Герои умирают

– «Тот, кто делает мирную революцию, делает кровавую революцию неизбежной».

Он откидывается на спинку кресла, словно отшатываясь от меня:

– Так вот, значит, каково твое отношение. Дартельн говорил то же самое, только другими словами.

– Да, Дартельн умен, – отвечаю я. – И как человек он во много раз лучше тебя.

Крил устало отмахивается от моих слов:

– Дартельн – ископаемое. Он не хочет видеть, что Ма’элКот – наш шанс сделать огромный рывок вперед, одним скачком достигнуть цели. Нет, он считает, что к ней надо идти старыми проверенными методами; вот и применяет теперь эти старые проверенные методы к выращиванию пшеницы в обители Утес Джантогена.

Наше свидание что-то затянулось, и это заставляет меня нервничать. Подавшись вперед, я упираюсь локтями в колени и посылаю ему самый честный взгляд, на какой я только способен.

– Крил, слушай. Я очень рад за тебя – ты занимаешь большой пост, и я понимаю твою заботу о Ма’элКоте. Но если хотя бы половина того, что я о нем слышал, правда, то ему некого бояться, в том числе и меня, даже если бы я и вправду хотел его убить. Но я здесь за другим – моя девушка где-то тут, в городе, и попала в беду, а я пришел, чтобы ее выручить. Вот и весь мой интерес.

– И ты готов дать мне слово, что ничего не предпримешь ни против самого Ма’элКота, ни против тех, кто правит с ним Империей?

– Крил…

– Дай мне слово.

А он хорошо выучился командовать; каждая нотка в голосе дает понять, что увильнуть не удастся. Даю слово – простая фраза, которая легко соскальзывает с губ; мое слово – не больше, чем я сам, и нарушить его не труднее, чем сломать человека.

Но мое слово и не меньше, чем я сам, и жажда жизни у него такая же, как у меня. Поэтому я пренебрежительно пожимаю плечами и говорю:

– Что значит мое слово? – Вопрос риторический. – Слово – не цепь у меня на руках, как оно помешает мне поднять кулак на кого угодно?

– Наверное, ты прав. – Усталость вдруг проступает во всем его облике, словно мантия посла тяготит его тело и якорем виснет на его духе. Пыл, горевший в его глазах совсем недавно, угас, губы изгибаются в циничной усмешке. – Что ж, думаю, мне все же пришлось бы это сделать, так или иначе. Ты лишь слегка облегчил мне задачу.

Он встает – тяжело, как старик, – и подходит к двери покоя. Остановившись, он оглядывается на меня, словно сожалея, снимает засов и распахивает дверь:

– Благодарю за ожидание, Ваша Светлость. Кейн здесь.

Шесть человек в синих с золотом мундирах Королевских Очей маршевым шагом входят в комнату. У каждого на поясе короткий меч и кинжал. Входя, они натягивают тетивы очень компактных арбалетов, на каждом из которых уже лежит по стальной стреле. За ними входит седьмой – заурядная внешность, мышиного цвета волосы. Зато на нем блуза из темно-бордового бархата с перевязью из белого шелка с золотым шитьем. Еще на пороге он бросает беглый взгляд на святилище в углу и коротко кивает статуе. Тонкий меч с усыпанной драгоценными камнями рукояткой, который свисает с его перевязи, выглядит скорее церемониальным, чем боевым оружием. В одной руке он держит черный бархатный кошелек на завязках. Кошелек раздут от монет – цена моей головы, не иначе.

– Крил, – произношу я, – в свое время я говорил о тебе немало неприятных вещей, а думал и того хуже, но даже тогда я не верил, что ты действительно меня сдашь.

Но он, ничуть не смущаясь, отвечает:

– Я ведь говорил тебе, мы будем помогать Ма’элКоту всеми возможными путями.

Человек в бархатном костюме делает шаг вперед и говорит:

– Я Тоа-Ситель, Герцог Общественного порядка, а ты, Кейн, мой пленник.

Я вскакиваю со стула так резко, что монахи за моей спиной хватаются за посохи, а люди Тоа-Сителя вскидывают арбалеты и живой стеной отгораживают Герцога от меня.

– У меня нет времени.

Тоа-Ситель спокойно отвечает:

– Твое время принадлежит мне. Я поклялся доставить тебя к Ма’элКоту, и я сдержу клятву.

Но я смотрю не на него, а на Крила. Сделав шаг, я оказываюсь так близко к нему, что могу разглядеть черные точки пор на его лице и корку из чернил каракатицы, засохшую на печатке Магистра.

– Знаешь, нет ничего опаснее, чем интеллектуал у власти, – говорю я ему таким панибратским тоном, словно мы, как встарь, беседуем за кувшином вина где-нибудь в Твердыне Гартана. – Он способен найти рациональное объяснение любому преступлению и никогда не позволит абстракциям, вроде справедливости, верности или чести, сбить его с толку.

На щеках Крила выступает краска, но тут же исчезает.

– Пора бы тебе уже повзрослеть, Кейн. Ты же знал, что это случится: мы не позволим тебе подвергать опасности Ма’элКота.

– К черту Ма’элКота, – говорю я спокойно, втайне цитируя Берна, который произнес эти же самые слова совсем недавно, улыбаясь так, словно сам не верил, что произносит такое. – Я о нас с тобой.

– Кейн…

– Ты нарушил святость Убежища, Крил. Посольство укрыло меня в своих стенах, а ты выдал меня врагам. Ты знаешь, какое за это полагается наказание. Или ты думал, что я тебя не убью?

Он вздыхает почти презрительно, его взгляд скользит по четверым монахам и людям Герцога с их арбалетами.

– Вряд ли такая опасность грозит мне прямо сейчас, Кейн, учитывая обсто…

Ребро моей ладони отрубает остаток предложения, мой лоб с хрустом врезается в его переносицу, ломая ее. Внезапность моего нападения не позволяет ему собраться, мышцы его шеи расслаблены. Обеими руками я хватаю его за голову и резко поворачиваю: его затылочный позвонок переламывается с хрустом промокшей деревяшки, перебивая ему спинной мозг. Никто в комнате и пальцем пошевельнуть не успел, а он уже лежит на полу и дергается в конвульсиях.


Среди всеобщего молчания я говорю:

– Ну вот, а я-то надеялся, что проживу здесь спокойно целый день и никого не убью.

Остолбеневшие было монахи разражаются громкими криками. Они подскакивают ко мне с занесенными посохами, но останавливаются при виде тускло поблескивающих наконечников арбалетных стрел, которые направлены теперь почему-то на них, а не на меня.

Герцог Тоа-Ситель говорит:

– Этот человек – мой пленник, а я дал клятву доставить его к Ма’элКоту. – Его бесцветный голос не оставляет сомнений: если понадобится, он прикажет стрелять. – Отойдите от него. Взведенный арбалет – механизм деликатный; дрогни у кого-нибудь из моих людей рука, он и выстрелит.

Один из монахов, по виду старше остальных, может быть, даже мой ровесник, протягивает свой посох вперед, как барьер.

– Не тратьте время. Ты, беги за братом целителем. Сегодня дежурит жрец Хрила, может быть, он сможет спасти посла.

Младший монах выскакивает за дверь, и его шаги быстро удаляются по коридору.

Я говорю:

– Он не успеет.

Старший монах смотрит мне в глаза и пожимает плечами.

Еще минуту-другую мы не двигаемся с места и смотрим, как умирает Крил.

В одной из моих старых книжек я читал, что есть такие удары, которые убивают на месте, и один из них – это удар в нос, когда хрупкие косточки околоносовых пазух ломаются, а их осколки, пробив фронтальную кость черепа, одну из самых мощных в теле человека, врезаются в мозг. Чушь полная, но иногда мне хочется, чтобы это было правдой.

На самом деле такой вещи, как мгновенная смерть, не бывает; органы умирают каждый со своей скоростью, по-своему, заставляя человека дрожать крупной дрожью или мелко трястись, биться в конвульсиях или просто обмякать и падать на землю, как куль с мукой. И если вам предстоит умирать в полном сознании, то ваш конец будет тяжким.

Крил умирает в сознании.

Говорить он не может; ломая ему шею, я раздавил ему горло, так что его легкие наполняются кровью, зато он смотрит на меня. В его глазах ужас; он словно просит меня сказать ему, что это все не по-настоящему, что это происходит не с ним, не сейчас, а сам чувствует, как конвульсивно дергается его тело, чувствует запах своих экскрементов, когда мочевой пузырь и кишечник опорожняются одновременно. Но что сделано, того не переделаешь. Если бы повернуть время назад, я бы не повторил это снова.

Иногда умирающие спрашивают, кто словами, а кто и просто глазами: «Ну почему? Почему я?» Крил не спрашивает – он знает ответ.

Это потому, что я такой старомодный парень.

Тоа-Ситель говорит задумчиво:

– Ты обладаешь экстраординарными способностями к убийству. Однако не надейся, что тебе когда-либо удастся застать меня врасплох.

Я смотрю на него, а он на меня.

Тень улыбки скользит по его губам, когда он опускает глаза на затихшего на полу Крила.

– Это большая редкость – встретив человека, немедленно убедиться, что его репутация полностью заслужена. Как по-твоему, кто опаснее: интеллектуал… – тут он снова поднимает глаза и смотрит на меня в упор, – или идеалист?

– Не оскорбляй меня. Да и его тоже.

– Мм… – Он кивает. – Идем.

Один из монахов помоложе ровным, недрогнувшим голосом заявляет:

– Теперь тебе нигде не будет спасения, Кейн из Твердыни Гартана. Тебе нигде не укрыться от мести Монастырей.

Я встречаю взгляд монаха постарше:

– Он нарушил закон. Ты видел.

Тот кивает.

– И ты засвидетельствуешь это.

Он снова кивает:

– Я не стану марать себя ложью ради такого человека.

Тоа-Ситель опускает черный бархатный кошелек на пол рядом с телом Крила. Из кошелька вываливается золотой ройял и катится по каменному полу, вычерчивая отчаянную дугу сначала вокруг головы лежащего, а затем между ног стоящих монахов. Все глаза бесстрастно следят за движением монеты, никто не двигается и когда она, подребезжав, затихает на полу.

Тем же бесцветным голосом Тоа-Ситель продолжает:

– Что ж, по крайней мере, на богатые поминки он себе заработал…

Он делает жест рукой, и солдаты вскидывают арбалеты так, чтобы в случае чего не зацепить меня выстрелом. Мы уже уходим, когда в коридоре раздается приближающийся металлический лязг – это идет жрец Хрила в доспехах. Слишком поздно.

Теперь, когда Крил мертв, никому в Посольстве не хватит власти, чтобы задержать Герцога Империи и его людей, так что мы беспрепятственно выходим на улицу.