Где-то во Франции

Песня закончилась. Пришло время уступить его место другим. Но он забыл, что музыканты собирались передохнуть, и, как только они положили инструменты и подняли свои кружки с элем, потенциальные партнеры Лилли по танцу снова собрались в толпу.

Робби видел, как неподалеку устрашающая мисс Эванс ведет серьезный разговор с одним из врачей, а подруги Лилли стоят в окружении поклонников в другом конце палатки. Если остальные служащие ЖВК свободно общаются с офицерами и солдатами, то и они с Лилли могут поговорить, не вызывая слишком бурного интереса.

– Пойдемте туда – там попрохладнее, – предложил он, указывая на одну из скамеек. – Мы посидим минутку, и я смогу принести вам чашечку чая.

– Нет, спасибо, я не хочу. Давайте лучше поговорим.

– Отлично. О чем вы хотите поговорить?

– Вы помните, когда мы в последний раз с вами танцевали? – спросила она вдруг.

– Помню. Помню так, будто это было вчера. – Он усмехнулся с некоторой горечью.

– Не хотите говорить об этом?

– Я не против. Теперь нет. С тех пор столько произошло изменений.

– Я знаю, – согласилась она. – Но я всегда спрашивала себя… что было бы, если бы моя мать не помешала нам и не сказала, что я обручена? Что бы случилось тогда?

Он никогда не задавал себе этого вопроса. Что бы из этого вышло – какая польза? Как бы то ни было, она заслуживала ответа.

– Не найти ли нам какого-нибудь более приватного места для разговора?

– А как быть с мисс Джеффрис?

– Она стоит к нам спиной, а мисс Эванс занята разговором с капитаном Лоусоном. Если мы выскользнем из палатки сейчас, никто и не заметит. Вы со мной?

– Да, – ответила она, и он улыбнулся ее веселости.

– Я сейчас выйду, а вы за мной через минуту.

Отойдя от нее на шаг, он громко пожелал ей доброго вечера, потом развернулся и вышел из палатки.

Отойдя на некоторое расстояние, он остановился в тени, стал ждать, когда его глаза привыкнут к сумеркам. Прошло немало долгих секунд, прежде чем открылся входной клапан палатки и появилась Лилли.

– Робби? – прошептала она.

– Я здесь. Слева от вас.

– Куда мы пойдем?

Так далеко он не заглядывал.

– Может быть, в одну из складских палаток? Там, можно надеяться, нам никто не помешает.

– А если в гараж? Рядовой Джиллспай никогда не запирает дверь.

– Отлично. Ведите.





– 28 –




Они шли молча, их разделяли всего несколько дюймов, их пальцы почти соприкасались, шум и разговоры вечеринки кейли становились все тише с каждым их шагом. Лилли едва дышала от страха: что, если кто-нибудь выйдет из приемной палатки и позовет их назад?

Они дошли до гаража. Она провела его внутрь, попросила постоять у двери, а сама осторожно и медленно прошла к дальней стене, распахнула первые ставни, какие нащупала, потом соседние. Лунный свет хлынул внутрь, выхватив из темноты помещение гаража.

– Присядем здесь, – предложила она, показывая на скамью, где они в дождливые дни пили чай. К сожалению, здесь не очень удобно…

– Вполне подходяще, – оборвал он ее, его красивое лицо теперь было очень серьезным. – Так на чем мы остановились? На вечере бала?

– Мы закончили танцевать и сидели в одной из гостиных.

– Верно. И о чем мы говорили?

– О том, что вы будете делать, когда начнется война. И что буду делать я.

– И все? – Его голос прозвучал заинтригованно.


– Разговор у нас получился короткий – его прервала мама.

– Я очень подробно помню появление вашей мамаши. Но я не знаю, что бы я вам ответил.

– О… – Ничего другого ей не пришло в голову.

– Но могу вам сказать, что я должен был бы ответить.

– Правда? – ее голос чуть не сорвался на писк.

– Я должен был бы ответить, что вы прекрасны и что о вас уже невозможно думать как о маленькой девочке.

После этого они оба умолкли. Собирается ли он сказать что-нибудь еще? Ждет ли ответа от нее?

– Позвольте? – сказал он и взял ее правую руку в свою, его пальцы легко обхватили ее запястье. А потом он, к ее потрясению, расстегнул манжету ее мундира, поднял рукав выше локтя и начал массировать ее руку уверенными и ровными прикосновениями.

– Робби, я…

– Я знаю. Я заметил, вы потираете запястье и руку. Когда думаете, что вас никто не видит. Это от вождения. И от того, что вы таскаете тяжелые ведра с водой.

– Это не то… чего я ждала, – сказала она.

– Хм. Извините. Вы хотите, чтобы я прекратил?

Она покачала головой, думая, видит ли он в полумраке ее лицо.

– Просто я…

Она только об этом и мечтала столько недель, месяцев, лет. Почему же теперь она должна отступать?

– Я не помню, когда ко мне кто-то прикасался в последний раз, – призналась она. – Не считая рукопожатий. Или поцелуев в щечку от Эдварда.

Он не ответил – он уже расстегивал пуговицу на второй манжете, а потом начал массировать левое запястье и предплечье. Прошла минута, а то и две, прежде чем они снова заговорили.

– А поцелуи от страждущих юных поклонников дома?

– Ни одного. Свой единственный светский сезон я провалила.

Он поднял взгляд – в полумраке она не видела, куда он смотрит. Но в этот момент луч лунного света прорвался через гряду облаков в небе и упал на его лицо. Его глаза светились с яркостью бриллиантов, их голубизна была единственным светом в ее вселенной.

– Почему вы считаете свой единственный светский сезон провальным? Если только вы не желали закончить его, выйдя замуж за совершенно неизвестного вам человека?

– Я это знаю, – ответила она. – И я рада, что все случилось так, как случилось. Это…

– Да, я слушаю.

– Это так неловко. Мне двадцать четыре года, а меня никогда не целовали.

– Вы ничего не забыли?

– Вы имеете в виду…

– Посреди вокзала Виктория. На глазах у всех этих солдат.

– Но это случилось по ошибке. Вы хотели поцеловать меня в щеку. А я повернулась. Только и всего.

– Откуда вы знаете?

– Что? Я говорю… что?

Он теперь был серьезен, и ей не нужно было видеть его лицо, чтобы понять это.

– Откуда вы знаете, что я не собирался вас поцеловать?

– Но вы никогда…

– Лилли, посмотрите на меня, – потребовал он. – Я хотел поцеловать вас тогда. И хочу теперь. – Теперь его голос зазвучал неуверенно. – А вы этого хотите?

Она кивнула, не в силах более сказать ни слова.

– Я имею в виду настоящий поцелуй, – сказал он. – Не братский чмок в щечку.

Она снова кивнула, не зная, вернется ли к ней когда-нибудь дар речи.