Генетическая ошибка

Так и повелось. Осенью и зимой мы жили в городе, а в конце весны съезжали в деревню. Мать умерла через четыре года. Я окончил школу, поступил в академию. Когда мне исполнилось восемнадцать, бабуля тихонько собрала свои вещи и уехала насовсем.

– Ты теперь взрослый, Володичка, не хочу тебе мешать. Живи один, ты все умеешь. А я всегда буду рядом. Если что, приеду. Или ты ко мне.

Соседи и друзья наши недоумевали: как можно оставить одного совсем юного мальчишку? Не ровен час, начнет водить компании, сделает из квартиры притон либо станет питаться в сухомятку и наживет гастрит. Но бабуля Тоня была мудрой женщиной. Она знала, что никаких компаний я водить не буду, а уж готовить я умел не хуже любой хозяйки.

Сначала она приезжала ко мне каждые выходные, потом раз в две недели, потом раз в месяц. Мы часто созванивались, я знал, что мог рассказать ей об всем, что меня интересует и волнует.

Последние годы бабуля Тоня сильно сдала. Согнулась, похудела. Стала часто болеть. Я в любое время срывался и ездил к ней. Предлагал взять к себе – но она категорически отказывалась. «Я в своем доме всю жизнь прожила, в нем и помру»…

– Поправляйся, бабуля, а я к тебе на неделе еще приеду, вечерком, после работы. Машину починю и приеду.

Я обнял ее, поправил подушку, одеяло и вышел из дому. Стоял жаркий июльский полдень. Я шел полем, и над моей головой роились разноцветные бабочки и голубые стрекозы. Пахло гречишным медом и клевером. Мне не хотелось ехать в Москву, тянуло снять рубашку и лечь в эту траву, подставив лицо под солнечные лучи. Нажариться как следует, и в речку. Она у нас в деревне маленькая, но удивительно чистая. И вода в ней студеная даже в жару.

Я два года не был в отпуске. Все были, а я нет. Понятное дело – им нужнее, у кого-то семья, дети, хозяйство, а я один, у меня ничего и никого. Вот и уступаю им свою очередь, а сам довольствуюсь поездками в деревню на выходных.

С этими мыслями я дошел до станции, купил билет и в ожидании электрички уселся на хлипкую, давно не крашеную лавочку с краю платформы. Вокруг собирался народ. Лето, все курсируют из деревни в город, из города в деревню. Мимо прошли две симпатичные загорелые девчонки в коротеньких шортах и солнцезащитных очках. Одна из них посмотрела на меня и улыбнулась. Я тоже ей улыбнулся и даже рукой помахал. Проехал пацан на велосипеде.

С противоположной стороны послышался гудок, и к платформе медленно подползла зеленая змея электрички. Из разъехавшихся дверей высыпала целая толпа. Я глянул в телефон – электричка в Москву должна была прийти через минуту. Эх, жалко уезжать…

Я с грустью и завистью посмотрел на разноцветный людской хоровод на соседней платформе и вдруг замер. Взгляд мой выхватил из толпы знакомую фигуру. Я привстал с лавочки.

Анна. Это была Анна Гальперина собственной персоной. В длинном, почти до пят, холщовом сарафане, в модной соломенной шляпке, с небольшим матерчатым рюкзачком за плечами. Я узнал ее почти сразу же, хотя выглядела она совсем не так, как раньше. Я хотел окликнуть ее, но вместо этого вдруг сорвался с перрона и кинулся к лестнице. Сбоку послышался свист – это шла электричка. Моя электричка. Но мне уже было все равно. Продираясь сквозь толпу дачников, я бежал вслед за Анной Гальпериной, прячась за чужими спинами.

Она пересекла дорожку, отделяющую насыпь от грунтовки, по которой ходили рейсовые автобусы и маршрутки, и встала под козырьком остановки. Я задержался неподалеку, приникнув к стене местного магазинчика. Вид у Анны был весьма вальяжный и довольный. Она достала из кармана телефон и принялась болтать по нему. Слов мне было не разобрать. Интересно, как ее сюда занесло? В гости к кому-то приехала? К родственникам? Но на допросах она говорила, что у нее нет родственников за городом и дети никогда не бывали на даче.

А может, у нее роман? Похоронила мужа и решила устроить личную жизнь? Пока я думал да гадал, подошел автобус. Анна залезла внутрь. Я дождался, когда автобус наполнится, и вскочил в закрывающиеся двери. Она ехала впереди, я сзади. Выглядывая из-за чьих-то плеч, я видел ее лицо – с тонко выщипанными бровями и сильно накрашенными губами. Я никогда не видел Анну с макияжем. Она была очень даже ничего, только слишком полновата на мой вкус…

Освободилось место, и Анна уселась у окошка, продолжая говорить по телефону. Мне было невыносимо жарко. Я вспотел и думал о том, что скажу начальству. Как буду оправдываться за прогул. Да и вообще, для чего я поперся за Анной? Какая мне разница, куда она ездит из Москвы?

Автобус со скрежетом затормозил. Толпа повалила к выходу. Анна продолжала сидеть. В салоне стало пусто. Я побоялся, что она заметит меня и узнает. Но она была всецело поглощена разговором. Я перевел дух, достал платок, вытер мокрое лицо.

– Котово, – крикнул водитель. – Выходит кто на Котово?

– Я! – Анна вскочила и двинулась к выходу.

Я встал у задних дверей в ожидании. Водитель открыл двери перед Анной. Только одни. Задние двери он решил не открывать. Я смотрел, как Анна, не торопясь, спускается с подножки. Ноги ее, обутые в серые мокасины, коснулись земли. Двери со скрипом начали закрываться. Я пулей пролетел через салон и, протиснувшись через них, выскочил из автобуса, больно прищемив плечо. Водитель громко выругался и дал по газам.

Анна уже шла по дорожке к виднеющемуся впереди перелеску. Я пристроился за ней. Мы миновали стройные ряды молодых елочек и вышли с другой стороны перелеска. Перед нами оказалась широкая улица, за оградой стояли дома, хорошие, все минимум по два этажа. Вдоль штакетника тянулась серая металлическая труба газопровода.

Нехилая, однако, деревня. И газ есть. Я продолжал преследовать Анну. Та сначала шла по центральной улице, затем свернула влево. Прошла пару участков и остановилась у коричневого забора из профнастила. Стащила с плеч рюкзак и достала из кармашка связку ключей.

Вот это да. Похоже, Анна пришла сюда вовсе не в гости. Словно подтверждая мои мысли, она по-хозяйски повернула ключ в замке и толкнула калитку. Взгляду моему представился симпатичный участок с ровным зеленым газоном, клумбами и цветниками, а также с парой теплиц. В углу участка высился двухэтажный дом из пеноблоков с красивой застекленной верандой. Больше ничего я рассмотреть не успел, так как Анна захлопнула калитку. Я отошел подальше от забора и задумался.

Откуда у Анны Гальпериной такой дом? Он стоит довольно дорого, миллионов шесть-семь, не меньше. Постояв еще немного, я подошел обратно к калитке и постучал. Ответом было молчание. Я стукнул сильнее. Послышался шорох травы. Калитка открылась, и передо мной появилась Анна. Она близоруко сощурила глаза, всматриваясь, и лицо ее побледнело.

– Вы?

– Я.

– Что вам надо?

– Вот, шел мимо, смотрю – знакомое лицо. Решил заглянуть в гости, узнать, как дела.

– Нормально все, – ответила она довольно грубо и хотела закрыть калитку, но я придержал ее руку и зашел на участок.

– Хорошенький домик. И участок ничего. Газом топитесь?

Она кивнула, хмурясь и переступая с ноги на ногу.

– Что ж, хорошее дело. А квартирку свою никак продали?

– Еще чего! – Анна посмотрела на меня с откровенной злостью. – Что я – сумасшедшая? Отсюда в Москву не наездишься.

– Это верно, – согласился я. – Может, пригласите на чашку чая?

– Мне некогда. Я тороплюсь. У меня дела.

Я пожал плечами:

– Раньше вы были более гостеприимны.

Она ухмыльнулась:


– То было раньше.

– А сейчас что изменилось? Откуда деньги на такую покупку?

– Вам-то какое дело? – сердито прошипела Анна.

– Вы правы, Анна Николаевна, никакого. Я просто спросил. Можете не отвечать.

Она нервно дернула плечом:

– Да ладно, я отвечу. Бабка у меня в соседнем селе жила. Умерла месяц назад. Деньги копила всю жизнь, вот, мне достались.

– Хорошая бабка. – Я усмехнулся. – Всем бы такую.

Анна взглянула на меня в упор. Она отлично понимала, что сказанное ею можно легко проверить. Но знала она также и то, что следствие по делу гибели ее мужа прекращено.

– Ладно, Анна Николаевна. Не буду вам мешать. Пошел я. Хорошего вам отдыха.

Анна вздохнула с явным облегчением:

– Спасибо.

– Не за что. Одно одолжение, будьте любезны?

Она поглядела на меня с тревогой:

– Какое одолжение?

– Дайте мне адресок вашей покойной бабушки.

Ее тонкие брови взметнулись наверх и сошлись над переносицей:

– Это еще зачем?

– Да, видите ли, хочу тоже прикупить себе домик. Думаю, то село будет как раз.

Несколько секунд мы буравили друг друга взглядом. Затем Анна криво усмехнулась:

– Вы ведь не успокоитесь, так? Будете копать, как крот.

Я кивнул.

– Село Верхнее Полозово. Бабку звали Галина Маякова.

– Благодарю. – Я слегка поклонился и вышел на улицу.

Калитка за мной захлопнулась. Я открыл расписание электричек. Так и есть, перерыв. Ну и достанется мне сегодня на орехи. Придется писать рапорт. Я медленно побрел по дороге обратно к перелеску, периодически оборачиваясь и посматривая на выглядывающий из-за забора дом Анны Гальпериной. Как она изменилась, совсем не похожа на ту несчастную, затравленную женщину, которая варила на тесной кухоньке последнюю сосиску. Неужели так бывает – сначала не везет так не везет, а потом вдруг жизнь поворачивается солнечной стороной. Умирают бабки, оставляют деньги.

В перелеске закуковала кукушка. Я невольно стал считать. Один раз, два, три… на четвертом она замолчала. Я тихо чертыхнулся и увидел автобус, подъезжающий к остановке. Следующий будет через час, не меньше. Я бросился бежать по тропинке. Кукушка над моей головой ожила и стала куковать снова. Она куковала и куковала, словно ее заело. Я слышал ее, влезая в салон автобуса. Это был тот самый автобус, который привез меня от станции. Я узнал его по скрипу дверей и по хриплому голосу шофера.

– Котово. Следующее Пеньки. Передаем за проезд.

Я нашарил в кармане какую-то мелочь, сунул ее в окошко и сел на то место, где сидела Анна. Автобус трясся и подпрыгивал, в окно нещадно палило солнце. Я ехал и думал о том, как кстати мне вчера ночью разбили машину. Невероятно кстати…





25




Марина решила больше не звонить и не писать Сергею. В самом деле, нужно иметь гордость. Если он забыл ее, предал, то пусть. Она переживет, не умрет. Однако не так-то просто было следовать своему решению. Каждое утро Марина просыпалась с одной-единственной мыслью – сегодня Сережка ей позвонит. Сегодня ее позовут к телефону. Или придет письмо. Он напишет ей, что скучает и жить без нее не может. Попросит прощения за Нинку, будет умолять все забыть.

Все утро, пока Марина умывалась, завтракала, шла на работу, она была уверена, что так и будет. После обеда ее уверенность начинала таять и к вечеру сменялась горьким отчаянием. Ей хотелось сжаться в комок, спрятаться в темный угол и заплакать навзрыд. Но вокруг были сотни пар чужих, злых, насмешливых глаз. Они только и ждали ее слез, они всегда ждали чьих-то слез со злорадством, присущим всем обиженным и несчастным. Марина из последних сил заставляла себя выпрямить спину, поднять голову и проглотить подступающие к горлу рыдания. Только ночью, укрывшись с головой одеялом, она давала себе волю. Кусала зубами мокрую от слез подушку, утыкалась в нее горячим лбом. «Сережа, Сереженька, как же так? Как ты мог так со мной поступить? Ведь ты же любил меня, целовал, называл «моя сладкая девочка», «мой зайчик». Что же с тобой случилось, Сереженька?» Она шептала эти слова беззвучно, но с такой неистовой силой и страстью, что, казалось, железное изголовье кровати должно было не выдержать и расплавиться.

О Нине она вообще не могла думать. Ее тошнило при одной мысли о ней. Подруга, называется. Добилась своего, утащила сладкий кусок. Чтобы как-то отвлечься, Марина записалась-таки в кружок макраме. Она затащила туда и Таньку, чтобы та поменьше торчала в своем отряде. Таньке плести макраме не нравилось, она сидела и смотрела, как это делает Марина. У самой Марины выходило замечательно: она сплела себе подвеску, салфетку на тумбочку и браслет. Браслет оказался ей великоват, и она решила подарить его Спиридоновой. Дождалась, когда начальница зайдет к ним и протянула маленький пакетик.

– Что это? – удивилась та.

– Откройте. Это вам. Подарок.

Спиридонова нахмурилась, но пакет вскрыла.