Если герой приходит

Мы лежали на берегу, в знакомой бухте близ Лехейской гавани. Там же, где были в первый раз. Галька шуршала подо мной. Волны набегали на берег, не достигая наших тел. Мы были горячими, как угли костра. На нас можно было печь лепешки.

Филомела повернулась на бок, спиной ко мне. Уставилась в небо над скалами.

– Радуга, – удивилась она. – Ночью?

В небе таял золотой лук.

– Ну ты и бык! Бычок Посейдона.

– Я?

– Всю меня измочалил! Откуда и силы взялись? Раньше ты был…

– Раньше? – обиделся я. – Был?

– Нет, и раньше ничего. Лучше, чем…

Она замолчала. Приложила кулачки к вискам, оттопырила рогами большие пальцы:

– Но сегодня… Я и пикнуть не успела, как ты утащил меня сюда. Похитил, да? Как Зевс Европу?! Я на тебе словно море переплыла.

Хриплый, грудной смех:

– Не захотел в конюшне? Бежал по скалам, как бог. Со мной на руках. Будто они не скалы, а камушки. Ты бог, точно говорю. Бог и бык.

Никогда Филомела не говорила так долго, так много. Мы с ней вообще, считай, не разговаривали. До того ли? Теперь же ее было не остановить:

– А я, должно быть, нимфа. Если всех нимф так любят, то я, пожалуй, согласна. Только не каждую ночь! Если каждую, я не выдержу. Ноги будут подкашиваться…

Каллироя, воззвал я. Я дурак. Я не знаю, что делать.

Прости меня.





* * *


Это был лучший день в моей жизни.

Иногда я говорю себе, что следовало бы утопиться сразу по возвращении домой. Броситься в залив и мечтать, что тонешь в водовороте по имени Каллироя. Все тогда пошло бы другим путем. Умереть счастливым или жить несчастным – если судьба предлагает такой выбор, решение очевидно.

Мне выбора не предложили.





Стасим

Дядя, племянница, сын




– Радуйся, дядя!

– Радуйся и ты, племянница!

В воздухе, который на самом деле был водой, плавали морские коньки. На головах они несли крошечные светильники. Временами коньки поднимались к крыше главного дворцового зала, сложенной из раковин. Пятнистая расцветка превращала крышу в подобие леопардовой шкуры, коньки же, возносясь, оборачивались живыми созвездиями. Случалось, их узор совпадал с тем или иным участком настоящего звездного неба. Тогда с крыши на пол сыпались яркие шарики: белые, голубые, красные.

Осыпанная этим дождем, Афина шагнула к изумрудному трону. Лик того, кто занимал трон, был гневным, но это не смутило дочь Зевса. Мудрость подсказывала, что Посейдон, владыка вод морских, всегда выглядит гневным, когда спокоен и даже приветлив. Такова была природа его лица, верней, природа нрава, проявляемого в движении черт. Бояться стоило тогда, когда Колебатель Земли выглядел разъяренным. Впрочем, тогда бояться было уже поздно.

– Примешь ли гостью? – спросила Афина.

В вопросе крылся вызов.

Афина вовсе не желала злить дядю. Напротив, она всячески стремилась к спокойной, можно сказать, родственной беседе. Поэтому богиня растерялась, сообразив, как может понять Посейдон ее вопрос. Закон гостеприимства установил Зевс, он же строжайшим образом карал за нарушение этого закона. Зная ревность Посейдона к младшему брату, к любым проявлениям верховной власти Громовержца, сказанное Афиной можно было счесть угрозой: дочь Зевса спрашивала могучего дядю, не хочет ли тот пойти против хозяина Олимпа, приняв на себя возможные последствия.

Посейдон сдвинул брови:


– Тебя прислал твой отец?

– Нет. Я пришла по своей воле.

– Ты редко посещаешь мой дворец.

– Редко? Я здесь впервые.

– Я пошутил.

Смех Посейдона встряхнул все здание снизу доверху. Так пастух берет за шкирку провинившегося кутенка и встряхивает для острастки. Раковины, служившие крыше черепицей, раскрылись, будто жадные рты. Сверкнул белый огонь – жемчужины. В окна, затянутые тончайшим янтарем, ткнулись губами испуганные рыбы. Впору было поверить, что рыбы целуют темно-желтую пленку, умоляя господина о покое и благоденствии.

Афина не верила своим ушам. Шутка? На ее памяти дядя шутил в первый раз.

Не ответ ли это на ее вопрос?!

– Кресло моей гостье!

Посейдон хлопнул в ладоши. В зал вплыли два гиппокампа – не жалкие морские коньки с лампадами, но истинные жеребцы пучин из тех, кого Посейдон запрягал в свою двухколесную квадригу[84]. Работая хвостами так, что пространство вскипело волнами, они втащили в центр зала огромное золотое кресло с подлокотниками в виде спящих коз – вне сомнений, творение Гефеста.

Оставив кресло подле Афины, гиппокампы удалились.

– Как тебе мои скакуны, племянница? Не пройти ли нам на конюшню? Что-то подсказывает мне, что ты пришла поговорить о лошадях. Кто же истинный знаток коней, если не твой дядюшка? Я не обладаю даром прозрения, как ты. Но иногда я предвижу будущее не хуже других. Я верно угадал цель твоего прихода?

– Твои кони прекрасны, – Афина опустилась в кресло. – И ты прав, я хочу говорить о лошадях.

Его замысел прост, подсказывала военная стратегия. Ты сидишь в кресле, он на троне. Кресло красивое, но неудобное. Зад проваливается, колени задраны выше обычного. А что Посейдон? Он взирает на тебя свысока. Простое незамысловатое удовольствие. Отчего бы и не доставить его старшему родичу?

Сиди, дура, велела мудрость. Она-то чуяла, как Афине хочется встать, выпрямиться, достать гребнем шлема до крыши.

– Пегас? – спросил Посейдон.

Долгая игра ему претила.

– Твой сын, – откликнулась Афина. – Не отрицай, я знаю.

– Тоже мне тайна! Я никогда не отрекался от своих детей.

– Я не спорю, дядя. Я присутствовала при рождении Пегаса.

– Ты была на островах? В ссылке?

Посейдон наклонился вперед. Черты его лица исказило удивление:

– Была там и сумела вернуться? Как?!

– Я не была там, – призналась Афина. – Но я была неподалеку. Я видела, как Пегас взлетел и умчался в мир живой жизни. Я полагала, отец накажет коня за самовольство, но отец промолчал.

– Накажет? В чем вина Пегаса?!

Нотки ярости, обращенной на Зевса, зазвенели в голосе Колебателя Земли. Звон ударил в стены, обернулся слабым мерцанием в ветвях кораллов, растущих по углам. Но миг гнева прошел: звон растаял, свет угас.

– Новорожденный – не ссыльный, племянница. Он имеет право выбора.

– Это так, – согласилась Афина. – Уверена, Пегас родился не один. Я видела радугу, но она не покинула пределы Океана. Право выбора, помнишь? Даже если выбор был неосознанным, он был сделан. Может быть, тебе известно, кто родился помимо Пегаса?

Владыка вод пожал плечами:

– Мое потомство велико. Я не интересуюсь каждым, это заняло бы целую вечность. А в моем распоряжении лишь одна вечность, второй не будет.

С ветви дерева, стоявшего у стены, сорвался блестящий плод. Упал, подкатился к ножкам кресла. Выточенное из цельного сапфира дерево тряхнуло кроной – так отряхивается мокрый пес – но больше ни один плод не упал. Это, наверное, что-то значит, подумала Афина.

Что?

– Ты моя последняя надежда, дядя.

– Я весь внимание.

– Прикажи Пегасу пойти на службу Олимпу.

– Олимпу? Или на службу к моему младшему брату?!

– В конечном итоге это будет служба Олимпу. Ты достаточно умен, чтобы понять это. Гордыня затмевает твой разум, но если…

Афина осеклась. Привычка говорить с каждым так, как воплощенная мудрость говорит с ограниченными умами, подвела богиню. Сейчас дядя возьмется за трезубец…