Эмпатия

— Нечего сказать, когда рядом нет твоей чудачки-любимицы, и она не может оценить то, что ты ведешь себя, как взрослый мужик? — Клайв сплевывает.

Я поворачиваюсь к нему лицом, как раз когда он подымает руку и ударяет кулаком прямо мне в челюсть. Мой зуб пронзает мягкую ткань щеки и та начинает кровоточить, вкус отзывается во всех мрачных местах моего разума. Я улыбаюсь ему и мысленно хохочу над его замешательством.

— Давай же, слабак. Не ударишь меня в ответ? — Он снова бьет меня, попадая в глаз, боль взрывается фейерверком и посылает по телу озноб.

— Ммм, я собираюсь трахнуть Мелоди в зад и думать о тебе, когда она станет кричать, — отвечаю я.

Моя улыбка становится шире, когда он качает головой, как будто прямо сейчас представляет слова, что слетели с моих уст. Я произнес их достаточно тихо, чтобы никто, кроме Клайва, не услышал.

Но мое удовольствие длится недолго. Кулак Блейка, быстро, будто молния, врезается в лицо Клайва. Он спотыкается и валится на землю, словно марионетка, у которой обрезали нити.

— У меня нет времени ждать, пока ты тут закончишь, Рай. Мне кое-куда нужно, — произносит Блейк, глядя на парня, которому только что врезал.

Я стираю кровь с губы и облизываю ее с большого пальца, пока следую за Блейком к его машине.

— Подкинь меня в аэропорт. Уеду ненадолго. Вернусь завтра утром. Мне не в кайф приходить сюда, чтобы передать простое сообщение, Рай. Ненавижу то, что ты проводишь ночи в тех клубах, и уже говорил тебе, что думаю на счет твоих ночевок вне дома, как и о том, чтобы ты не выключал свой телефон, и я мог с тобой связаться.

Я знаю, что не стоит задавать вопросы, когда брат уезжает из города, и что это должно остаться только между нами, если вдруг кто-то спросит, хоть особо некому об этом спрашивать. Знаю, он волнуется, что не возвращаюсь домой, но мне похер. Прошлой ночью я был занят.

Я не отвечаю ему, так как мои мысли заняты его отъездом. Прошлой ночью я просрал всю наличку. А брат всегда оставляет мне дополнительные деньги, когда уезжает из города, словно некий откуп за мою ночь боли. Мысленно я уже в клубе, привязан к стойке, наслаждаюсь укусами хлыста госпожи Доун.

Я веду машину на автопилоте и, не успев и глазом моргнуть, уже машу на прощание Блейку. Затем пишу сообщение Мелоди, устанавливая некое подобие отношений, чтобы она не была в шоке, когда слегка надавлю на нее в воскресенье. Мне хочется наблюдать за тем, как она раскрывается в различных смыслах слова, несмотря на изначальное решение держаться от девушки подальше. Сейчас я слишком очарован ею, и стечение обстоятельств говорит о том, что так и должно быть. В любом случае, это она создала проблему, установив со мной контакт и спровоцировав мою реакцию. Но Мелоди явно не понимает, что привлекла мое внимание еще несколько недель назад, и еще раз, когда посмеялась над одним из сообщений от ее отца. У нее такой легкий и воздушный смех, словно порхание крыльев взлетающей птицы, непринуждённое и изящное. Хмм, она привлекла мое внимание, и сегодня все обернулось, как и было задумано.

Я направляюсь домой, чтобы принять душ, а затем отправляюсь в клуб.



Глава 5.

Столкновение



БЛЕЙК



Раньше я никогда не колебался. Я убиваю без угрызений совести. У меня была девушка, Эбби, она меня любила, а я ее трахал и бросил, потому что у меня к ней не было чувств. Так вот, она психолог, и как-то сказала, что у меня есть психопатические тенденции. Что я испытываю нехватку эмпатии, и, разрыдавшись как-то ночью, заявила, будто у меня нет эмоций, и я не забочусь ни о ком. Но если это так, то почему я забочусь о брате?

И почему, когда увидел одинокую слезу, что скатилась по щеке, и татуировку со словом «Живи» и цветком на запястье у той маленькой зеленоглазой злючки, что чуть не убилась, врезавшись в меня ранее, я заколебался? Почему, увидев ее в зеркале и узнав, я замер и больше не захотел сжать сильнее ее шею и покончить с затруднениями по этому долбанутому заказу? Из всех совпадений, именно это взорвало мой разум. Аромат ее тела пробудил во мне жизнь. Она была напугана и дрожала, а из-за пота, я лишь сильнее ощущал ее запах, и он взывал к моей человечности, тогда как мне нужно было стать тем злом, для которого был рожден.

— Ты гребанный трус. По крайней мере, взгляни мне в лицо, раз собираешься меня убить, — пробормотала она.

Черт, в тот момент я гордился ею, что для меня несвойственно и ново. Она оказалась не такой слабой, как сначала подумал.

И моя злость стала сильнее. Мне не хотелось ничего ощущать. Нужно было убить ее. Вся эта работенка быстро превратилась в катастрофу. Весь этот хаос вызвал желание отследить нанявшего меня клиента и убить его веселья ради. Дома должны были быть только родители, все бы прошло быстро; чистое убийство, пока они спят. А по итогу, я покинул дом, оставив живую девушку и двоих мертвецов в кровавом месиве посреди столовой. Не этого я хотел. Но у меня не было выбора. Я развернул ее лицом к себе и ударил головой о зеркало так, что девушка потеряла сознание. Стекло разбилось и осыпало ее тело, будто конфетти. Она казалась такой красивой; хоть у меня и холодное сердце, но я не слеп. Девушка лежала там, ее волосы рассыпались, обрамляя лицо. Она бы ничего не почувствовала, реши я закончить ее жизнь в тот момент, но я не смог.

Я снова скрылся в тени, ждал и наблюдал, как она очнулась от временного забвения.

Всю свою жизнь, наверное, буду задаваться вопросом, зачем я там остался.

Когда я что-то разрушаю, то не смотрю на это. Хотя чувствую. Меня покидает тепло, что-то внутри распадается на части.

Когда убиваю, то не думаю о своей жертве, семье, которая у нее, возможно, есть, или человеке, что найдет тело. Так что воочию увидеть, как девушка проснулась ото сна в полнейшем кошмаре, как сломалась прямо у меня на глазах, оказалось невероятным переживанием. Хоть и неприятным.

Миг видимого, явного перелома человеческой души. Ты видишь, как рушится мир, как вера покидает их. Видишь, как необузданное горе сменяет гнев, а следом неутолимая боль. В их душах всплывают сотни вопросов. «Почему это случилось со мной?» Безответная боль трансформирует их черты характера. Глаза закрывают забрала, приглушая свет, уничтожая тех, кем они были раньше и меняя навсегда. Сутулость плеч, поджатые губы. Кожа становится бледнее. Ты видишь их гнев, горе и неверие. Ярость в их глазах подобна шторму на море за миг до того, как он уляжется, и гладь океана станет чистой. Когда выполняешь работу, ты не просто убиваешь цели, ты убиваешь дух людей, которые их любили. Насколько она позволит этому изменить себя? Кем станет, когда вынырнет снова на поверхность из реки порочных поступков бездушного убийцы?

Она плачет, будто малыш, взывая к мертвым родителям, и это затрагивает что-то у меня в душе. Мне не нравится видеть ее разбитой. Хочется собрать все ее кусочки и склеить воедино. А это мне не нравится еще больше. Мне не по душе пятна крови на ее коленях или оставленная мной рана на голове. Мне не нравится пустой взгляд в ее глазах, когда девушка смотрела на женщину, которую называла мамочкой. Не нравится то, что я чувствую. Это то, кем являюсь. Я не могу быть здесь.

Набираю 911 на их телефоне и ухожу.





Я добрался домой к семи утра следующего дня. В доме стоит запах пота и секса. Блондинка на диване полуголая, у нее смазанный макияж, от чего девушка похожа на восковую модель, что вот-вот поглотит пламя.

Я пинаю ногой диван, вызывая ее роптания и вынуждая поднять на меня взгляд. Ее волосы спутаны и глаза прищуриваются.

— Ты — не Рассел, — бормочет она, вставая и выставляя напоказ свои сиськи. На них следы от укусов.

— Райан, а не Рассел. Держи, — говорит Райан, выходя из коридора и бросая ей сотню долларов.

— Что за хрень? — Она поднимает наличку. — Я не гребанная проститутка! — Она хватает майку с пола и натягивает ее через голову. Ткань едва ли прикрывает ее грудь. — И если бы была ею, то взяла бы больше за то дерьмо, что позволила тебе со мной сделать. Я нормально ходить не смогу несколько недель, засранец.


Она сердито смотрит на моего брата.

Я тру рукой уставшие глаза.

— Чудно, значит на халяву. — Райан вырывает деньги у нее из рук. — Сама найдешь выход.

Эта телочка даже не знает его имени, а затем обижается за то, что к ней относятся, как к шлюхе? Я наблюдаю, как она уходит, хлопая за собой дверью так сильно, что вибрируют стены.

С губ срывается вздох.

— Оставляй мусор в клубах, Рай. Мы говорили о том, чтобы ты не приводил подобный типаж домой. И убери камеру. Не хочу даже видеть, что на ней.

Мне нужен душ и сон. Надеюсь, зеленые глаза, что не желают покидать мой разум, все-таки позволят мне отключиться.



Глава 6.

Пустота



МЕЛОДИ



Две недели. Вот сколько прошло, но, кажется, что минула вся жизнь. Допрос полиции заставил меня пересматривать тот кошмар снова и снова. Отсутствие возможности похоронить родителей ужасно давит. Очевидно, полиция не отдаст нам тела, пока не проведут вскрытие, плюс, иногда требуется снова обследовать трупы по мере открытия новых улик. У меня в голове родился образ того, как разлагающиеся тела мамы и папы лежат на полках, ожидая, когда их разрежут и забальзамируют. Не могу контролировать затуманивающие мозг мысли; они нездоровые, наполненные вспышками образов той ночи. Царство мертвых запятнало мою жизнь, чтобы явить мне истинное зло.

— Они разрешили мне сегодня войти в дом, Мел, так что ты можешь вернуться домой. Нет смысла платить за гостиницу, — говорит Маркус, мой сводный брат. Они позвонили ему, когда я впала в шоковое состояние, и с тех пор он здесь, чтобы раздражать меня до чертиков. Он заплакал, когда ему сообщили о смерти отца. Было странно видеть плачущего мужчину, особенно Маркуса. Он засранец, и все время спорил с папой. Он ненавидел маму и меня, так что видеть его скорбь для меня было удивительно.

— Я хочу позвонить юристу папы и начать со всем разбираться, — говорит он мне, имея в виду свое желание разобраться с наследством.

— Я к этому не готова, Маркус. Сначала я хочу их похоронить.

Он хватает меня за предплечье, сжимает нежную плоть и заставляет поморщиться.

— Две недели, Мел. Я дам тебе две недели, а затем хочу получить свое.

Его глаза сейчас лишены печали, снова стали холодными голубыми ирисами, отражающими неприязнь. Что ж, ушло немного времени на то, чтобы он вернулся к тому бессердечному убл*дку, которого я знаю. Ему пофиг, что моя семья убита, что у меня никого не осталось. Его волнуют только деньги.

— Ты делаешь мне больно.

Он отпускает мою руку, отталкивая, и я падаю назад, приземляясь на кровать. Вернувшись в колледж, первым делом запишусь на уроки самообороны. Ненавижу то, насколько слаба против мужских рук.

Я поднимаю на него взгляд и ерзаю, ощущая дискомфорт, что возникает от путешествия его взгляда по моим голым ногам. Он вломился в мой отельный номер на рассвете. Так что на мне все еще надеты ночнушка и трусики, а ноги обнажены. Может, он мне и брат, но мы никогда не были близки, как брат с сестрой, или даже просто друзья.

— Соберись. Мне нужно, чтобы ты вернулась в дом и помогла рассортировать вещи.

Дрожь от мысли о возвращении туда охватывает тело.

— Я… не думаю, что… могу туда пойти.

— Мел, мне нужна твоя помощь. Я не живу там, так что тебе необходимо показать мне, где они держали документы и счета. А еще позвони уборщице и садовнику и упакуй их вещи.

Не могу поверить в услышанное.

— Маркус, прошло всего две недели. Я не готова упаковывать их вещи.

Он закатывает глаза и опускается на колени прямо передо мной, его потные ладони ложатся на мои обнаженные бедра. Маркус начинает растирать мою кожу, пока говорит.

— Знаю, это сложно, Мел. Но ты должна посмотреть фактам в лицо. Их нет, и от того, что ты будешь держаться за их вещи, ничего не изменится. Нам нужно решить, что делать с домом, а продать его с вещами мертвых людей в шкафах будет невозможно.

Каждое слово с его уст — словесная порка, хлыстающая мою душу, разрывающая еще один слой защиты с моей потрепанной, унылой жизни, что все еще удерживает меня в этом мире.

Я отталкиваю его руку от своего бедра и мчусь мимо брата в туалет. Пытаюсь вырвать в унитаз, но из меня выходит лишь обжигающая горло желчь. Я чувствую его у себя за спиной, слышу, как он вздыхает.

— Что если я останусь в доме, пока не решим, что ты хочешь делать?

Я прижимаю руку к животу и киваю.

— Ага, ладно.

Мысль о продаже моего дома детства невыносима, даже несмотря на то, что теперь он — могила.