одного были Подданными Короля Арго, а эта ночь была известна как Ночь Чудес.
Но в нынешней Ночи Чудес было еще кое-что необычное: в толпу веселых нищих закрался невидимка. Никто его не видел и не слышал, но близкое ощущение чужого присутствия настигало то одного, то другого.
Вот прокаженный замер, ухмыляясь, на середине хвастливого рассказа о том, как он украл набитый монетами кошелек у человека, который остановился, чтобы дать ему монетку. Что-то скользнуло по его лохмотьям сзади, но, обернувшись, он никого не увидел. Прокаженный пожал плечами и закончил рассказ. Вот чье-то дыхание согрело голую шею слепой – женщина обернулась и подняла повязку, чтобы посмотреть, кто стоит так близко. Никого не увидев, она протерла глаза и обвинила во всем свое чрезмерно живое воображение. Тени сложились на песке в след от ноги, но рядом не было ног, которые могли бы оставить такой отпечаток, и Рыцарь, который увидел его, только вздохнул – померещилось, – а его подозрительность скоро сменилась скучающим безразличием.
Заклятие Плаща – чертовски трудная штука, поддерживать его нелегко даже при благоприятных обстоятельствах, а уж в гуще текучей толпы воров и циничных профессиональных нищих и вовсе невозможно. Плащ никак не влияет на окружающий его мир: он не меняет угол падения света и не мешает ему отражаться от поверхностей. Плащ действует непосредственно на мозг и ни на что, кроме мозга. Прибегнувший к этому заклятию должен постоянно держать в сознании картину своего окружения во всех деталях – кто где стоит и что делает – и помнить обо всех, кроме себя. Иными словами, заклинатель должен постоянно видеть место, где он находится, таким, каким бы оно было без него. И пока это ему удается, все вокруг будут видеть его глазами, оставаясь слепыми к его присутствию. Магический трюк, довольно простой, если надо отвести глаза одному человеку, двум-трем на худой конец, но не тысяче.
И уж конечно, ни один заурядный маг не смог бы удержать над собой Плащ в толпе Подданных Арго. Точнее, ни одному заурядному магу даже в голову не пришло бы пытаться сотворить такое. Ведь проникнуть на Хамский стадион в Ночь Чудес и смешаться с тамошними завсегдатаями для чужака верная смерть, жестокая, скорая, без суда, следствия и апелляции.
Но в том-то и дело, что Паллас Рил была незаурядным магом, и никто из тех, кто ее знал, не усомнился бы в этом.
«Сорок часов. – Внутренний голос в самой глубине ее мозга звучал как чужой. – Уже сорок часов я на ногах».
На зубах точно песок скрипел, глаза тяжело ворочались в глазницах, но она все шла, выдерживая неимоверное давление чужих взглядов, смотрела, слушала и двигалась туда, куда несли ее ноги. Наверное, она поступила глупо, доверившись людям, особенно таким, как эти, и все же глупость не помешала ей понять, что ее предали.
В Ночь Чудес на Арене собираются все Подданные Арго. А значит, среди них может оказаться и тот, кто предал ее, убил близнецов, Таланн и… Ламорака. Она знала, что ей не придется пачкать об него руки; величество будет только рад, если она предоставит ему вершить правосудие.
«Если, конечно, предатель – не сам величество», – безразлично прокомментировал ее внутренний голос. Да, Король ей симпатичен, но она не настолько наивна, чтобы исключать его из числа подозреваемых только поэтому. Однако ей нужны улики, нечто изобличающее виновного, и за этим она пришла сюда. Правда, что это будет такое, она не знала.
Беспокойная, всепоглощающая жажда перемены мест привела ее сюда, ноги сами несли ее, точно спасаясь от чего-то неведомого. Никакого плана у нее не было. Вся энергия уходила на то, чтобы держать Плащ, и она уже смирилась с тем, что может лишь собирать впечатления, анализировать которые будет позже. Погруженная в состояние сродни медитации, она полностью открылась настоящему, надеясь, что оно даст ей все необходимое.
Кто-то невидимый ударил в барабан, и с северной трибуны на Арену посыпалась звонкая дробь.
Там стоял зиккурат – пирамида из девяти ступеней опиралась на каменные скамьи и завершалась массивным троном с высокой спинкой, вырезанным из цельного куска песчаника. Свободно текущий Поток, до сих пор наполнявший внутренний взор Паллас прозрачными цветными прожилками, образовал воронку вокруг зиккурата, словно тот затягивал его в себя. Паллас мысленно кивнула: значит, в зиккурате спрятался Чародей Аббаль Паслава и творит волшебство, предваряющее появление величества. Кейн однажды рассказывал ей, как это происходит, и она знала, чего ожидать.
Пламя взметнулось над чашами одноногих бронзовых светильников, рассыпая искры, хотя их не коснулась ничья рука. Вслед за искрами из чаш повалил плотный белый дым, скрывая пирамиду и трон.
На Арене затих смех, стихли разговоры. Подданные почтительно отложили жареные бараньи ноги, отставили мехи с вином. Лица, румяные от огня, обратились к облаку дыма. Барабанная дробь сменилась маршем: из облака один за другим показались девять Баронов Арго.
Паллас тоже взглянула на них, но без особого интереса: ей были известны имена и дела двоих из них, но не было причин подозревать, что они, в свою очередь, знают о ее связях в среде Подданных. Бароны заняли места на нижних ярусах ступенчатой пирамиды: семеро мужчин и две могучие женщины воткнули острия своих обнаженных мечей в щели между камнями и положили ладони на оплетенные шнурами рукояти.
Туман мало-помалу рассеивался, открывая сначала расплывчатые силуэты, а затем и четко очерченные фигуры Герцогов Арго, стоящих на третьей ступени от трона. Паллас знала обоих: тощий, в свободном одеянии, был Паслава, он до сих пор тянул на себя Поток. Напротив него стоял Деофад Полководец – когда-то он служил в липканской императорской гвардии и теперь еще был крепок, несмотря на седую бороду.
Паллас познакомилась с ними вскоре после того, как предложила величеству идею операции «Шут Саймон». Предателем мог оказаться любой.
Но вот с вершины зиккурата раздался голос Короля, глубокий и звучный, как храмовый колокол. Паллас не слышала в нем ни следа напряжения, а ведь любому пришлось бы кричать, чтобы наполнить звуками чашу стадиона, – значит Паслава повысил громкость магией, на что указывало завихрение Потока у самой вершины.
Король сказал:
– Дети мои! Сегодня мы собрались здесь, на этой заброшенной Арене Империи. Мы и сами – имперские отбросы. Всеми забытые калеки, инвалиды, слепые!
Ответный хор ударил в щербатые каменные стены:
– Да-а!
– Мы – Воры, бродяги, нищие!
– Да!
– Но мы не одиноки! Не беспомощны! Мы – сила, потому что мы – Братство!
– Да!
– И эта Арена Отчаяния содрогнется перед нами! Мощь нашего Братства превратит Арену Отчаяния в Арену Чудес! Здесь, среди своих братьев, отбросьте костыли! Снимите повязки и бинты! Пусть увечные ходят, а слепые видят! Возрадуйтесь, дети мои, ибо вы исцелены!
– ДА!
Костыли и палки полетели на мокрый песок, из пустых прежде рукавов и штанин показались недостающие конечности, белесые катаракты соскочили с живых сверкающих глаз, гноящиеся язвы сползли, открыв гладкую упругую кожу, – и все это прежде, чем развеялся созданный магией туман, и Король Арго показался на Престоле в сиянии праздничных огней – алых отсветов пламени из жаровен позади и впереди трона, – откуда он недвижно наблюдал за трансформацией Подданных.
Паллас знала, что все происходящее на Арене – чистый театр: ни одного настоящего калеку, тем более прокаженного, никогда не допустят в ряды Братства. И все же простой ритуал обладал неоспоримой силой, судя по тому, с какой искренней радостью все вокруг сбрасывали маски.
Кейн как-то объяснял ей, почему Братство нищих больше чем просто уличная банда, расписывал их безграничную преданность общему делу, говорил, что Братство – их культ, в котором они не просто части целого, но нечто гораздо большее. Паллас и раньше случалось видеть их преданность в деле, но только теперь до нее начал доходить ее истинный смысл. А еще она поняла, что этот маленький ритуал гарантировал от вторжения чужаков в ряды Подданных Короля. Ведь здесь чужому не помогут никакие переодевания и маски, только магия.
Величество между тем спускался по ступеням своего зиккурата, прихватив с собой Герцогов и Баронов. Не ускоряя шага, с уверенной улыбкой он подвел свою группу к полуразрушенной стене Арены, где им предстояло получить свою долю воровской добычи, и Паллас, глядя на него, решила, что он знает все о том, как должен вести себя на людях человек-звезда, и учить его в этом смысле нечему.
Паллас Рил двинулась к стене, старательно обходя Подданных, которые шли туда же. Она подобралась так близко, что видела, как Король принимал деньги, подарки и прочее от Подданных, которые текли мимо него нескончаемой чередой. Когда и эта часть праздничного ритуала завершилась, трое Баронов повезли прочь тележки, нагруженные добром, а величество упруго, как молодой кот, прыгнул на Арену, и веселье продолжилось. Герцоги и Бароны скоро последовали за ним, и Арена стала местом всеобщей вечеринки. Мехи с вином переходили из рук в руки, то там, то здесь кто-нибудь затягивал песню.
Надеясь поговорить с Королем с глазу на глаз, Паллас подобралась к нему так близко, что услышала предостережение Аббаля Паславы, которое тот нашептывал своему властелину.
– Я чувствую магию. Кто-то еще тянет Поток.
Король отвечал ему с угрюмой улыбкой:
– Так покажи его нам, и мы отшлепаем этого нахала как следует.
– Не могу.
– Не понял?
– Я сам ничего не понимаю. Чувствую – кто-то тянет, но только подумаю об этом, и ощущение пропадает, будто прячется. Как световое пятно в глазу – и видишь его все время, и разглядеть нельзя. Меня это тревожит.
– Выясни, в чем дело. И прикрой мой уход – церемония дарения затянулась, а я опаздываю на встречу.
– Будет сделано.
Паслава запрокинул голову и закатил глаза. Поток спиралью устремился к нему, когда он вынул из кармана крошечную куклу и начал катать ее в ладонях. Величество неспешно двинулся к выходу, укрытый магической фиолетовой тенью. Паллас последовала за ним.
Но не слишком близко: магам-плащеносцам не раз случалось выдать себя, наткнувшись на кого-нибудь по невнимательности. Ей приходилось время от времени менять траекторию движения, чтобы избежать столкновений с кучками подвыпивших Подданных, и каждый раз, отыскивая потом Короля в толпе, она замечала, что расстояние между ними увеличилось непропорционально ее задержке. Он шел неспешно, то и дело останавливался переброситься парой слов то с одним, то с другим Подданным, и все же она никак не могла его догнать.
Несмотря на свое медитативное состояние, близкое к ментальной раздвоенности, Паллас скоро поняла, в чем тут дело. Причиной всему был, конечно же, Паслава: он применил замысловатую версию заклятия Плаща, под которым укрывалась в данную минуту сама Паллас, и сделал так, что всякий, кто искал теперь Короля в толпе, видел его на другом краю Арены. Паллас мысленно похвалила Паславу за его профессиональную изобретательность. Заклятие действительно требовало и мастерства, и сообразительности, хотя она, Паллас, могла разрушить его в считаные мгновения, если бы захотела.