Где-то во Франции
Часть 29 из 53 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Закройте глаза, Лилли, – прошептал он, наклоняясь к ней. – Вы должны закрыть глаза.
– И это все?
– Нет. Вы должны ответить на мой поцелуй.
Его губы прикоснулись к ее губам, сначала легонько, потом настойчивее, ее губы раскрылись под нажимом, и Лилли ощутила прилив уверенности в том, что вот это и есть настоящий поцелуй. Она всегда недоумевала, почему поэтов, драматургов и художников так занимают поцелуи. Она даже как-то спросила Шарлотту об этом, но ее подруга, похоже, не знала ответа.
Теперь она поняла, хотя и с опозданием, что должна ответить на его поцелуй, и потому крепко прижала свои губы к его губам, приоткрыла их еще чуточку шире, про себя молясь о том, чтобы не отпугнуть его своей неумелостью. Он в ответ лишь еще сильнее прижался к ее губам с настойчивостью, которая возбуждала и тревожила одновременно.
Его руки теперь были на ее талии, и, прежде чем она успела возразить, он, не прерывая поцелуя, посадил ее к себе на колени. Ее волосы падали ей на плечи, локон за локоном, и секунду спустя она поняла, что его руки разглаживают ее волосы, срывают заколки, которые удерживали их на месте.
Ей овладело внезапное желание прикоснуться к нему, пока есть такая возможность, и, не давая себе шанса передумать, она обхватила руками его лицо. А он, прервав поцелуй, уткнулся лицом в ее ладонь.
– Что это за запах?
– Ландыши.
– Я должен был догадаться, – пробормотал он, и она ладонью почувствовала, как растянулись в улыбке его губы.
– Вам нравится?
– Да. Пахнет весной. Надеждой.
Она думала, он поцелует ее еще раз, но вместо этого Робби, прежде чем она поняла, что он делает, расстегнул верхнюю пуговицу ее кителя.
Лилли сказала себе, что она не должна ему этого позволять, потому что такие вольности могли означать только одно, только к одному могли привести. Но ей почему-то не удавалось заставить себя остановить его.
Расстегнулась еще одна пуговица ее кителя, потом еще одна. Робби привлек ее к себе, наклонил голову и усыпал ее шею поцелуями, которые привели ее в трепет. Расстегнулась четвертая пуговица, потом пятая и шестая, ее пробрала дрожь, от того что пламя ночного воздуха обожгло ее обнаженную кожу.
Он раздвинул лацканы ее кителя, его рука пробралась под жесткую габардиновую ткань, нащупала округлость ее груди. Только тоненькая материя ее комбинации отделяла теперь ее кожу от его прикосновения, и радость и восторг этого знания придали ей смелости.
Она провела рукой по его коротко подстриженным волосам, жалея, что здесь темно и она не видит их цвета, удивляясь тому, какие они мягкие под ее пальцами.
– Робби, я…
Его рука накрыла ее рот, а секунду спустя она услышала его шепот.
– Тише, Лилли. Снаружи кто-то есть.
И тут до них донеслось шуршание, шарканье. Кто‐то приближался к боковой двери. А потом кто‐то запел.
– «Солдат никогда не ворчит, Солдат никогда не скандалит (ик). Он в мире самый довольный (ик) и самый покладистый парень…»
– Кажется, это рядовой Джиллспай, – прошептала она. – Если он войдет…
– Не паникуйте. Может быть, он просто срезает путь до своей палатки.
Время замерло – они ждали, когда рядовой Джиллспай двинется дальше. Он медлил у боковой двери гаража, блокируя их наилучший путь к бегству, но, спев еще два куплета «Прекрасной войны», сопровождая их громкой отрыжкой, он продолжил свой путь, обозначая его все более слабыми звуками икания.
– Лилли? Вы в порядке?
Остро ощущая, что ее китель расстегнут, а волосы растрепаны, Лилли заставила себя посмотреть в глаза Робби. Что он сейчас думает о ней?
Но он только улыбался ей той самой, хорошо знакомой ей ласковой и мудрой улыбкой, а потом нежно обнял ее.
– Простите, – прошептал он. – Я позволил себе поддаться желаниям. Надеюсь, я не слишком вас расстроил.
На нее внезапно нахлынуло ощущение неловкости. Она чуть поежилась, пытаясь унять покалывание в ботинках, и встревожилась, когда Робби издал тихий стон.
– Бога ради, Лилли, пожалуйста, посидите спокойно.
Она подчинилась. Она едва отваживалась дышать, секунды тянулись, как минуты. Наконец он поднял глаза, легко, без тени смущения или сожаления встретил ее взгляд. Она почувствовала, как плотно сидит на ней китель и с удивлением увидела, что он уже застегнул на ней все пуговицы.
Его руки снова легли ей на талию, но только для того, чтобы он мог пересадить ее назад на скамейку на почтительное расстояние.
Он глубоко дышал, держа голову руками, и Лилли вдруг охватила тревога.
– Что-то случилось, Робби? Я сделала что-то не так? Вы должны мне сказать…
– Вы все сделали так. – Он сжал ее руку, подчеркивая искренность слов. – Я в порядке. Немного неловко, но все в порядке. Дайте мне несколько секунд. – Потом он встал и пробормотал что-то себе под нос.
– Что вы сказали?
– Я сказал – слава богу, что я не надел килт, – ответил он.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, искренне встревоженная его странным поведением.
– Если не знаете, то у меня нет желания объяснять. По крайней мере, сегодня.
– Я что-то сделала?
– Да. И я вкладываю в это «да» положительный смысл.
Он крепко обнял ее, поцеловал долгим поцелуем в макушку.
– И что мы теперь будем делать? – спросила Лилли.
– Мне нужно заглянуть к моим пациентам, а вам, я думаю, нужно возвращаться прямо в вашу палатку.
Она кивнула, пряча лицо в колючей шерстяной материи кителя.
– Давайте вы первая, – предложил он. – Идите прямо в свою палатку. Не бегите. Идите нормальным шагом. Если встретите кого, скажите, что волосы у вас растрепались во время танца и вы хотите их поправить. Я выйду через минуту после вас.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание, а потом она оказалась на мостках, ведущих к ее палатке, и даже не поняла, как это случилось.
Все остальные, казалось, были еще на танцах, потому что она так никого и не встретила на пути к палатке. Никто из ее подруг пока не вернулся, так что у нее было время переодеться в халат и расчесать волосы без необходимости отвечать на трудные вопросы. Не успела она сесть на кушетку, как вернулись ее подруги.
– Ты где была, Лилли? – спросила Констанс, с лица которой после танца еще не сошел румянец. – Нам тебя так не хватало! Пришлось умолять старшую медсестру составить нам компанию!
– У меня голова разболелась. Я бы вас предупредила, но вы все танцевали.
– Да ничего страшного и не случилось. Хочешь влажную тряпочку на лоб?
Лилли кивнула, чувствуя себя виноватой за то, что ей приходится обманывать подругу, но чувствуя облегчение от того, что Констанс, кажется, поверила ей.
Вскоре все улеглись, фонарь загасили, в палатке воцарилась тишина, если не считать перешептывания и хихиканья с кушеток Бриджет и Анни.
Если бы у нее был кто-то, с кем она могла бы поделиться, думала Лилли, какая-нибудь наперсница, которой Лилли могла бы довериться. Но ее нынешние подруги не поняли бы ее, а Шарлотта, несмотря на все свои современные взгляды, почти наверняка не одобрила бы ее поведение.
Но это неважно; с ней оставались воспоминания об этих моментах. Когда она закрывала глаза, ей казалось, что она снова там, в неприглядном и пахучем гараже, погруженном в темноту, лишь слегка рассеиваемую лунными лучами, что рядом с ней мужчина, который так часто появлялся в ее снах на протяжении многих одиноких, отшельнических лет.
И она обнаружила, что он чувствует то же самое. В этом, самом невероятном из всех мест она узнала, что и он тосковал и томился по ней.
И тогда она утвердилась в мысли, что правильно сделала, прорвавшись сюда. Война скоро закончится, непременно закончится, а когда все это останется позади, начнется ее жизнь с Робби. Это только вопрос времени.
– 29 –
Сегодня она попытается уломать его – он в этом не сомневался. Прошло полтора месяца с того танцевального вечера. И он был близок к тому, чтобы сдаться.
Когда она в первый раз попросила его прийти в гараж, он знал, что играет с огнем. Он мог сколько угодно убеждать себя, что в их встречах нет ничего неприличного, он даже Лилли мог в этом убедить, но знал, что это ложь. Он не хотел никакой дружбы, никаких разговоров. Он хотел любить ее, и чем больше времени они проводили вместе, тем труднее было ему противиться этим встречам.
В ту их первую встречу он все время просидел на почтительном удалении от нее, и разговор шел на благопристойно нейтральные темы, а по прошествии всего четверти часа он предложил ей вернуться в ее палатку.
– Что-то не так? – спросила она его. – Вы ведь ничего…
– Ничего и не будет, – ответил он. – Я не могу. Мы не можем. Хотя бы только ради того, чтобы я мог с честью ответить, если меня спросят, что ничего ненадлежащего между нами не произошло. По крайней мере недавно.
Он не сдавался. Неделя за неделей она подсаживалась к нему, а он отодвигался. Она хотела прикоснуться к нему, он брал ее руку и клал ей на колено. Она вставала на цыпочки, когда они прощались, хотела прикоснуться губами к его губам, он отворачивался, чтобы поцелуй безопасно пришелся в щеку.
Это медленно убивало его, он умирал от тысячи порезов. Достаточно было одной искры – мимолетной улыбки, прикосновения ее руки, – чтобы его одержимость ею поглотила его целиком.
День шел за днем, час за бесконечным часом, а он пытался и никак не мог сосредоточиться на своей неотложной работе. Главным образом она сводилась к сортировке горы документов, которые накапливались, пока он проводил дни за операционным столом, за обходами раненых и проверкой их послеоперационного состояния в госпитальной палатке, в попытках нагнать отставание по заполнению медицинских карт. Он поглощал ужин почти в тишине, едва ли осознавая, о чем говорят люди за его столом, потом возвращался к себе с мыслью написать несколько писем. Но дальше того, чтобы достать бумагу и карандаш, дело не заходило – они так и оставались нетронутыми на столе, а его мысли витали где-то далеко.
Наконец время пришло. Он пришел в гараж, пройдя окольным маршрутом вокруг предоперационной палатки и складских домиков. Рядовой Джиллспай получил трехдневный отпуск и, слава богу, уехал в Сент-Омер, откуда должен был вернуться утром следующего дня.
Он сел приблизительно на то же место, на котором сидел с Лилли в вечер кейли, и приготовился ждать. Иногда она опаздывала – ее задерживали просьбы раненых в госпитальной палатке: еще одно письмо домой, еще один рассказ о Шерлоке, прочитанный вслух, чтобы рассеять скуку. А он сидел неподвижно в прохладных сумерках гаража, с отвращением слыша, как колотится его сердце, как потеют ладони, и молясь в сотый раз, чтобы Бог дал ему сил противиться ей.
Без двенадцати девять. Без одиннадцати. Без десяти. Неужели она никогда не придет? А потом из темноты раздавались осторожные шаги по доскам мостков, открывалась дверь на петлях, которые, как он знал, она обильно смазывала для таких моментов.
– Робби?
– Я здесь. В дальнем углу.
– И это все?
– Нет. Вы должны ответить на мой поцелуй.
Его губы прикоснулись к ее губам, сначала легонько, потом настойчивее, ее губы раскрылись под нажимом, и Лилли ощутила прилив уверенности в том, что вот это и есть настоящий поцелуй. Она всегда недоумевала, почему поэтов, драматургов и художников так занимают поцелуи. Она даже как-то спросила Шарлотту об этом, но ее подруга, похоже, не знала ответа.
Теперь она поняла, хотя и с опозданием, что должна ответить на его поцелуй, и потому крепко прижала свои губы к его губам, приоткрыла их еще чуточку шире, про себя молясь о том, чтобы не отпугнуть его своей неумелостью. Он в ответ лишь еще сильнее прижался к ее губам с настойчивостью, которая возбуждала и тревожила одновременно.
Его руки теперь были на ее талии, и, прежде чем она успела возразить, он, не прерывая поцелуя, посадил ее к себе на колени. Ее волосы падали ей на плечи, локон за локоном, и секунду спустя она поняла, что его руки разглаживают ее волосы, срывают заколки, которые удерживали их на месте.
Ей овладело внезапное желание прикоснуться к нему, пока есть такая возможность, и, не давая себе шанса передумать, она обхватила руками его лицо. А он, прервав поцелуй, уткнулся лицом в ее ладонь.
– Что это за запах?
– Ландыши.
– Я должен был догадаться, – пробормотал он, и она ладонью почувствовала, как растянулись в улыбке его губы.
– Вам нравится?
– Да. Пахнет весной. Надеждой.
Она думала, он поцелует ее еще раз, но вместо этого Робби, прежде чем она поняла, что он делает, расстегнул верхнюю пуговицу ее кителя.
Лилли сказала себе, что она не должна ему этого позволять, потому что такие вольности могли означать только одно, только к одному могли привести. Но ей почему-то не удавалось заставить себя остановить его.
Расстегнулась еще одна пуговица ее кителя, потом еще одна. Робби привлек ее к себе, наклонил голову и усыпал ее шею поцелуями, которые привели ее в трепет. Расстегнулась четвертая пуговица, потом пятая и шестая, ее пробрала дрожь, от того что пламя ночного воздуха обожгло ее обнаженную кожу.
Он раздвинул лацканы ее кителя, его рука пробралась под жесткую габардиновую ткань, нащупала округлость ее груди. Только тоненькая материя ее комбинации отделяла теперь ее кожу от его прикосновения, и радость и восторг этого знания придали ей смелости.
Она провела рукой по его коротко подстриженным волосам, жалея, что здесь темно и она не видит их цвета, удивляясь тому, какие они мягкие под ее пальцами.
– Робби, я…
Его рука накрыла ее рот, а секунду спустя она услышала его шепот.
– Тише, Лилли. Снаружи кто-то есть.
И тут до них донеслось шуршание, шарканье. Кто‐то приближался к боковой двери. А потом кто‐то запел.
– «Солдат никогда не ворчит, Солдат никогда не скандалит (ик). Он в мире самый довольный (ик) и самый покладистый парень…»
– Кажется, это рядовой Джиллспай, – прошептала она. – Если он войдет…
– Не паникуйте. Может быть, он просто срезает путь до своей палатки.
Время замерло – они ждали, когда рядовой Джиллспай двинется дальше. Он медлил у боковой двери гаража, блокируя их наилучший путь к бегству, но, спев еще два куплета «Прекрасной войны», сопровождая их громкой отрыжкой, он продолжил свой путь, обозначая его все более слабыми звуками икания.
– Лилли? Вы в порядке?
Остро ощущая, что ее китель расстегнут, а волосы растрепаны, Лилли заставила себя посмотреть в глаза Робби. Что он сейчас думает о ней?
Но он только улыбался ей той самой, хорошо знакомой ей ласковой и мудрой улыбкой, а потом нежно обнял ее.
– Простите, – прошептал он. – Я позволил себе поддаться желаниям. Надеюсь, я не слишком вас расстроил.
На нее внезапно нахлынуло ощущение неловкости. Она чуть поежилась, пытаясь унять покалывание в ботинках, и встревожилась, когда Робби издал тихий стон.
– Бога ради, Лилли, пожалуйста, посидите спокойно.
Она подчинилась. Она едва отваживалась дышать, секунды тянулись, как минуты. Наконец он поднял глаза, легко, без тени смущения или сожаления встретил ее взгляд. Она почувствовала, как плотно сидит на ней китель и с удивлением увидела, что он уже застегнул на ней все пуговицы.
Его руки снова легли ей на талию, но только для того, чтобы он мог пересадить ее назад на скамейку на почтительное расстояние.
Он глубоко дышал, держа голову руками, и Лилли вдруг охватила тревога.
– Что-то случилось, Робби? Я сделала что-то не так? Вы должны мне сказать…
– Вы все сделали так. – Он сжал ее руку, подчеркивая искренность слов. – Я в порядке. Немного неловко, но все в порядке. Дайте мне несколько секунд. – Потом он встал и пробормотал что-то себе под нос.
– Что вы сказали?
– Я сказал – слава богу, что я не надел килт, – ответил он.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, искренне встревоженная его странным поведением.
– Если не знаете, то у меня нет желания объяснять. По крайней мере, сегодня.
– Я что-то сделала?
– Да. И я вкладываю в это «да» положительный смысл.
Он крепко обнял ее, поцеловал долгим поцелуем в макушку.
– И что мы теперь будем делать? – спросила Лилли.
– Мне нужно заглянуть к моим пациентам, а вам, я думаю, нужно возвращаться прямо в вашу палатку.
Она кивнула, пряча лицо в колючей шерстяной материи кителя.
– Давайте вы первая, – предложил он. – Идите прямо в свою палатку. Не бегите. Идите нормальным шагом. Если встретите кого, скажите, что волосы у вас растрепались во время танца и вы хотите их поправить. Я выйду через минуту после вас.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание, а потом она оказалась на мостках, ведущих к ее палатке, и даже не поняла, как это случилось.
Все остальные, казалось, были еще на танцах, потому что она так никого и не встретила на пути к палатке. Никто из ее подруг пока не вернулся, так что у нее было время переодеться в халат и расчесать волосы без необходимости отвечать на трудные вопросы. Не успела она сесть на кушетку, как вернулись ее подруги.
– Ты где была, Лилли? – спросила Констанс, с лица которой после танца еще не сошел румянец. – Нам тебя так не хватало! Пришлось умолять старшую медсестру составить нам компанию!
– У меня голова разболелась. Я бы вас предупредила, но вы все танцевали.
– Да ничего страшного и не случилось. Хочешь влажную тряпочку на лоб?
Лилли кивнула, чувствуя себя виноватой за то, что ей приходится обманывать подругу, но чувствуя облегчение от того, что Констанс, кажется, поверила ей.
Вскоре все улеглись, фонарь загасили, в палатке воцарилась тишина, если не считать перешептывания и хихиканья с кушеток Бриджет и Анни.
Если бы у нее был кто-то, с кем она могла бы поделиться, думала Лилли, какая-нибудь наперсница, которой Лилли могла бы довериться. Но ее нынешние подруги не поняли бы ее, а Шарлотта, несмотря на все свои современные взгляды, почти наверняка не одобрила бы ее поведение.
Но это неважно; с ней оставались воспоминания об этих моментах. Когда она закрывала глаза, ей казалось, что она снова там, в неприглядном и пахучем гараже, погруженном в темноту, лишь слегка рассеиваемую лунными лучами, что рядом с ней мужчина, который так часто появлялся в ее снах на протяжении многих одиноких, отшельнических лет.
И она обнаружила, что он чувствует то же самое. В этом, самом невероятном из всех мест она узнала, что и он тосковал и томился по ней.
И тогда она утвердилась в мысли, что правильно сделала, прорвавшись сюда. Война скоро закончится, непременно закончится, а когда все это останется позади, начнется ее жизнь с Робби. Это только вопрос времени.
– 29 –
Сегодня она попытается уломать его – он в этом не сомневался. Прошло полтора месяца с того танцевального вечера. И он был близок к тому, чтобы сдаться.
Когда она в первый раз попросила его прийти в гараж, он знал, что играет с огнем. Он мог сколько угодно убеждать себя, что в их встречах нет ничего неприличного, он даже Лилли мог в этом убедить, но знал, что это ложь. Он не хотел никакой дружбы, никаких разговоров. Он хотел любить ее, и чем больше времени они проводили вместе, тем труднее было ему противиться этим встречам.
В ту их первую встречу он все время просидел на почтительном удалении от нее, и разговор шел на благопристойно нейтральные темы, а по прошествии всего четверти часа он предложил ей вернуться в ее палатку.
– Что-то не так? – спросила она его. – Вы ведь ничего…
– Ничего и не будет, – ответил он. – Я не могу. Мы не можем. Хотя бы только ради того, чтобы я мог с честью ответить, если меня спросят, что ничего ненадлежащего между нами не произошло. По крайней мере недавно.
Он не сдавался. Неделя за неделей она подсаживалась к нему, а он отодвигался. Она хотела прикоснуться к нему, он брал ее руку и клал ей на колено. Она вставала на цыпочки, когда они прощались, хотела прикоснуться губами к его губам, он отворачивался, чтобы поцелуй безопасно пришелся в щеку.
Это медленно убивало его, он умирал от тысячи порезов. Достаточно было одной искры – мимолетной улыбки, прикосновения ее руки, – чтобы его одержимость ею поглотила его целиком.
День шел за днем, час за бесконечным часом, а он пытался и никак не мог сосредоточиться на своей неотложной работе. Главным образом она сводилась к сортировке горы документов, которые накапливались, пока он проводил дни за операционным столом, за обходами раненых и проверкой их послеоперационного состояния в госпитальной палатке, в попытках нагнать отставание по заполнению медицинских карт. Он поглощал ужин почти в тишине, едва ли осознавая, о чем говорят люди за его столом, потом возвращался к себе с мыслью написать несколько писем. Но дальше того, чтобы достать бумагу и карандаш, дело не заходило – они так и оставались нетронутыми на столе, а его мысли витали где-то далеко.
Наконец время пришло. Он пришел в гараж, пройдя окольным маршрутом вокруг предоперационной палатки и складских домиков. Рядовой Джиллспай получил трехдневный отпуск и, слава богу, уехал в Сент-Омер, откуда должен был вернуться утром следующего дня.
Он сел приблизительно на то же место, на котором сидел с Лилли в вечер кейли, и приготовился ждать. Иногда она опаздывала – ее задерживали просьбы раненых в госпитальной палатке: еще одно письмо домой, еще один рассказ о Шерлоке, прочитанный вслух, чтобы рассеять скуку. А он сидел неподвижно в прохладных сумерках гаража, с отвращением слыша, как колотится его сердце, как потеют ладони, и молясь в сотый раз, чтобы Бог дал ему сил противиться ей.
Без двенадцати девять. Без одиннадцати. Без десяти. Неужели она никогда не придет? А потом из темноты раздавались осторожные шаги по доскам мостков, открывалась дверь на петлях, которые, как он знал, она обильно смазывала для таких моментов.
– Робби?
– Я здесь. В дальнем углу.