Где-то во Франции
Часть 26 из 53 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Увидев выражение удивления на ее лице, он чуть не рассмеялся во весь голос.
– Ваша машина. Под подушкой сиденья, – повторил он. Она кивнула, но поняла ли?
Лилли весь день то подъезжала к приемной палатке, то покидала ее, но всегда поблизости была ее надзирательница, мисс Эванс.
День близился к вечеру. Приемная палатка опустела, и Робби вышел из операционной проветрить голову, прежде чем приступить к последней операции.
Краем глаза он увидел какое-то движение – Лилли несла ведро, полное мыльной воды. Вид у нее был усталый и растрепанный, и она, вероятно, отчаянно проголодалась. Но сначала они с мисс Эванс собирались помыть машину, как делали это каждый день. Это была неприятная работа, но Лилли показалась ему странно радостной.
Он чуть не окликнул ее, но, прежде чем успел, она посмотрела на него, задержала на нем взгляд на бесконечное мгновение, а потом отважно, как актриса мюзик-холла, подмигнула ему.
Этим вечером она пришла в госпитальную палатку, что вошло у нее в привычку, и целый час читала раненым. Она прошла мимо Робби, когда выходила из палатки, и лишь коротко пробормотала вполголоса «привет». Из ее руки выскользнул конверт и упал на его стол. Он быстро накрыл письмо одной из своих папок на тот случай, если кто-нибудь пройдет мимо.
Робби оглядел палатку: из его коллег здесь находился только Лоусон, просматривал медицинские карты. Сестры сидели у своих столов, а раненые либо спали, либо были без сознания, и он, таким образом, остался в одиночестве – весьма необычно!
Он вскрыл конверт перочинным ножом – внутри обнаружился всего один лист, и он подумал, что у нее не было времени, чтобы написать больше.
13 августа 1917
Дорогой Р,
Огромное спасибо за письмо. Меня тоже ввергает в отчаяние отсутствие переписки между нами, и не только потому, что мне не хватает Ваших писем. Мне столько хочется рассказать Вам, потому что я знаю – Вы меня поймете. Как только выкрою время написать, пошлю Вам ответ подлиннее. А пока остаюсь Вашим преданным другом.
Л.
– 25 –
Главное, убеждала себя Лилли, не садиться на свою кушетку. Только так можно было продержаться какое-то время, не уснуть и закончить письмо.
Она уже провела в Пятьдесят первом шесть недель, и жизнь установилась в каком-то подобии рутины. Проснуться с первыми лучами солнца, позавтракать, потом отправиться на ППП и обратно, сделать перерыв на обед, потом вернуться на ППП, еще и еще раз, пока не будут вывезены все раненые.
Этот день ничуть не отличался от других. К полудню они четырежды съездили туда-обратно, освобождали ППП от десятков раненых, поступивших после еще одного наступления союзников на Ипрский выступ. Четыре чудовищных рейса, насыщенных ужасами, которые – Лилли знала – навсегда останутся в ее памяти, какими бы заурядными они ни стали в этой полной ужасов войне.
Человек с таким ранением в живот, что его внутренности, казалось, удерживались на месте только бинтами, стянувшими его туловище. Другой раненый, смертельно бледный, с переломанными ногами, умоляюще коснулся рукава Лилли, когда его проносили мимо на носилках.
– Пожалуйста, мисс, не позволяйте им отнять мои ноги. Мисс, пожалуйста, вы должны им сказать.
Лилли погладила его по руке, успокаивая, пробормотала какие-то банальные слова утешения, чувствуя себя худшей из обманщиц, потому что врачи, конечно же, собирались ампутировать ему ноги. Потому что иначе он обречен был умереть. Такое будущее ожидало его теперь, когда он выполнил свой долг перед королем и страной.
Часы показывали семь; ее подруги благоразумно улеглись спать, как только закончился ужин. Анни и Бриджет мирно похрапывали, но Констанс еще не спала, посматривала на Лилли, сидевшую за шатким столиком на шатком стуле в дальнем конце палатки.
– Убери это письмо и отправляйся в кровать. Ты же знаешь, нам завтра вставать раньше обычного. И при этом мигающем фонаре уснуть толком невозможно.
– У меня всего одно письмо. Я скоро закончу.
Понедельник, 3 сентября, 1917
Это снова я. Надеялась дописать это послание вчера, но в фонаре закончился керосин, а идти за добавкой было слишком поздно. Нет, дело не совсем в этом. Я просто слишком устала и не могла себя заставить идти куда-то. Без четверти восемь я уже лежала в кровати и спала так крепко, что утром Констанс с трудом меня разбудила.
Я во всем виню дорожную грязь. Не думаю, что будет преувеличением сказать, что она досаждает мне здесь больше всего. Вся дорога до ППП залита жижей, впрочем, слово «залита» создает впечатление, что речь о жидкости. Нет, скорее о воске, который липнет ко всему, и невозможно сколько-нибудь быстро двигаться. Вот только воск можно удалить, когда он засохнет, а эта проклятая жижа никогда не засыхает. Да и как ей засохнуть? Ни солнца, ни тепла, только дождь, дождь и опять дождь.
Но как я могу жаловаться? Я сплю в сухой палатке, хожу по мосткам, которые (по большому счету) никогда не бывают покрыты грязью, имею возможность мыться и стирать форму в чистой (а иногда и горячей) воде, ем теплую и питательную пищу. Раненые, которых я вожу в моей машине, сражались в сырости, холоде и грязи, они голодны, и это чувство не отпускает их, как им кажется, целую вечность. Но они никогда не жалуются. А если и жалуются, то умеют обратить свои жалобы в шутку. Что это за мир такой, где люди смогли научиться шутить о крысах, вшах, дизентерии?
Они не шутят о тех, кто утонул. Я считала, что эта война уже не может удивить нас никакими ужасами, пока не услышала разговор двух человек о том, что случилось с их другом в Лангемарке в прошлом месяце. Его ранили, но не тяжело, не настолько тяжело, чтобы он умер сразу. Он свалился в воронку от разорвавшегося снаряда, глубиной не больше ярда, наполненную грязью, жижей и кровью, и утонул во всем этом. Они слышали, как он просит о помощи, но не смогли ему помочь.
Когда эта война кончится, я хочу поехать куда-нибудь, где не будет грязи, где люди не знают, что это такое, где у них нет слова для нее. Есть ли такое место на земле? Может быть, в Аравии или в долинах Центральной Азии. Я никогда не была особой любительницей путешествий, но теперь полна решимости съездить туда когда-нибудь.
Лилли подняла голову и уставилась в потолок палатки, который начал проседать около углов. Она подошла на цыпочках к спящей Бриджет, вытащила из-под кровати старую ручку от швабры, которую ее подруга подобрала где-то несколько недель назад, когда внутрь палатки через потертый брезент начал просачиваться дождь. Ручкой швабры она приподняла брезент в нескольких стратегических точках, услышала звук стекающей на землю снаружи воды.
Мы только что узнали о запланированной вечеринке кейли [12]. Вы не поверите, но мисс Джеффрис решила сделать послабление в своих правилах на этот вечер. Нам не только позволено прийти, но и разрешено танцевать с мужчинами, при условии, конечно, что этим дело и ограничится. При малейшем намеке на что-нибудь большее она всех нас загонит назад в палатки.
Остальные девушки, конечно же, очень взволнованы, да и я, впрочем, тоже. Не сомневаюсь, что партнеров для всех нас хватит, хотя я единственная знаю, как танцевать кадриль. Я пообещала обучить их основам, если у нас до вечеринки будет какое-то время. Не знаю, вспомню ли – уже больше пятнадцати лет прошло с того дня, когда бабушка Ги брала меня на кейли у нас в поместье.
Ах, уже поздно, я должна заканчивать. Пожалуйста, не волнуйтесь и не спешите отправлять мне ответ сразу же – я знаю, Вы сделаете это, как только у Вас будет время. А пока остаюсь Вашим преданным другом.
Л.
Письмо растянулось на четыре страницы, исписанные плотным почерком, и их было нелегко затолкать в конверт. Лилли сунула их в карман куртки, которой запаслась, предвидя прохладные вечера, убрала письменные принадлежности в свою тумбочку, а из ее глубин вытащила книгу. Она погасила фонарь и быстрым шагом вышла из палатки. Солнце должно было сесть через час.
Старшей медсестры сегодня в госпитальной палатке не было, вместо нее за сестринским столом сидела женщина помоложе. Сестра Гринхалф. Не особо дружелюбная и склонная при каждом контакте неизменно напоминать рекрутам ЖВК, что она была «в самой гуще всего этого» с 1915 года. Но когда вошла Лилли, сестра Гринхалф не стала возражать. Может быть, она ждала часа с Шерлоком Холмсом с таким же нетерпением, как и раненые.
С первых дней в Пятьдесят первом Лилли взяла себе за правило каждый вечер час или два своего свободного времени после ужина читать пациентам в госпитальной палатке. У некоторых были тяжелые ранения, и она даже не знала, слышат ли они ее голос. Но большинство были так благодарны ей за компанию, что Лилли подозревала: она могла читать им и телефонную книгу, а они все равно не стали бы сетовать.
В конце палатки, вдали от раненых, отлеживающихся после операций, находились три пациента, которые провели в Пятьдесят первом уже несколько недель, потому что их ранения исключали эвакуацию в Сент-Омер. Эти люди – извозчик с переломом таза от падения на него лошади и два австралийца, получившие ожоги от зажигательных гранат, – явно ждали ее появления. Они робко улыбались, отвечая на ее «добрый вечер» тихими приветствиями.
Лилли нашла табуретку, поставила ее между извозчиком и его соседями. Потом, открыв свой любимый том «Возвращение Шерлока Холмса», нашла страницу, на которой остановилась вчера, – рассказа «Приключение Чарльза Августа Милвертона».
– Вчера мы закончили вот на чем, – начала она, – мистер Холмс сообщил доктору Уотсону, что собирается обокрасть дом мистера Милвертона. Повторить несколько абзацев, чтобы напомнить вам историю?
«– Я намерен сегодня ночью, Уотсон, залезть в дом Милвертона.
У меня даже дух захватило и мороз побежал по коже – с такой непреклонной решимостью проговорил он эти слова. Подобно тому, как молния среди ночи освещает на один миг малейшие детали обширного ландшафта, я мысленным взглядом окинул все результаты такого поступка – поимка, арест, позор, ставший концом почтенной карьеры, лучший мой друг в руках отвратительного Милвертона».
В палатке стояла нездешняя тишина, раздавался только скрип перышка медсестры да изредка стон кого-нибудь из раненых и размеренный голос Лилли. Тихий и до странности мирный.
Она читала уже минут пятнадцать, когда услышала шаги, потом кто-то за ее спиной сел за докторский стол. Лилли поборола в себе желание повернуться и посмотреть, вся сосредоточилась на странице перед ней.
Когда невидимый доктор и сестра Гринхалф стали обсуждать детали лечения одного из раненых, она потеряла на мгновение строку. Но, еще даже не услышав голоса доктора, знала: это Робби.
Когда она в последний раз видела его, слышала его голос? Три дня назад? Четыре? Это не имело значения. Она вскоре закончит читать и тогда – только тогда – повернется и посмотрит на него.
Наконец дело было сделано: Милвертон и шантажист были мертвы – застрелены одной из его жертв, а мистер Холмс отказался помогать инспектору Лестрейду в поисках убийцы.
Пожелав раненым спокойной ночи, она убрала табурет и подошла к столу рядом со входом в палатку. Удача ей улыбнулась – сестра Гринхалф в этот момент была занята в другом конце палатки: делала инвентаризацию содержимого аптечного шкафчика.
– Добрый вечер, капитан Фрейзер.
Лилли вытащила письмо из кармана куртки, положила его на стол и без слов придвинула по столешнице в сторону Робби. Он засунул конверт под кипу медицинских карт, лежавших перед ним.
– Добрый вечер, мисс Эшфорд, – ответил он, наконец посмотрев на нее. – Я слышал, что вы и другие служащие ЖВК присоединятся к нам на вечеринке.
– Все только и ждут этого, капитан Фрейзер. Такие радости случаются очень редко.
Какой нелепый разговор; если бы только они могли…
– Капитан Фрейзер? Не могли бы вы помочь мне поставить эти ящики на шкаф? Наши санитары, кажется, куда-то пропали.
– Секундочку, сестра Гринхалф, – ответил он. Потом шепотом: – Обещайте один танец мне.
Он прошел мимо нее, и она ощутила легкое прикосновение его пальцев. На мгновение он сжал ее руку, и сердцебиение Лилли участилось от тепла его кожи. А потом это закончилось – он уже шел по палатке на помощь медсестре, а она тоже шла, но в другую сторону – в умирающий свет спешащего за горизонт солнца.
– 26 –
Наконец наступил день кейли. Пятьдесят первый закрылся для новых пациентов за день до вечеринки, так что Лилли и ее подругам оставалось только привести в порядок машины и палатку, а потом подготовиться к танцам.
Утром Лилли вычистила Генриетту сверху донизу, заменила пружинный клапан, который вчера сломался, подтянула пружинные хомуты на задней оси, смазала генератор, отрегулировала катушку зажигания. Закончив с этими делами, девушки пошли обедать, а потом мисс Джеффрис отправила их на уборку палатки. Оставшееся после этого время до сна принадлежало им.
Приведение в порядок, подметание, отдраивание грубых деревянных досок пола заняло немногим более часа, после чего они проверили бойлер в женской бане – его уже затопили, а это означало, что у них будет горячая вода, которая считалась роскошью, потому что обычно им приходилось довольствоваться влажной губкой и холодной водой.
Лилли два раза вымыла голову, ее немного пронимала дрожь, когда она опускалась на колени в деревянной лохани, обитой брезентом. Она не хотела занимать больше времени и тратить больше горячей воды, чем ей полагалось, а потому быстро соскребла грязь с тела с помощью остатков ароматного мыла, подаренного ей Шарлоттой. Она впервые за несколько недель почувствовала себя чистой.
– Ваша машина. Под подушкой сиденья, – повторил он. Она кивнула, но поняла ли?
Лилли весь день то подъезжала к приемной палатке, то покидала ее, но всегда поблизости была ее надзирательница, мисс Эванс.
День близился к вечеру. Приемная палатка опустела, и Робби вышел из операционной проветрить голову, прежде чем приступить к последней операции.
Краем глаза он увидел какое-то движение – Лилли несла ведро, полное мыльной воды. Вид у нее был усталый и растрепанный, и она, вероятно, отчаянно проголодалась. Но сначала они с мисс Эванс собирались помыть машину, как делали это каждый день. Это была неприятная работа, но Лилли показалась ему странно радостной.
Он чуть не окликнул ее, но, прежде чем успел, она посмотрела на него, задержала на нем взгляд на бесконечное мгновение, а потом отважно, как актриса мюзик-холла, подмигнула ему.
Этим вечером она пришла в госпитальную палатку, что вошло у нее в привычку, и целый час читала раненым. Она прошла мимо Робби, когда выходила из палатки, и лишь коротко пробормотала вполголоса «привет». Из ее руки выскользнул конверт и упал на его стол. Он быстро накрыл письмо одной из своих папок на тот случай, если кто-нибудь пройдет мимо.
Робби оглядел палатку: из его коллег здесь находился только Лоусон, просматривал медицинские карты. Сестры сидели у своих столов, а раненые либо спали, либо были без сознания, и он, таким образом, остался в одиночестве – весьма необычно!
Он вскрыл конверт перочинным ножом – внутри обнаружился всего один лист, и он подумал, что у нее не было времени, чтобы написать больше.
13 августа 1917
Дорогой Р,
Огромное спасибо за письмо. Меня тоже ввергает в отчаяние отсутствие переписки между нами, и не только потому, что мне не хватает Ваших писем. Мне столько хочется рассказать Вам, потому что я знаю – Вы меня поймете. Как только выкрою время написать, пошлю Вам ответ подлиннее. А пока остаюсь Вашим преданным другом.
Л.
– 25 –
Главное, убеждала себя Лилли, не садиться на свою кушетку. Только так можно было продержаться какое-то время, не уснуть и закончить письмо.
Она уже провела в Пятьдесят первом шесть недель, и жизнь установилась в каком-то подобии рутины. Проснуться с первыми лучами солнца, позавтракать, потом отправиться на ППП и обратно, сделать перерыв на обед, потом вернуться на ППП, еще и еще раз, пока не будут вывезены все раненые.
Этот день ничуть не отличался от других. К полудню они четырежды съездили туда-обратно, освобождали ППП от десятков раненых, поступивших после еще одного наступления союзников на Ипрский выступ. Четыре чудовищных рейса, насыщенных ужасами, которые – Лилли знала – навсегда останутся в ее памяти, какими бы заурядными они ни стали в этой полной ужасов войне.
Человек с таким ранением в живот, что его внутренности, казалось, удерживались на месте только бинтами, стянувшими его туловище. Другой раненый, смертельно бледный, с переломанными ногами, умоляюще коснулся рукава Лилли, когда его проносили мимо на носилках.
– Пожалуйста, мисс, не позволяйте им отнять мои ноги. Мисс, пожалуйста, вы должны им сказать.
Лилли погладила его по руке, успокаивая, пробормотала какие-то банальные слова утешения, чувствуя себя худшей из обманщиц, потому что врачи, конечно же, собирались ампутировать ему ноги. Потому что иначе он обречен был умереть. Такое будущее ожидало его теперь, когда он выполнил свой долг перед королем и страной.
Часы показывали семь; ее подруги благоразумно улеглись спать, как только закончился ужин. Анни и Бриджет мирно похрапывали, но Констанс еще не спала, посматривала на Лилли, сидевшую за шатким столиком на шатком стуле в дальнем конце палатки.
– Убери это письмо и отправляйся в кровать. Ты же знаешь, нам завтра вставать раньше обычного. И при этом мигающем фонаре уснуть толком невозможно.
– У меня всего одно письмо. Я скоро закончу.
Понедельник, 3 сентября, 1917
Это снова я. Надеялась дописать это послание вчера, но в фонаре закончился керосин, а идти за добавкой было слишком поздно. Нет, дело не совсем в этом. Я просто слишком устала и не могла себя заставить идти куда-то. Без четверти восемь я уже лежала в кровати и спала так крепко, что утром Констанс с трудом меня разбудила.
Я во всем виню дорожную грязь. Не думаю, что будет преувеличением сказать, что она досаждает мне здесь больше всего. Вся дорога до ППП залита жижей, впрочем, слово «залита» создает впечатление, что речь о жидкости. Нет, скорее о воске, который липнет ко всему, и невозможно сколько-нибудь быстро двигаться. Вот только воск можно удалить, когда он засохнет, а эта проклятая жижа никогда не засыхает. Да и как ей засохнуть? Ни солнца, ни тепла, только дождь, дождь и опять дождь.
Но как я могу жаловаться? Я сплю в сухой палатке, хожу по мосткам, которые (по большому счету) никогда не бывают покрыты грязью, имею возможность мыться и стирать форму в чистой (а иногда и горячей) воде, ем теплую и питательную пищу. Раненые, которых я вожу в моей машине, сражались в сырости, холоде и грязи, они голодны, и это чувство не отпускает их, как им кажется, целую вечность. Но они никогда не жалуются. А если и жалуются, то умеют обратить свои жалобы в шутку. Что это за мир такой, где люди смогли научиться шутить о крысах, вшах, дизентерии?
Они не шутят о тех, кто утонул. Я считала, что эта война уже не может удивить нас никакими ужасами, пока не услышала разговор двух человек о том, что случилось с их другом в Лангемарке в прошлом месяце. Его ранили, но не тяжело, не настолько тяжело, чтобы он умер сразу. Он свалился в воронку от разорвавшегося снаряда, глубиной не больше ярда, наполненную грязью, жижей и кровью, и утонул во всем этом. Они слышали, как он просит о помощи, но не смогли ему помочь.
Когда эта война кончится, я хочу поехать куда-нибудь, где не будет грязи, где люди не знают, что это такое, где у них нет слова для нее. Есть ли такое место на земле? Может быть, в Аравии или в долинах Центральной Азии. Я никогда не была особой любительницей путешествий, но теперь полна решимости съездить туда когда-нибудь.
Лилли подняла голову и уставилась в потолок палатки, который начал проседать около углов. Она подошла на цыпочках к спящей Бриджет, вытащила из-под кровати старую ручку от швабры, которую ее подруга подобрала где-то несколько недель назад, когда внутрь палатки через потертый брезент начал просачиваться дождь. Ручкой швабры она приподняла брезент в нескольких стратегических точках, услышала звук стекающей на землю снаружи воды.
Мы только что узнали о запланированной вечеринке кейли [12]. Вы не поверите, но мисс Джеффрис решила сделать послабление в своих правилах на этот вечер. Нам не только позволено прийти, но и разрешено танцевать с мужчинами, при условии, конечно, что этим дело и ограничится. При малейшем намеке на что-нибудь большее она всех нас загонит назад в палатки.
Остальные девушки, конечно же, очень взволнованы, да и я, впрочем, тоже. Не сомневаюсь, что партнеров для всех нас хватит, хотя я единственная знаю, как танцевать кадриль. Я пообещала обучить их основам, если у нас до вечеринки будет какое-то время. Не знаю, вспомню ли – уже больше пятнадцати лет прошло с того дня, когда бабушка Ги брала меня на кейли у нас в поместье.
Ах, уже поздно, я должна заканчивать. Пожалуйста, не волнуйтесь и не спешите отправлять мне ответ сразу же – я знаю, Вы сделаете это, как только у Вас будет время. А пока остаюсь Вашим преданным другом.
Л.
Письмо растянулось на четыре страницы, исписанные плотным почерком, и их было нелегко затолкать в конверт. Лилли сунула их в карман куртки, которой запаслась, предвидя прохладные вечера, убрала письменные принадлежности в свою тумбочку, а из ее глубин вытащила книгу. Она погасила фонарь и быстрым шагом вышла из палатки. Солнце должно было сесть через час.
Старшей медсестры сегодня в госпитальной палатке не было, вместо нее за сестринским столом сидела женщина помоложе. Сестра Гринхалф. Не особо дружелюбная и склонная при каждом контакте неизменно напоминать рекрутам ЖВК, что она была «в самой гуще всего этого» с 1915 года. Но когда вошла Лилли, сестра Гринхалф не стала возражать. Может быть, она ждала часа с Шерлоком Холмсом с таким же нетерпением, как и раненые.
С первых дней в Пятьдесят первом Лилли взяла себе за правило каждый вечер час или два своего свободного времени после ужина читать пациентам в госпитальной палатке. У некоторых были тяжелые ранения, и она даже не знала, слышат ли они ее голос. Но большинство были так благодарны ей за компанию, что Лилли подозревала: она могла читать им и телефонную книгу, а они все равно не стали бы сетовать.
В конце палатки, вдали от раненых, отлеживающихся после операций, находились три пациента, которые провели в Пятьдесят первом уже несколько недель, потому что их ранения исключали эвакуацию в Сент-Омер. Эти люди – извозчик с переломом таза от падения на него лошади и два австралийца, получившие ожоги от зажигательных гранат, – явно ждали ее появления. Они робко улыбались, отвечая на ее «добрый вечер» тихими приветствиями.
Лилли нашла табуретку, поставила ее между извозчиком и его соседями. Потом, открыв свой любимый том «Возвращение Шерлока Холмса», нашла страницу, на которой остановилась вчера, – рассказа «Приключение Чарльза Августа Милвертона».
– Вчера мы закончили вот на чем, – начала она, – мистер Холмс сообщил доктору Уотсону, что собирается обокрасть дом мистера Милвертона. Повторить несколько абзацев, чтобы напомнить вам историю?
«– Я намерен сегодня ночью, Уотсон, залезть в дом Милвертона.
У меня даже дух захватило и мороз побежал по коже – с такой непреклонной решимостью проговорил он эти слова. Подобно тому, как молния среди ночи освещает на один миг малейшие детали обширного ландшафта, я мысленным взглядом окинул все результаты такого поступка – поимка, арест, позор, ставший концом почтенной карьеры, лучший мой друг в руках отвратительного Милвертона».
В палатке стояла нездешняя тишина, раздавался только скрип перышка медсестры да изредка стон кого-нибудь из раненых и размеренный голос Лилли. Тихий и до странности мирный.
Она читала уже минут пятнадцать, когда услышала шаги, потом кто-то за ее спиной сел за докторский стол. Лилли поборола в себе желание повернуться и посмотреть, вся сосредоточилась на странице перед ней.
Когда невидимый доктор и сестра Гринхалф стали обсуждать детали лечения одного из раненых, она потеряла на мгновение строку. Но, еще даже не услышав голоса доктора, знала: это Робби.
Когда она в последний раз видела его, слышала его голос? Три дня назад? Четыре? Это не имело значения. Она вскоре закончит читать и тогда – только тогда – повернется и посмотрит на него.
Наконец дело было сделано: Милвертон и шантажист были мертвы – застрелены одной из его жертв, а мистер Холмс отказался помогать инспектору Лестрейду в поисках убийцы.
Пожелав раненым спокойной ночи, она убрала табурет и подошла к столу рядом со входом в палатку. Удача ей улыбнулась – сестра Гринхалф в этот момент была занята в другом конце палатки: делала инвентаризацию содержимого аптечного шкафчика.
– Добрый вечер, капитан Фрейзер.
Лилли вытащила письмо из кармана куртки, положила его на стол и без слов придвинула по столешнице в сторону Робби. Он засунул конверт под кипу медицинских карт, лежавших перед ним.
– Добрый вечер, мисс Эшфорд, – ответил он, наконец посмотрев на нее. – Я слышал, что вы и другие служащие ЖВК присоединятся к нам на вечеринке.
– Все только и ждут этого, капитан Фрейзер. Такие радости случаются очень редко.
Какой нелепый разговор; если бы только они могли…
– Капитан Фрейзер? Не могли бы вы помочь мне поставить эти ящики на шкаф? Наши санитары, кажется, куда-то пропали.
– Секундочку, сестра Гринхалф, – ответил он. Потом шепотом: – Обещайте один танец мне.
Он прошел мимо нее, и она ощутила легкое прикосновение его пальцев. На мгновение он сжал ее руку, и сердцебиение Лилли участилось от тепла его кожи. А потом это закончилось – он уже шел по палатке на помощь медсестре, а она тоже шла, но в другую сторону – в умирающий свет спешащего за горизонт солнца.
– 26 –
Наконец наступил день кейли. Пятьдесят первый закрылся для новых пациентов за день до вечеринки, так что Лилли и ее подругам оставалось только привести в порядок машины и палатку, а потом подготовиться к танцам.
Утром Лилли вычистила Генриетту сверху донизу, заменила пружинный клапан, который вчера сломался, подтянула пружинные хомуты на задней оси, смазала генератор, отрегулировала катушку зажигания. Закончив с этими делами, девушки пошли обедать, а потом мисс Джеффрис отправила их на уборку палатки. Оставшееся после этого время до сна принадлежало им.
Приведение в порядок, подметание, отдраивание грубых деревянных досок пола заняло немногим более часа, после чего они проверили бойлер в женской бане – его уже затопили, а это означало, что у них будет горячая вода, которая считалась роскошью, потому что обычно им приходилось довольствоваться влажной губкой и холодной водой.
Лилли два раза вымыла голову, ее немного пронимала дрожь, когда она опускалась на колени в деревянной лохани, обитой брезентом. Она не хотела занимать больше времени и тратить больше горячей воды, чем ей полагалось, а потому быстро соскребла грязь с тела с помощью остатков ароматного мыла, подаренного ей Шарлоттой. Она впервые за несколько недель почувствовала себя чистой.