Где-то во Франции

Прежде чем опорожнить лохань, Лилли проверила воду и не нашла никаких следов вшей. В прошлом месяце, расчесывая волосы перед сном, она с ужасом обнаружила у себя гниды. Персидский порошок, смешанный в пасту с нефтяным вазелином, убил вшей в ее волосах, но она осмотрела свою одежду и обнаружила, что та заражена платяной вошью. Вероятно, она заразилась, помогая садиться в машину кому-то из раненых солдат. Старшая медсестра дала ей порошок НКИ[13] с ужасным запахом и объяснила, как нанести его на шинель, мундир и юбку, на белое белье – сначала раздавить все, что двигается, а после втереть порошок в швы. Потом оказалось, что все женщины-водители завшивели, и в редкую ночь в их палатке пахло чем-то приятнее очередного средства для борьбы со вшами.

Она помылась, немного насладилась теплом маленькой печки, отапливавшей палатку. Лилли никогда за несколько последних месяцев не чувствовала себя такой довольной. Но она обещала подругам обучить их хотя бы нескольким па из танцев, а до обеда оставался всего час.

– Почему нам не танцевать что-нибудь другое? – спросила Роуз. – Не понимаю, зачем все эти деревенские танцы. Никто из нас не знает, как их танцевать.

– Мужчины знают, – возразила Лилли. – Большинство рядовых здесь из шотландских полков. Вот почему наш лазарет называют «Хайлендский полевой»[14].

– Не заметить это невозможно. Юбочников здесь не меньше, чем мух, – Анни рассмеялась.

– Не переживай, Роуз. Кейли гораздо веселее вальса, – заверила подругу Лилли. – А теперь давайте сдвинем кровати и тумбочки, чтобы было где поучиться.

– А ты откуда знаешь кейли? – спросила Констанс, когда они начали освобождать место в палатке.

По правде говоря, она научилась танцам у слуг в Камбермир-холле, бабушка Ги позволяла ей и другим детям ходить на танцы, когда родителей не было дома. Раз или два раза в год в одном из древних сараев поместья, предназначавшихся для хранения церковной десятины, освобождалось место, музыканты брали свои инструменты, и Лилли танцевала и танцевала, даже когда уже давно пора было ложиться спать; в таких случаях весь следующий день она ходила сонная.

Она не могла сказать Констанс всю правду, только часть.

– Я научилась еще маленькой девочкой. Детей всегда приглашали на танцы там, где я жила.

Она сказала чистую правду, утаив, однако, что эти дети были потомками графа и графини Камберлендских.

– Я думаю, там было много шотландцев или тех, у кого семья жила в Шотландии. Это место всего милях в тридцати от границы.

В последний раз Лилли танцевала кейли больше пятнадцати лет назад.

– Думаю, я еще не все забыла.

– Ты знаешь больше, чем кто угодно из нас, – сказала Констанс. – У нас остается меньше часа. Давайте начинать.

– Давайте начнем с шотландской кадрили. Ее танцуют ввосьмером, а нас только шестеро, так что нам придется вообразить, что нас на двое больше.

Она расставила всех квадратом, Этель, Анни и Констанс в целях обучения назначила мужчинами.

– Сначала мы беремся за руки и танцуем налево по кругу восемь шагов, потом восемь шагов в обратную сторону. Это немного похоже на прыжки через скакалку. Отлично. А теперь Бриджет, Роуз и я выходим в середину круга, поскольку мы тут женщины, соединяем правые руки в центре, теперь мы все образуем колесо. Обнимаем левой рукой партнершу за талию и крутимся, как спицы тележного колеса. Потом женщины начинают крутиться вот так. Наши левые руки в центре колеса, и теперь мы танцуем в обратном направлении. Потом мы танцуем на месте несколько тактов, вот так, потом мужчины крутят женщин направо, а женщины возвращаются внутрь главного круга. Мы то вплетаемся в круг, то выплетаемся из него, женщины крутятся в одну сторону, мужчины – в другую, пока мы не оказываемся напротив наших партнеров.

Ее подруги уже начали получать удовольствие от танца – все они легко обучались. Кадриль была одним из самых простых танцев, поэтому Лилли и выбрала ее. Когда они повторили первую последовательность несколько раз, она показала им, как каждая из женщин по очереди переходит в центр круга, танцует напротив своего партнера, потом поворачивается и танцует с мужчиной на противоположной стороне круга.

После этого Этель и Роуз оставили их – ушли помогать с подготовкой к ужину, но у Лилли осталось еще немного времени, чтобы познакомить подруг с другими народными танцами – «Развей иву», «Веселые Гордоны» и «Ослепительный белый сержант».

– Ты права, Лилли, – проговорила Бриджет, пытаясь перевести дыхание по завершении последних поворотов. – Это все ужасно весело. Жаль только, моего Гордона здесь нет. И Джима тоже. Ты знала, что они родственники?

– Нет. Может быть, мы все сможем сходить на кейли, когда война кончится, – сказала Лилли.

– Мне нравится эта мысль. Что скажете, девочки? Принимаем план? Когда война закончится?

Кто знал, где будут они все, когда кончится война? И все же план был неплохой, пусть и невероятный.

Вскоре после этого они поужинали, все шесть женщин из ЖВК сидели в обеденной палатке за своим столом с мисс Джеффрис. Лилли смогла съесть лишь немного пастушьего пирога с начинкой из хрящеватого мяса неясного происхождения, никогда с пастухами никаких дел не имевшего. Однако пирог был сытным и горячим, и Лилли знала, что должна быть благодарна за него. Вполне вероятно, что ужин Эдварда в этот вечер был гораздо менее аппетитным.

Танцы начинались только после половины восьмого, а потому Лилли собиралась провести полчаса, а если получится, то и больше, за чтением в госпитальной палатке. Но ее подруги запротестовали.

– Не сегодня, – возмутилась Анни. – Иначе как тебе хватит времени подготовиться?

– Я готова. Я помылась, причесалась, выстирала форму.

– Ты бы себя видела! Нет, детка, ты совсем не готова, – сказала Бриджет. – Садись-ка, а мы над тобой поработаем.

– Вы что это надумали? – с тревогой спросила Лилли. Она хотя и любила своих подружек, но не была уверена, что хочет выглядеть, как они все, не считая Констанс. Бриджет и Анни сделали себе прически – подобрали длинные пряди сзади, а по бокам уложили так, что они едва доходили до мочек ушей. Кроме того, все знали, что они пользуются косметикой, невзирая на официальную директиву ЖВК, запрещавшую это. Лилли не только никогда не укладывала себе волосы, разве что подрезала кончики, она еще и пудрой никогда не пользовалась. Сама мысль нанести на лицо что-то, кроме простого мыла, и волновала, и пугала ее.

Лилли смотрела, как Анни зажгла маленькую керосиновую горелку, потом накрыла ее металлической пластинкой. На пластинку она положила щипцы для завивки волос, металл которых потемнел от долгого использования, и Лилли с опаской представила себе прах своих сожженных волос. Когда щипцы нагрелись, из них пошел пар, а может быть, дым. Зрелище было не очень заманчивое.

– Я не хочу завивать волосы, – сообщила она. – Вы извините, но я не хотела бы этого делать.

Анни расхохоталась.

– Ты не волнуйся. Все и без того видят, какие они у тебя кудрявые. Констанс, хочешь, мы тебе завьем волосы? Нет? Тогда давай мы тебя накрасим?

– Нам не разрешается. Никому из нас не разрешается, – возразила Констанс. – Мисс Джеффрис…

– На этом кейли будет темно. Она ничего не увидит.

Лилли, необъяснимо зачарованная, смотрела, как Бриджет и Анни занимаются колдовством – они подкрасили губы Констанс, убрали блеск с ее носа, намазали ее ресницы смесью сажи и вазелина.

– Теперь твоя очередь, Лил. Подойди сюда, – поманила Анни. – Если тебе не понравится, сотрешь, я не обижусь. Как считаешь?


Справедливо. Лилли села на краешек кровати Бриджет, велела себе сидеть совершенно спокойно, пока ей подкрашивали губы, маленькой кисточкой наносили на ресницы состряпанное ее подругой средство, дымка из удушающей пудры оседала на ее лицо. Как только туман перед глазами рассеялся, она выхватила из протянутой руки Анни зеркало.

Как такая кроха краски могла произвести такой эффект? Ее глаза теперь стали больше, губы – полнее, ее кожа, казалось, излучала свечение и свежесть.

– Ну? – сказала Бриджет. – Ты просто конфетка. А теперь – кыш отсюда, мне нужно привести себя в порядок.

Они выстроились в ряд – все в отглаженных и отчищенных формах, в отполированных ботинках, с напудренными лицами, и Лилли подумала, что теперь этим женщинам не хватает только одного маленького штришка. И тогда она залезла в свою тумбочку, достала маленький пузырек духов и прошлась пробкой по запястьям каждой из них. Воздух мгновенно наполнился ароматом ландышей, так контрастировавшим с преобладающим здесь запахом жженых волос, дезинфектанта и керосина.

– Если бы нам только разрешили еще и гражданскую одежду носить. – Этель вздохнула. – Я в этой форме похожа на мешок с картошкой.

– Ты прекрасно выглядишь в форме, – возразила Лилли. – К тому же мужчины превосходят нас в численности в шесть раз. Ты могла бы и в самом деле вырядиться в мешок из-под картошки – это ничего бы не изменило.

– Она права, – поддержала ее Анни. – Так что кончаем ныть и идем.





– 27 –




Робби не мог поверить, что находится в приемной палатке. Обычно это место было таким мрачным, заполненным носилками, а пол здесь всегда был усыпан выброшенными бинтами и пропитанными кровью опилками. Все это исчезло, пусть всего лишь на один вечер. Сюда принесли скамьи из столовой и аккуратно расставили их по периметру палатки, хотя на них никто пока не сидел. Небольшая группа музыкантов, стоявших на импровизированной сцене в дальнем конце палатки, наигрывала «Радость солдата», а несколько солдат в килтах исполняли энергичный танец.

Появление женщин совпало с окончанием танца, и за несколько секунд их окружила толпа потенциальных танцевальных партнеров – каждый мужчина жаждал заручиться обещанием женщины следующую кадриль танцевать с ним.

Лилли вполне предсказуемо выглядела очаровательно. Как и остальные, она была в форме ЖВК, которая ничуть не льстила ни ее, ни чьей-либо еще фигуре. Но ее прекрасные карие глаза сверкали, лицо разрумянилось от предвкушения, а волосы, обычно стянутые в тугой пучок и спрятанные под водительской шапочкой, очаровательно курчавились на висках и затылке.

Прежде чем Робби успел сделать шаг в направлении Лилли, ее ухватил за руку Эндрю Гаррисон, один из врачей. Хотя Робби считал его другом, но в этот момент готов был удушить его на месте. Эндрю всю жизнь провел на юге Англии, и это было видно с первого взгляда, потому что он понятия не имел, как нужно танцевать. Но Лилли, казалось, это не волновало, она весело управляла им, раскованно смеялась, когда он пытался вести ее не в том направлении.

В конце танца Гаррисона оттер в сторону один из санитаров – уроженец Глазго по имени Муррей. Музыканты объявили новую мелодию, скрипач попросил танцоров выстроиться в два ряда для танца под названием «Развей иву».

Робби понял, что если он не приступит к решительным действиям, то ему и на ярд не удастся к ней подойти. Он увидел старшую медсестру, стоявшую у входа в палатку – она годилась для этой роли, – подошел к ней, взял за руку, не сказав даже «если позволите», и вышел с ней на площадку. Он попросит у нее извинения потом.

Робби и старшая медсестра были почти в начале ряда, так что вскоре наступил их черед кружиться перед разными партнерами, пока лица перед ними не превратятся в расплывчатые пятна.

Он не ожидал, что прикосновение руки Лилли станет для него таким потрясением. Ведь он мог к этому подготовиться за миг до того, как оказался перед ней, сжал ее руку: он тогда поднял глаза и увидел, как она смеется, как хлопает в ладоши под музыку, отбивает такт ногой в ожидании своей очереди.

А потом она оказалась перед ним, их руки соединились, и он вовлек ее в танец. Прежде чем он успел справиться с переполнившим его чувством, волшебство закончилось, и он был вынужден вернуться к старшей медсестре, продолжить движение по прямой и обуздать свои чувства.

Музыка резко смолкла, аккордеонист немного запыхался от стараний. Пока он приходил в себя, скрипач сообщил, что музыканты после следующего танца немного отдохнут.

– Мы надеемся, что наш следующий выбор понравится женщинам, – сообщил он. – Эта песня, может быть, кому-то и не знакома, но она в ритме вальса, так что даже наши английские друзья без труда смогут присоединиться.

Новая толпа поклонников окружила Лилли и ее подруг, и Робби с тоской понял, что ему придется опять стоять в стороне и смотреть, как она танцует с другими. Он решил, что с ожиданием нужно кончать.

Робби протиснулся через толпу, ничуть не думая о том, что его могут счесть грубияном. Она стояла к нему спиной, и он похлопал ее по плечу. Она развернулась в явном раздражении, но выражение ее лица смягчилось, как только она увидела его.

– Я прошу прощения, мисс Эшфорд. Я только хотел привлечь ваше внимание. Могу я попросить вас о чести быть удостоенным следующего танца с вами?

Она кивнула. Он взял ее за руку, увел подальше от толпы страждущих и, не сводя глаз с ее лица, дождался начала следующего танца.

Когда раздались стонущие звуки скрипки, Робби снова обнял ее – в первый раз после того июльского дня три года назад. Война и расстояния растянули эти три года в нечто, нередко казавшееся ему бесконечностью. Но сегодня они были вместе на время, пока будет длиться этот танец.

Он обнимал ее, как должен джентльмен обнимать даму в танце, ничем не выдавая, что у него есть другие интересы, кроме платонических. И тем не менее он остро ощущал точки соприкосновения между ними. Его левая рука обхватывала пальцы ее правой. Его правая рука обнимала ее за талию. Все абсолютно нормально и правильно, говорил он себе. Так почему же его сердце колотится как сумасшедшее?

Потом раздалось пение, мужской голос – пел рядовой Джиллспай, водитель лазарета, работавший с Лилли. Он пел на гэльском – языке деда и бабки Робби по материнской линии, языке его первых счастливых воспоминаний.

– Вы знаете, как называется песня? – спросила Лилли.

– Да, знаю. На шотландском гэльском «Ho Ro, Nigh’n Donn Bhoideach».

– И что это значит?

– В приблизительном переводе «Моя рыжеволосая девушка», – ответил он. – Вам нравится?

– Нравится. Очень. И рядовой Джиллспай так хорошо поет. О чем эта песня?

– Я не помню. Дайте послушаю, что он поет.

Он удивился, как быстро вспомнились ему стихи, хотя уже прошло больше двадцати лет с тех пор, как его бабушка пела ему эту песню, развешивая на веревке на заднем дворе выстиранное белье.

– «Моя возлюбленная, моя прекрасная девушка», – пробормотал он, наклоняя голову так, чтобы шептать эти слова ей в ухо. – «Моя красавица, только на тебе я женюсь. Я влюбился в тебя», – продолжал он. – «Твое лицо, твоя красота – они всегда со мной». Такие слова этой песни, Лилли.