Герцог и я

– Нет! – Дафна схватила брата за рукав. – Ты приглашал его? Как же тебе не стыдно!

– Это было давным-давно, – буркнул Энтони. – С тех пор прошли годы.

– Это было в прошлый понедельник, – уточнил Саймон.

– Вы должны обедать с нами, – решила Дафна. – Мама будет так рада! А ты, дернула она брата за рукав, – перестань придумывать, как сподручнее отравить своего друга!

Раньше, чем Энтони сообразил, что ответить, Саймон со смехом произнес:

– Не беспокойтесь за мою жизнь, Дафна. Еще со школы я помню, что у него всегда было плохо с химией.

– Я все-таки убью его! – сказал Энтони как о чем-то уже решенном. – Еще на этой неделе.

– Ты не сделаешь этого! – воскликнула Дафна. – Уже завтра вы будете в вашем клубе дымить манильскими сигарами.

– Не уверен, – сказал Энтони.

– Нет, будете! Я права, Саймон?

Он задумчиво изучал лицо своего друга и видел в нем что-то новое, чего не замечал раньше. Особенно в глазах. Что-то очень серьезное.

Шесть лет назад, когда Саймон покинул Англию, они были юношами. За прошедшие годы оба, несомненно, изменились, он это чувствовал по себе, однако своего друга принимал таким, каким тот был в свои двадцать с небольшим. Но ведь и Энтони уже не прежний, у него появились обязанности, о которых Саймон и представления не имеет. Семейные обязанности. И ответственность: вести по жизни младших братьев, защищать сестер. У Саймона – всего лишь отягощавший его существование титул, у Энтони – целая семья. И тяготы эти несоизмеримы: его другу приходится намного тяжелее, – так стоит ли на него обижаться за то, что он чересчур ретиво исполняет свои обязанности и порой заходит в своей горячности слишком далеко?

– Мне кажется, – медленно проговорил наконец Саймон, обращаясь к Дафне, – мы с вашим братом сейчас далеко уже не те, что шесть лет назад. И с этим ничего не поделаешь.



Спустя некоторое время в доме Бриджертонов началась суматоха – иначе говоря, приготовления к обеду.

Дафна переоделась в вечерний туалет – темно-зеленое бархатное платье, которое, как говорили, придает ее карим глазам изумрудный оттенок. В нем она и находилась сейчас в главном зале дома, где тщетно пыталась успокоить мать, у которой разгулялись нервы.

– Почему Энтони не сказал мне, что пригласил к обеду герцога? – возмущалась Вайолет, усердно жестикулируя. – Мы ничего не успеем сделать. О боже!

Дафна держала в руках меню обеда: оно начиналось черепаховым супом и после тройной смены блюд заканчивалось мясом молодого барашка под соусом бешамель, за которым следовал десерт четырех видов. Ей трудно было скрыть саркастические нотки в голосе, когда она сказала:

– Не думаю, мама, что у герцога будет основание пожаловаться на недостаточное количество еды.

– Хочу надеяться, этого не произойдет! – воскликнула Вайолет. – Но если бы я знала о его визите заранее, то распорядилась бы подать говядину.

– Герцог понимает, что у нас не званый обед.

Виконтесса произнесла назидательно:

– Если присутствует герцог, обед не может считаться простой домашней трапезой. Ты просто не понимаешь многих вещей.

Дафна задумчиво посмотрела на мать. Та говорила вполне серьезно и явно была расстроена.

– Мама, – повторила девушка, сама поражаясь своему терпению, – не думаю, что Гастингс из тех, хотя и стал недавно герцогом, кто ожидает, что из-за его присутствия на обеде мы все встанем на голову.

– Возможно, он не ожидает именно этого, дочь моя, но в каждом обществе есть свои правила, традиции. И откровенно говоря, я не понимаю твоего спокойствия и полного отсутствия интереса.

– Ничего подобного, мне очень интересно.

– Но ты совсем не переживаешь. И даже нисколечко не обеспокоена. Ведь он собирается жениться на тебе.

– Мама, он ничего не говорил об этом!

– Он и не должен. А для чего, скажи, он танцевал с тобой прошлым вечером? С тобой и больше ни с кем. Ах да, еще удостоил этой чести Пенелопу Фезерингтон. Но она не в счет. Он сделал это из жалости к бедняжке.

– Мне нравится Пенелопа, мама.

– Мне тоже. И я жду не дождусь того дня, когда ее мать сообразит наконец, что девушке такой комплекции совершенно не подходит оранжевый атлас. Это ужасно!

– А что подошло бы? – спросила Дафна.

– Не знаю! Не приставай, пожалуйста, с нелепыми вопросами, когда я и так не нахожу себе места от волнения!

Дафна безнадежно покачала головой:

– Лучше я пойду и разыщу Элоизу.

– Да, это будет кстати. И проследи, пожалуйста, чтобы Грегори не измазался до того, как сядет за стол. Проверь его уши, слышишь! Он плохо моет их… А насчет Гиацинты – просто не знаю… Боже, что нам с ней делать? Гастингс не ожидает увидеть за столом десятилетнего ребенка.

– Энтони говорил ему, что мы обедаем всей семьей.


– Но многие семьи не сажают за общий стол самых младших.

– Значит, мы в числе тех немногих, кто это делает. – Дафна решилась наконец на глубокий демонстративный вздох. – Я сама говорила с герцогом, и он все понял. Даже сказал, что предвкушает удовольствие пообедать в нормальной семейной обстановке. Ведь у него нет семьи и, говорят, не было.

– Бедняга!.. Помоги нам Бог!

Лицо виконтессы ничуть не успокоилось – напротив, пошло пятнами.

– Знаю, о чем ты подумала, – ласково сказала Дафна, не переставая поражаться своему терпению. – И ручаюсь, что сегодня Грегори не подложит кусок картофеля в сметане на стул Франческе. Он уже повзрослел.

– Но он сделал это на прошлой неделе!

– Вот с тех пор он и стал взрослее, – не очень уверенно предположила Дафна.

Взгляд матери ясно говорил, что она абсолютно не согласна с этим утверждением.

– Хорошо, – сказала Дафна, вспомнив пример старшего брата, – тогда я просто пообещаю, что убью его, если он будет плохо себя вести.

– Угроза смерти его не напугает: он, к счастью, еще не знает, что это такое, – философски заметила мать. – Лучше сказать, что в наказание я продам его лошадь.

– Он никогда этому не поверит, мама, зная твое доброе сердце.

Леди Бриджертон развела руками:

– Выходит, мы вообще беспомощны перед ним.

– Боюсь, что так.

– Дети – сплошное беспокойство, – заключила Вайолет.

Дафна улыбнулась. Она хорошо знала, как ее мать обожает это беспокойство.

Леди Бриджертон откашлялась, прежде чем произнести чрезвычайно значительную, с ее точки зрения, фразу:

– Полагаю, дочь моя, Гастингс был бы для тебя отличной партией.

– Только полагаешь, мама? Я уверена, что вообще любой герцог отличная партия, даже если у него две головы и он брызжет слюной при разговоре. Из обоих ртов.

Мать не могла не улыбнуться.

– Ох и острый у тебя язычок, дорогая! Но должна признаться, что вовсе не намерена выдать тебя за кого угодно. И если я знакомила тебя со многими мужчинами, то лишь для того, чтобы пополнить число твоих поклонников. Моя заветная мечта, – вздохнула Вайолет, – видеть тебя в браке такой же счастливой, какой была я с вашим отцом.

С этими словами она удалилась, оставив Дафну наедине с собственными мыслями. А думала девушка вот о чем: составленный Гастингсом и одобренный ею план не так уж хорош, если рассматривать его серьезно. И в первую очередь пострадает от него ее мать – когда поймет в конце концов, что они только играли в любовь и в грядущий брак. Саймон благородно предложил Дафне исполнить в конце роль зачинщицы их разрыва, а себе оставлял амплуа отвергнутого жениха, однако ей начинало казаться, что, пожалуй, лучше было бы наоборот – чтобы она, как это ни печально и даже постыдно, оказалась жертвой его легкомыслия и обмана. Тогда по крайней мере мать не сможет обрушиться на нее со слезами и упреками, ей останется только жалеть несчастную дочь и сокрушаться, как та могла упустить свой шанс.

И на этот раз, подумала с усмешкой Дафна, мать была бы совершенно права.



Никогда еще Саймон не разделял трапезу с таким количеством взрослых и детей из одной семьи, весьма дружной и шумной. Дружелюбную атмосферу не смогла нарушить даже горошина, перелетевшая почти над головой леди Бриджертон с одного края стола на другой и нацеленная шалуном Грегори в младшую сестру. Бросок был неточным: Гиацинта даже не поняла, что на нее совершалось покушение. Дафна вовремя прикрыла салфеткой рот, чтобы громко не рассмеяться, а виновник всего этого умело изобразил на лице ангельскую невинность и полную непричастность к полету зернышка семейства бобовых.

Саймон мало говорил во время обеда, предпочитая слушать других и время от времени отвечать на обращенные к нему вопросы. Их задавали все присутствующие за исключением двоих сидевших, к его облегчению, за другим концом стола. Впрочем, и оттуда они умудрялись бросать на него… нет, не горошины, но весьма неодобрительные взгляды. Это были Энтони и Бенедикт.

Самая непосредственная из всех десятилетняя Гиацинта долго испытующе смотрела на герцога, и наконец, спросила напрямик:

– Вы всегда говорите так мало?

Миссис Бриджертон чуть не поперхнулась вином, и девочке ответила Дафна.

– Наш гость, – пояснила она, – намного вежливее некоторых из нас, кто ни на минуту не закрывает рта и перебивает друг друга. Как будто боится, что больше ему никогда не придется шевелить языком.

Грегори понял эти слова буквально и тут же, высунув язык, начал крутить им, но миссис Бриджертон строго посоветовала сорванцу использовать этот орган для того, чтобы побыстрее расправиться со своей порцией.

Вспомнив слышанное где-то, что дети любят (или должны) брать пример со взрослых, Саймон быстро опорожнил тарелку и, выразительно взглянув на Грегори, попросил добавки, чем заслужил благодарный взгляд хозяйки, которая не преминула попенять мальчику:

– Видишь, какой отменный аппетит у герцога?

Двойной нажим подействовал: Грегори спрятал язык и поспешил доесть то, что у него было.

– Энтони, – спросила одна из девочек (Саймон не был твердо уверен, кто – Гиацинта или Франческа), – отчего ты такой злой сегодня?

– Вовсе не злой, – огрызнулся он. – Не выдумывай.

Саймон мысленно поблагодарил девочку: ему было неуютно под тяжелым взглядом Энтони, и он начинал жалеть, что пришел сегодня и что вообще затеял весь этот спектакль, который поначалу казался забавной и, в общем, довольно невинной игрой.